— Мужчина, который любит кошек, никогда не обидит женщину!
Ну, и что? Я обижу. Смеётся...
Рыхлит землю железной лопаткой, делает ямки, поливает их водой из бутылки и сажает цветы. Какие-то мелкие кустики с пушистыми листьями. Потом протирает оградку влажной тряпкой. И памятник. Разламывает булку, кладёт её у цветов...ещё яйцо, кусочки сыра, колбасы... А что, разве пасха сейчас?..
На памятнике — старая чёрно-белая фотография. Мужчина, лет сорок, не больше, серьёзный такой...похоже, военный моряк...
Бабка садится на специально принесённый с этой целью складной стульчик и продолжает рассказывать. Похоже, её мало волнует, что рядом, облокотившись на ограду, стою я. И жую конфету. Карамель.
А может, я к Вам шёл?.. Не знаю.
Нет, мне точно не нужен котёнок. Куда я его дену?.. У меня есть только то, что Вы сейчас имеете счастье лицезреть. Улыбается, собирает свои вещи, сумку, пакет... крестится...
О-о...блин. И меня тоже крестит. Или как правильно? Перекрещивает?.. Изыди, мол, нечистая сила. Мне смешно, но я молчу. Я к религии слеп и глух. Грызу конфету. Вот так, пойдёшь голодным по дороге неизвестно куда и зачем...тебя и накормят и дьявола изгонят.
Упираюсь кулаком в щёку и смотрю на моряка. Каково по Уставу служить? Заранее написанному. Я вот свой Устав всю жизнь пишу и вряд ли когда-нибудь закончу. Я как плохой недальновидный политик вечно всё меняю, перечёркиваю, принимаю тысячу поправок... Сегодня вешаю кого-то, а завтра...пью с ним.
Конечно, у меня есть столпы. Но они нецензурные. Можно не озвучивать?
Шорох листьев... Пришла собака. Худю-ю-ющая такая, дворовая...рёбра торчат... усы на вытянутой морде поломанные чёрные. О, собака, да ты у нас...мама! Прогнула спину, подползла под оградой и — к могиле. К цветам и...к еде. Там, на взъерошенной земле лежит то, что поможет ей. Там хлеб, сыр и колбаса...
Давай, я помогу тебе.
Ща, погоди, уберу скорлупу и стряхну землю с колбасы. Да не буду я её есть, не бойся. На. Блин, голодная...слюна капает...куски из пасти вываливаются...тут же подбирает их судорожно...на меня подозрительно косится...а я — на моряка.
Звал меня? Что, нет? Ну уж, приятель...раз я пришёл, значит, ты — звал.
Жаль, что карандаша с собой нет...забуду же...
Приходи.
Посидим у сырой земли,
Подышим свежими ветрами,
Послушаем шёпот листвы и
Помолчим о том, о сём,
Приходи...
Не неси мне живых цветов,
И бумажных тоже не стоит.
Тюльпаны красные и синие ирисы...
Дождь всё смоет.
Не неси мне печали и мёртвой любви,
И слёз своих...не стоит.
Наливаются чувства соком полыни-травы...
Время всё скроет...
Посидим-помолчим,
Если хочешь, расскажу тебе
Холодны ль здесь ночи...
Жива ль земля...
И кто разбил фонарь,
Которому так грустно у дороги...
Чьи ломаные руки
Написали на ограде...
Мне непонятные фальшивые слова...
И чьи бутылки, так пусты, угрюмы,
Сутуло примостились у соседского венка...
Когда сломалась ветка...
Засохла так давно и умерла,
Но всё болталась где-то меж
Раем, адом... меж землёй и небом...
Упала-таки.
На меня...
Не убирай, пускай лежит.
Ей место выбрано...
Как мне.
Весенний муравей бежит
По ветке к тоненькой реке...
Ты, кстати, приходи весной,
Здесь распускаются цветы.
И летом. Осенью.
Зимой...
Белым-бело...
Сугробы глубоки...
А коль не сможешь,
Листья жёлтые —
Дань осени, меняющей пути, -
Укрою снегом, заморожу...
Потом...тебе отдам,
Ты только приходи...
Здесь так спокойно...
Тихо очень.
Здесь шёпотом кричат.
И лишь собаки...
Уличные псы, голодные до жизни,
Эти твари...
Хрустят над ухом сухарями,
Что сердобольные старушки принесли
В надежде накормить...нас...
Но...
Едва ли.
Приходи, приходи,
Незнакомое сердце родное...
Я не знаю тебя
Совсем.
Мы побудем вдвоём немного...
Только нести ничего не смей!
Хотя, впрочем...
Придёшь ты вряд ли...
У живых ведь много забот...
Не спроста пилигримами стали
Те, кто верной тропою идёт...
Пилигрим, вечный странник!
Перекрещенные в мыслях мечты...
Полосатая жизнь на изнанку...
