Она осторожно вытянула цепочку наружу. Та была порвана возле самой заходящей в замок петельки. Кира приподняла цепочку за звенышко, и та закачалась в воздухе, и вместе с ней закачалась маленькая золотистая подвеска в виде ящерицы, съехавшая к самому замку.
Минутку, но ведь это Викина цепочка — она столько раз на ней ее видела! Наверное, Минина обронила ее во время одного из своих бурных свиданий... подождите! Ведь в тот день, когда они разругались, цепочка была на Вике. А Стас сказал, что Вика сюда не приходила в тот день. И вообще больше не приходила. Тогда откуда здесь ее украшение?!
Стас солгал ей. И Касенко он тоже солгал. Почему? С какой стати ему скрывать, что Вика была здесь сразу же после ссоры с Кирой? Боялся, что придется рассказать ту нелепую Викину историю?
А что, если эта история вовсе не такая уж нелепая? Что, если Вика была права, и Стас действительно...
— Нет, нет!.. — глухо пробормотала Кира, вскакивая с дивана и принимаясь сновать по комнатам. — Не может быть такого!
Но откуда здесь тень ее подруги?
Ты что же, думаешь, Вика его расколола, Стас в приступе ярости придушил подружку и... и что? Куда он ее дел к Кириному приходу?! Она вернулась совсем не поздно, и во дворе еще сидели люди — иногда ей кажется, что они сидят там круглыми сутками... К тому же, это совсем не объясняет, каким образом...
— Бред! — яростно шипела она, потирая сквозь майку старый шрам между грудями. — У меня видения, да...
Кира резко остановилась и снова посмотрела на зажатую в пальцах цепочку, потом на обеденный стол, заставленный пластилиновыми фигурками и заваленный фотографиями. Какой-то уж чересчур хорошо задокументированный бред!
Но ведь Стас ни разу ничего не видел, хотя однажды даже шел по скользящей по полу женской тени, которую некому было отбрасывать. Как все объяснить, ведь другие тоже видели эти чертовы тени — даже этих кошмарных псов! Тетя Галя, грабитель... и Вадим. Спросить у него... но он ведь не ответит, он от всех ее вопросов шарахается, как от горящего факела, либо начинает злиться и издеваться, превращая ее в ее собственных глазах в маленькую дурочку.
Можно сделать только одно — показать все это представление человеку, который точно не сумасшедший! Интересно только, кому? Может быть, Егору? Здравомыслящим, конечно, его никак не назовешь, но, по крайней мере, Михеев не имеет никакого отношения ни к местным байкам, ни к обитателям двора, ни к ее родственникам, и может оказаться вполне беспристрастным свидетелем. Либо видит, либо нет!
Кира подставила ладонь под подвеску, отпустила цепочку, и та свернулась на ладони длинной золотистой змейкой. Она сжала ее в кулаке и взглянула на диван, потом на платяной шкаф, где висела одежда брата, и нахмурилась. Что-то далекое, почти забытое, мелькнуло хвостиком на поверхности ее сознания и тотчас же ушло в глубину. Кира закрыла глаза, пытаясь изловить это что-то. Стас когда-то ей сказал... что же он такое ей сказал?.. Это было в первый день их приезда сюда, они пошли на море... и он ей что-то сказал. Почему-то ей показалось очень важным это вспомнить. Что-то...
-...кто это сказал
— Экклезиаст.
— А зачем он это сказал?..
...всему свое время... время обнимать и время уклоняться от объятий, время искать, и время терять... время любить и время ненавидеть... время светилу и время приходу теней...
Все еще хмурясь, Кира прошла в столовую, открыла книжный шкаф, и ее пальцы забегали по корешкам книг, но нужной не нашли. Конечно, к чему было Вере Леонидовне держать дома подобную книгу — она ведь в ней, похоже, никогда не нуждалась. Кира крутанулась на одной ноге и выскочила в прихожую. Схватила трубку телефона и на мгновение задумалась, потом решительно набрала номер, и после шестого гудка в трубке ожил предельно сонный голос Михеева:
— ...лле?.. у-ах!..
