Подошел глухой танкист с початым ящиком гранат и висящем на плече благодаря усовершенствованию — веревочке, фаустпатроном. Громогласно доложился старшему в группе, что прибыл для посмотреть на этот завязший бронетранспортер. Берестов кивнул, почему-то с неудовольствием оглядел Кутина, который нашел время — показывал с удивлением, что зацепило его в руку, а он и не заметил, думал ладонь ободрал о черепицу, потому и кровища, а это осоколок вроде. Волкову стало неудобно за земляка, который хоть и геройский герой по результатам боя, а тут разболтался, как баба, трендит без умолку. Но осекать не стал, глядел на Берестова, которому видать трепотня наводчика тоже не нравилась, вон как морщится, но раз начальник замечание не делает, то негоже соваться — некрасиво получится.
И огорчился, заметив, что сейчас на него бывший комвзвода смотрит тем самым взглядом "добровольцем не будешь, но пойдешь?"
Нож острый было соглашаться, но кивнул незаметно. И чертов капитан приказал идти к БТР втроем с танкистом, остальным в случае, если немцы живы, прикрыть огнем из Куклы. Свежезамотанный бинтом наводчик наконец-то заткнулся, стал опять нормальным послел бойцов за гранатами, остальные переставили пушечку.
К бронетранспортеру подбирались осторожно, не рискуя. Стальной гроб уже успел закопаться в землю, сел на днище и забитые грунтом черные гусеницы вертелись бойко и свободно, не встречая уже в выкопанных ими канавах никакого сопротивления. Волков издалека швырнул в кузов гранату. Попал конечно, бахнуло. И ничего не изменилось. Рычал мотор, вертелись гусеницы.
Танкист осторожно подошел сзади, скрежетнул ручкой, дверца десантная широко и внезапно сильно распахнулась, глухой отскочил, вскидывая автомат, но тут же успокоился — труп, давивший изнутри на дверку выпал наружу, свесившись из стального чрева. Небрезгливый танкист выдернул изодранного и залитого черной кровью мертвяка вон, глянул осторожно внутрь, подсвечивая фонариком.
— Мясокомбинат! — выразил увиденное. Кряхтя и оскальзываясь влез внутрь. Волков слышал чавкающие шаги, словно его приятель там по болоту шел. И стало тихо, гусеницы замерли. Прочавкало обратно, глухой тяжело спрыгнул на землю, обтер об нее ладони.
— Водителю спину вырвало и замяло остатки в педали, вот он и газовал. Видал такое раньше.
— Фто там? — уточнил Берестов.
— Фарш. Было с десяток немцев, но сколько не скажу — слоем лежат.
Неугомонный капитан приказал снять пулемет. Танкист было сунулся в кузов, но потом передумал и забрался спереди — по капоту. Залязгал металлом, меньше чем через минуту слез обратно — уже с МГ в руках. Остро воняло в воздухе кровищей с дерьмом и потому прочь от утихшего БТР пошли быстро. Повел всех троих капитан к танку, где кто-то громко и протяжно орал без перерывов.
— Попал Кутин оба раза, просадил бортовину и водителя убил — сказал танкист.
Остальные промолчали. Берестов о чем-то своем думал, а Волков пер теперь фауст и яшик с гранатами, думая о том, что нафиг ему этот поход не задался, а идти пришлось. К танку подползли вдвоем с Берестовым, танкист страховал.