— Егор, это я, привет, извини, что разбудила, скажи пожалуйста, у тебя Библия есть?
В трубке наступило долгое молчание, после чего уже совершенно четкий и ясный голос Егора ошарашено спросил:
— Че?!
Кира нетерпеливо повторила вопрос, и Егор снова долго молчал, после чего спросил:
— Кир, может... мне лучше приехать? Ты... это бывает...
— Михеев, не валяй дурака, просто мне оттуда нужна одна фраза... очень срочно! Это для... в общем, нужно!
— А у тебя точно все нормально? — настороженно осведомился он.
— Да, но если ты мне сейчас не скажешь, то ненормально будет у тебя!
— Понял! — отозвался Егор, и трубка глухо обо что-то стукнула. Некоторое время в ней слышался шорох и чьи-то отдаленные голоса, потом Михеев сказал:
— Ну, чего искать?
Кира объяснила, и он хмыкнул, шелестя страницами на другом конце провода.
— Как же, припоминаю такую... Вот. Тебе целиком?
— Да.
Михеев хрипловато и, то и дело позевывая, зачитал ей изречение, и Кира мрачно попросила:
— Зачитай-ка конец еще раз.
— ... время любить, и время ненавидеть, время войне и время миру.
— И все?
— Ага.
— Начни следующий абзац.
Егор добросовестно начал, и через полминуты она перебила его.
— Все, хватит. Спасибо, Егор, извини, что разбудила.
— Да ладно, я и не спал практически... — мужественно отозвался Михеев, и в трубке сразу же забились короткие гудки. Кира бросила ее на рычаг, глядя перед собой суженными глазами. Можно допустить художественную вольность, и ведь Стас так любит всяческие философские умствования... но, задумываясь и отстраняясь от реальности, часто говоришь о том, что не покидает твоих мыслей, о том, в чем ты уверен — и уж не о том ли, о чем знал с самого начала? Ты говоришь, что мне следует изменить свое жизненное расписание — и уж не сам ли помогаешь в этом, а пока я сплю, ты смотришь на них... и пока меня нет дома, тоже смотришь... не поэтому ли ты ни разу не остался у Вики — потому что загадки чужих теней тебе интересней живых женщин, потому что тебе осточертела обыденность, потому что ты не человек действия, потому что ты всегда хотел сидеть и наблюдать, разгадывать тайны... много ли тайн ты разгадал, глядя на эти стены? Может, ты действительно желал мне добра... но я мешала тебе, разве не так? Ты видел то, что видела я, и убеждал меня в том, что я сумасшедшая... и сдружился с Сергеем, потому что он так кстати увозил меня из дома...
Нет, не может быть! Мало ли, что и почему он когда-то сказал! Это был самый первый день, и он должен был знать заранее... но он не мог этого знать...
Кира потерла щеку, потом метнулась в гостиную и распахнула платяной шкаф, содержимое которого всегда было для нее неприкосновенным. Вытащила спортивную сумку Стаса, открыла и перевернула вверх дном. Из сумки не высыпалось ничего, кроме пыли и нескольких мелких газетных клочков. Кира отшвырнула сумку в сторону и перетряхнула всю одежду на вешалках, перерыла ящики с бельем — кто знает, может, брат, подобно застенчивой гимназистке, прятал там нечто компрометирующее, но ничего не нашла. Выдвинула последний ящик, где, аккуратно сложенные, лежали свитера Стаса, и начала выдергивать их, встряхивая в воздухе. Когда Кира выхватила последний свитер, что-то негромко хрустнуло, и о дно ящика стукнулся большой коричневый пухлый конверт для заказных писем, аккуратно срезанный по краю. На конверте не было никаких надписей. Кира медленно опустилась на пол, перевернула конверт, осторожно встряхнула его, и на колени ей посыпались бесчисленные чудеса, знакомые еще по детским воспоминаниям — черные картины, нарисованные ножницами, человеческие профили из плотной черной бумаги — волшебство, сотворенное когда-то руками Веры Леонидовны — волшебство, в котором, как оказалось, не было ничего доброго.