Немец вопил совершенно нестерпимо. Как и думал толковый старшина — так орать можно только от лютой боли, но когда глотка и легкие целы. Немец — офицер, валялся рядом с гусеницей и орал, одна нога нелепо, словно у сломанной куклы, лежала на земле, другая зацепилась за край трака и тоже выглядела крайне неестественно. Волков сам себе удовлетворенно кивнул — раздроблен таз у этого эсэсовца, правильно предположил. Берестов нахально зажег фонарик, правда, поставив светофильтр все же. Танк вблизи производил еще более тягостное впечатление, короб из толстенной стали, созданный самыми умными людьми для уничтожения других людей, подавлял своими габаритами и несокрушимостью. Рядом с этим чудищем особо остро чувствовалась беззащитность хрупкого человеческого тела. Краска на броне была обожжена во многих местах, били по танку много и сильно, ан подошедший танкист, полазавший по гулкой стали, нашел всего две дыры — одна в башне, вторая — аккуратно напротив мехвода. В самой машине осталось двое танкистов — перебитый почти пополам наводчик и мехвод без головы. Это насторожило — может и не было больше других, но на всякий случай поглядели вокруг повнимательнее, под аккумпанимент воплей офицера у гусеницы.
И сильно удивились, найдя под танком трясущегося, неменяемого штатского. Вытянули его оттуда за шкирку, словно напакостившего кота, привели в чувство затрещинами. Сидел на земле и панически озирался. Оружия у него никакого не было.
— Тащ капитан, а с этим что делать? — спросил Волков у начштаба. Удивляло спокойствие Берестова, рисково он себя вел, мало ли что могло произойти, ночь же. И место незнакомое и мало ли кто лазиет тут. Пальнет сдуру — поди потом разбирайся!
Немецкий танкист что-то через силу выговорил. Требовательно, высокомерно.
— Что это он? — полюбопытствовал старшина.
Берестов иронично и спокойно изложил, что этот недобиток приказывает оказать ему помощь. Дескать, вы обязаны, вы же медики! Вот сейчас про клятву Гиппократа говорит. И о том, что он пленный и раненый. Мы обязаны соблюдать его права.
Волков потрясенно промолчал, такая лютая наглость поразила, даже не сразу решил что сказать.
— И что, мы ему будем помощь оказывать? Это ж значит, что сука знал, кого атакует! На госпиталь напал — и теперь требует?! — наконец, выговорил. И почувствовал, что начал заводиться. Начштаба охолонул ироничным взглядом и напомнил, что этот крикун в плен не сдался, оружие при нем — вон на полупорванном ремне кобура с пистолетом, так что — не пленный.
— Понял, тащ капитан. Окажу ему сейчас помощь по всем статьям и в полном объеме.
Берестов кивнул, порекомендовал обойтись без, тут Волков не вполне понял слово, но твердо пообещал, что точно исполнит — без "фанафисма".
Двое потянули с собой штатского, а Волков остался. Подошел к немцу. Тот опять начал орать, но когда старшина снял с него ремень с кобурой, то засуетился, зашевелил пальцами на груди, заговорил что-то непонятное. Не то угрожающее, не то — просительное, на что внимания обращать не стоило вовсе. Вот то, что живот у немца оказался странно твердым — заинтересовало.
Задрал маскировочную пятнистую куртку — и в слабом свете фонарика увидел странное — на пузе у опять начавшего орать немца обнаружился нештатный брезентовый пояс с кармашками. Эсэсман из последних сил стал отпихивать руки русского, но ранение сильно ослабило немца.
— Как скажешь — пожал плечами Волков. Сапоги у офицера ему сразу понравились, потому не откладывая дела в долгий ящик, дернул фрица за каблук и носок, снимая с безвольной, мертвой уже ноги отличный яловый сапог, очень похоже — русского пошива. Немец заткнулся. Второй сапог пошел еще проще. А потом старшина снял и пояс — и сев за танком, глянул, что там в кармашках. И обалдел. Чужие, незнакомые купюры, царские червонцы, два слиточка желтых, очень тяжелых. И горстка украшений с цветными камешками. Такого богатства Волков в руках никогда не держал. И теперь не знал — как лучше поступить. Единственно, что он мог спокойно оставить себе — так это тяжелые, добротные сапоги, снятые к тому же с живого, не мертвеца. А золото... И валюта, как назывались чужие деньги...
Капитан Берестов, начальник штаба медсанбата.