— Боже мой... — прошептала Кира, перебирая черные лица — каждое размером почти с человеческую голову. У некоторых смялись кончики носов, прорисованные ножницами прядки волос, ресницы, и она машинально разглаживала их. Десятки, да нет — больше сотни, может, даже, две сотни лиц, вырезанных так искусно, что для Киры, смотревшей на них, казались почти фотографическими, и ей чудилось, что она даже может различить морщинки, форму крыльев носа и разрез глаз, хотя все это было лишь сплошной чернотой. Она оглянулась на дверь в столовую — туда, где на столе стояли пластилиновые фигурки, и ее руки задрожали. Кира перевернула одно из черных лиц и на белом обороте прочитала:
Сергеева Т.В.
О.
Более кратко, чем на фотографиях, и все равно — что такое "о."? А буква "п.", стоявшая на всех без исключения фотографиях пропавших людей? Так и значит — пропавшие?
Сжав зубы, она сгребла все лица в кучу и отодвинула ее в сторону, после чего продолжила осматривать шкаф, но больше ничего не нашла. Недоверчиво качая головой, Кира выпрямилась и посмотрела на свое отражение в большом зеркале, висевшем на дверце шкафа. Отражение казалось далеким, злым и невероятно несчастным. Она качнула дверцу, но тут же снова вернула ее на место и внимательно осмотрела зеркало, прикрепленное шестью латунными скобами — четырьмя по бокам, и две поддерживали серебристый прямоугольник снизу. Между зеркалом и дверцей оставался зазор шириной с палец. Прищурившись, Кира заглянула в него, и ей показалось, что там что-то есть. Она подергала зеркало в разные стороны, потом вверх, и оказалось, что оно легко вынимается из скоб, словно крышка пенала.
К обратной стороне зеркала скотчем были прикреплены четыре тетради в потрепанных рыжих обложках. Кира оторвала полоски скотча, которые оказались совсем свежими и блестящими — тетради приклеили недавно, и вряд ли это сделала сама Вера Леонидовна. Кира наугад схватила одну из тетрадей и открыла ее. Первая страница была пуста, на следующей, в уголке стояла жирная красная "А", рядом с ней — цифры "1956" и шел длинный список фамилий, имен и дат, разбитых указанием годов — и все это было выписано знакомым мелким воздушным почерком бабушки. Вначале фамилий было мало, но постепенно их становилось все больше и больше и начиная с 1985 один год от другого отделяло приличное количество строчек. Кира прищурила глаза, непонимающе глядя на незнакомые фамилии.
Авраменко С.В. Отпущен.
Авдеев Р.А. Отпущен.
Аркадьева И.П. Отпущена
Афанасьев В.Г. Присоединен
Ее взгляд зацепился за последнее слово, и Кира провела под ним острым ногтем, прочертив бороздку на тонком листе, потом ее палец заскользил по столбику фамилий, то и дело вновь натыкаясь на слово "присоединен". Уже через страницу оно сократилось до простого скромного "п.", в то время как от слова "отпущен" соответственно осталось лишь "о.". Ее пальцы затеребили страницы, суматошно перелистывая одну за другой, прыгая по аккуратно выписанным фамилиям практически под всеми буквами алфавита, как в телефонном справочнике. Отпущены, отпущены, присоединены, отпущены, присоединены... К чему присоединены? Как?!
Кира, бурно дыша, отшвырнула от себя тетрадь и схватила другую. На ее обложке маленькими печатными буквами было написано: график Љ 1 — 10. Не открывая ее, Кира взглянула на обложку другой тетради: график Љ 11 — 21. На третьей стояло: график Љ 22— 31.
Она вскочила, сбегала в столовую и вернулась с фотографиями. Шлепнула их на палас, схватила верхнюю и перевернула, глядя на подпись, которую они когда-то разглядывали вместе с Викой.
Зацепин Павел Яковлевич. Волгоград. С. — 3 ч. 11.07 — 17.07. — 2001. П.
Гр. Љ 2/12
Что означало — Зацепин Павел Яковлевич, приехавший из Волгограда с семьей, состоящей из трех человек, проживал здесь с одиннадцатого июля по семнадцатое. Был к чему-то там присоединен. Смотри график Љ 2/12.
Что за чертовщина?! График чего?! Распорядок дня Павла Яковлевича, что ли?! На кой...
Кира широко раскрыла глаза, медленно повернула голову и взглянула на стену. График... Ну, конечно же. График теней! Чья тень когда приходит. Чтобы точно знать, кто где. Чтобы знать, за кем наблюдаешь — чья жизнь в данный момент проходит на этих стенах. Старая стерва потратила немало времени, чтобы отделить одну тень от другой в каждый из лунных дней... и ночей... Лунные дни повторяются снова и снова, и у каждой тени свое время... Коллекция должна быть в порядке, не так ли, Вера Леонидовна? У тебя она, судя по всему, была в идеальном порядке!
Кира открыла одну из тетрадей, тут же брезгливо сморщилась и оттолкнула ее. Тетрадь проехалась по паласу, стукнулась о шкаф, и из нее приглашающее высунулся листок клетчатой бумаги. Кира выдернула его кончиками пальцев, словно это было что-то гнилое.
"Здравствуй, дорогой мой внучек Стасик! Молодец, что ответил так скоро. Постоянно слышу жалобы местных старух, что внуки им годами не пишут. А ты у меня умница. Ты у меня с самого детства молодчинка был, да и понятлив. У меня много для тебя интереснейших новостей, и среди них есть одна, которая, несомненно, тебя порадует. Совсем скоро жизнь твоя переменится, и будет она отныне проходить в моем доме, который, как я и обещала, станет твоим, и стены его со всей моей коллекцией тоже будут принадлежать тебе. Но имей терпение и не будь дураком — соблюдай правила..."
-... а ты общался с бабкой после отъезда?
-... да боже упаси! Хотя... тогда ведь я бы знал, что вы с отцом живы... Вот дурость-то, а?!
Кира шмыгнула носом, вытирая глаза, мокрые от злых слез. Записка — та записка в фортепиано!
Стас, не будь дураком — соблюдай правила.
Стас и соблюдает правила... Но Стас мог убить ее много раз, он мог бы отправить ее в психушку уже давным-давно, он мог бы сбить ее тогда на дороге... почему же он свернул, рискуя собственной жизнью — он ведь едва не погиб?
— Ничего не понимаю! — простонала она и пинком ноги отшвырнула от себя листок. Вскочила, пнула одну тетрадь, потом другую, и те отлетели в разные стороны, оскорблено шелестя страницами. С яростью взглянула на лежащий на полу зеркальный прямоугольник, но тут же развернулась, услышав долетающее из столовой пиликанье своего сотового. Выскочила из гостиной и едва успела подхватить едущий к краю стола телефон. Взглянула на дисплей и зло ощерилась. Стас. Ты очень вовремя, милый братец! Тебе приснился страшный сон? Сейчас тебе станет еще страшнее!
— Да? — сказала Кира медовым голосом. В трубке что-то зашуршало, потом где-то далеко тихо сказали:
— Кира? Это дядя Ваня... Ты меня слышишь?
— Да, — она крепче сжала телефон. — Почему ты...
— Вызови такси и приезжай в больницу. У Стаса был инсульт. Он в коме.
* * *
— Как это могло случиться? — глухо спросила она, прикрывая за собой дверь палаты. Иван Анатольевич, казавшийся сейчас совсем маленьким и сморщенным дряхлым старичком, тускло посмотрел сквозь нее, потом перевел взгляд на узкую щелку между дверью и косяком.
— Андрея Леонидовича сейчас нет, можешь зайти и поговорить с дежурным врачом, но я тебе и так скажу. У него были проблемы с мозговым кровообращением, ему давали сосудорасширяющие... ты же знаешь... — он провел ладонью по лицу, словно сметал невидимую паутину. — Ему нужен был покой — абсолютный... а он... мало того, что не спал с вечера, так еще и час назад с кровати вскочил... заявил, что ему нужно домой... что он тебе звонит, а ты не подходишь... что у тебя что-то случилось... Стас и без того все время дергался постоянно из-за всего, что было... Говорил же я — нельзя было ему телефон оставлять... Где ты была, Кира?