Он радовался тому, что так ловко отбили внезапное нападение, недолго. Ровно до того момента, когда увидел стоящего за своими пулеметами замполита Барсукова. Усач иронично прищурившись, крепко держал в руках рычаг ведения огня, твердо стоял на ногах и сразу было не заметно, что на шее под ухом — черная вмятинка и тонюсенькая струйка крови вниз.
— Не оторвать пальцы-то — намертво вклещился замполит — тихо сказал стоящий рядом санитар, бывший до медсанбата сапером. Капитан кивнул. Он уже видел такое, как после попадания в голову люди становились статуями, словно на них Медуза-Горгона поглядела и они окаменели, сохранив ту самую позу, в которой были убиты.
— Каталептическое окоченение — хмуро подтвердил подошедший Быстров.
— Памятник бы ему такой поставить! — сказал кто-то из докториц.
Вокруг прибуксированной машины собралась уже толпа из сотрудников, да и местные подтянулись, особенно те, кому не прилетело немецких подарков и не было надобности верещать над утерянным добром.
Всего пятеро раненых, да двое с переломами — из расчета Пуппхена, побило отдачей. И вот оказалось — потеряли замполита. И вдвойне досадно — хороший был мужик и товарищ надежный. И везло ему — сколько раз рисковал головой, азартно лупя в небо трассерами при бомбежках и штурмовках медсанбата, отчаянный был, очень хотел хоть какую падлу сбить. И погиб уже после войны, практически. Жаль его было всем, женщины и девчонки плакали не скрываясь.
Потери остаточной группы уже посчитали — она вся тут осталась, только удрал вездеходик — кюбельваген, сидевшие в нем немцы сразу же при первых выстрелах развернулись и удрали. Остальные легли, кроме странного штатского, посаженного пока в погреб под охрану.
Впору было не верить тому, как все удачно сложилось с этой паскудной атакой. Все отлично себя показали — и пскович с колокольни, засекший гостей загодя, и потом врезавший по самому неприятному звену в составе бандгруппы — он злорадно ухмыльнулся даже когда докладывал начштаба, что, помня главное — отсечь пехоту от танков, врезал очередью сверху в бронированный короб БТР, где заметались под огнем, словно крысы в корзинке, серо-зеленые сволочи. С боков их было бы не взять, а сверху оказались беззащитными и легли от безумных рикошетов, которые устроили пули в тесном замкнутом пространстве.
А потом по оставшемуся без стрелков бронетранспортеру добавил Кутин, которому бы не дали спокойно палить, будь там живые эсэсманы. И отвлекшийся на своего коллегу на колокольне немец — пулеметчик протабанил свою смерть от следующей гранаты.
Старлеи поразили, когда спокойно рассказали, что Саша, снятым с немецкого же танка топором, несколькими ударами обуха сломал то ли пулемет, то ли — пулеметчика, а третий — так и не запомнившийся по имени Берестову молчун зашвырнул в ствол пушки танка немецкий же лом, тоже с той же брони снятый. И чудом они уцелели, когда следующим же выстрелом пушку разворотило металлическим цветком. Молчун Сашку за шкирку утянул к каткам, только оглушило слегка. А когда очумевший от такого взрыва в своей пушке немец полез из верхнего люка, то Гриша пристрелил его в упор, а потом перебил остальных членов экипажа.
Ехали эсэсовцы за шерстью, а оказались стрижеными. Полез волк в овчарню, а попал на псарню! И только было увечный начштаба душой возликовал — как все слаженно и красиво вышло — притащили прострелянную машину с мертвым замполитом. И немцев-то там у моста оказалось всего четверо, а вот так все вышло.
— Двое в нашей форме были, видно потому Барсуков и не среагировал — сказал Быстров.
Похоронили замполита с возможными всеми почестями и поминали добром чем дальше, тем больше, потому как ему на замену прибыл такой омерзительный сукин сын, что гаже не придумаешь. Более паскудной тыловой крысы создать партия не могла, по всем статьям этот мерзавец был тот еще фрукт, а жаловаться на него было никак нельзя — институт замполитов воспринимал это как еретическую ересь и стоял стеной за своих, что бы они не вытворяли.
Как показалось умудренному жизнью начальнику штаба — армия переживала обратный процесс — в начале войны мучительно и со страшными жертвами отбраковывались командиры мирного времени, категорически не годившиеся во время военное, теперь все возвращалось на круги своея. Мирное время не нуждалось в боевых офицерах, задачи поменялись. Накатывавшие волнами тыловые деятели уже не стеснялись ставить воевавших на место и всячески показывать свою власть и свое превосходство.
— Тут вам не фронт, тут всякому вашему шелапутству и шаляй — валяй места нет! Армия — это порядок! И этот порядок мы вам установим! — под таким девизом действовали новые орлы. Учитывая, что связи у них были крепкие и зачастую — московские — спорить с ними безродным фронтовикам было сложно.
Душно становилось в армии. Тем более, что у отсидевшихся в тылу героев под хвостом свербело, чувствовали они презрительное отношение к себе и бесились.
Быстров на это смотрел скептически, хотя бы еще и потому, что не собирался в армии работать дальше.
— Война кончилась, Дмитрий Николаевич. Надеюсь — надолго. И наши союзники наглядно посмотрели, на что мы способны. Полагаю, что их это сильно охладит. А мне, знаете ли, очень хочется сделать плановую холецистэктомию. Эта вся шагистика со стороны смотрится отлично, признаю, но я сугубо штатский человек. Война — одно дело, тут мои таланты были необходимы, а тянуть носок в мирное время и козырять всяким толстозадым... Нет, не мое. Не ощущаю священного трепета. А как вы, Дмитрий Николаевич?
Берестов вздохнул. Как человеку военному, ему не хотелось уходить из рядов. Но при этом он отлично понимал — сейчас валом пойдет демобилизация и его — инвалида увечного — всяко попрут, если и не совсем вон, то уж всяко из гвардейского корпуса, размещенного на чешской земле, на передовом рубеже противостояния двух политических систем.
Майор вздох понял правильно. Негромко сказал, но очень веско:
— Мне понравилось с вами работать. Если хотите, могу похлопотать, о том, чтобы вам нашли офицерскую работу. Мне предлагает однокашник ехать в Восточную Пруссию, эта территория будет теперь советской, туда сейчас активно везут наших переселенцев, особенно из местностей, где осталась выжженная земля. Нужны будут и врачи и офицеры, вся инфраструктура создается наново. Как вам такое предложение?
Берестов пожал плечами, не вполне понимая, с чего это начальник так размяк.
Тот понял правильно.
Без улыбки заявил:
— Я никак не могу отогнать одно видение. Все время встает перед глазами, во всей своей жути, с деталями и красками. Как к нам — пирующим, поющим, чуточку пьяным и веселым на площадь въезжают эти танки. Понимаете? Я не люблю быть должным и не хочу перед самим собой выглядеть неблагодарной скотиной. Это, знаете ли, правильное чувство — благодарность. Не надо морщиться, товарищ капитан. Лучше прикиньте, что вам больше по нраву — я уже уточнил — там нужны будут работники военкоматов и сотрудники милиции, например. Вот и выбирайте. Со своей стороны я смогу обеспечить и перевозку туда даже машин — и вашей и моей. О, вижу, заинтересовались! Думайте, Дмитрий Николаевич!
А чего тут думать. После того, как новый замполит высокомерно отклонил прием Берестова в партию, как лица, бывшего на оккупированной временно территории, начштаба понял, что не удержится и набьет в конце концов этому гнусу морду, что приведет к плохим последствиям. Тот донимал адъютанта старшего мелочными придирками, словно стаей комаров.
Даже и машину пытался отобрать и отобрал бы, да не шибко любившие партийного брехуна водители объяснили ни черта не понимающему в технике болвану, что легковушка у Берестова — говно полное, деревянный кузов, мотоциклетный мотор, дешевка, короче говоря и для настоящего ценителя не годится. Замполит и отступился брезгливо, не царское мол дело.