И прогулка в три медных струны...
Знаешь...
Принеси с собой сухари!
Покорми моих ветреных псов.
Они так голодны...
Они живы, как ты...
Покорми жизнь, пилигрим...
Она подарит новые...прекрасные
Мечты...
Погулял. Пока шёл обратно, обдумывал фразу, что в принципе вывернутая наизнанку жизнь всё равно остаётся полосатой. Или нет? Если нет, то уж в одном я уверен на все сто. На изнанке есть швы. Просто они должны где-то быть.
...— Нат, Нат... Натан!
А? Что?..
— Лежи спокойно, рукой не дёргай, а. Я ж не могу всю ночь около тебя сидеть и следить за иглой.
Ну...
— А то привяжу к койке. Галстуками.
Злая ты. Мая. Ну, привязывай.
— Не буду.
Почему?
— Боюсь, будет ещё хуже...
ДАМА ШУТИТ
По столу полз таракан. Даже не полз...лениво прогуливался вдоль вилки. Коричневый. Усами шевелил, ножки почему-то уныло заплетались в косички... Марь Васильевна, Вы их травите чем-нибудь?.. Зачем? Хм. Действительно — зачем...
Скатерть, на удивление белая и кружевная, ниспадает со стола красивыми художественными складками. На пол. Там она тоже образовывает красивые складки, просто горы...в них всегда ноги путаются, в них забывают и теряют разные вещи. А сам огромный стол опоясывают змеевидные зелёные диваны. Ещё — несколько стульев со стороны плиты. И сама хозяйка. В розовом халате с двусмысленными зайчиками.
А вот здесь должно быть... Поднимаю один край скатерти и заглядываю под стол. Точно. Жвачки. Разноцветными жвачками усеяны все ножки. Кто-то даже пытался вылепить из них название какой-то группы... Похоже на то.
Помню, когда я поехал сюда в первый раз — осматривать сад и делать чертежи — меня предупредили: в доме живёт Дама. Да-ма. В высшей степени странная. Одна. Хм... Честно если — я до сих пор понять не могу, почему для всех...официально то есть...Марья Васильевна живёт здесь одна. По-моему, каждому разумному и не глухому человеку ясно, что живут здесь...
Откуда-то сверху истошно заорал Мэнсон. Тот, который Мэрлин. Какой же всё-таки он страшный. У парня определённо были серьёзные психологические проблемы в детстве. Причём, они так и остались нерешёнными. Даже грустно...
Что?.. Э-э... Марь Васильевна, давайте я лучше отойду в сторонку, чтобы не мешать Вам... Не надо, говорите? Ну...э-э... Марь Васильевна... я как-то не расположен шутить сегодня...на эту тему...
— Тебя расположить?.. — улыбается таинственно.
Запах духов — мне в лицо. Кхм. Женя!! Где ты?!! Какой чёрт понёс тебя на второй этаж к этим панкам?!.. Нет, спасибо, я уж как-нибудь...точнее, мы уж как-нибудь...без Вас...
Протискиваюсь между плитой и её телом и ныряю на диван. Дама смеётся, доставая из духовки что-то активно пахнущее сдобой и шоколадом. Кто ж её знает — шутит или нет.
Мэнсон там, наверху, совсем разошёлся. Эх, блин. Зря я привёз сюда Женьку. Одно успокаивает — с ним Алик. Хотя...почему-то успокаивает плохо. Мне ещё домой её везти...к Лешему. Кто их знает, этих гитаристов...басистов...чего они могут натворить... особенно беременные...
На диване — газетные обрывки, какие-то конфеты...пепельница с парой бычков... пуговицы...несколько салфеток с изображением новогодних шаров и палочка от яблока...
— Ты руки мыл? — спрашивает меня Дама наставительным голосом и улыбается.
А Женька прав...она действительно чем-то похожа на мою маму. Не внешне, а... Мыл, конечно. Я же с землёй работаю. Но...пожалуй, пойду помою ещё раз...авось Женька с Алик к тому времени вернутся... Смотрю мельком на стол — таракан снова здесь. Ходит он за мной, что ли? Перешагивая через квадратные крупицы соли и крошки хлеба, животное намеренно идёт к тарелке... Пока ещё пустой.
На стенах в коридоре висят маленькие картины. Масло, акварель... Мне по душе больше тушь. Сангина. Уголь... Белое-чёрное...белое-красное... Краски всегда можно увидеть, если смотреть правильно. О, а эту аллею я рисовал... Давно очень. Липовая аллея, уходящая вдаль... Лето. Зелёно-жёлтые тона... Одна из немногих — она написана маслом. У меня с этой картиной есть один секрет. Только я и она знаем, что вон там, вдали, по обочине идёт человек...никто его не видит, потому что фигура сильно размыта, её затеняет яркая листва...
Кручу в руках прозрачное мыло, пахнущее лавандой...из крана льётся шипящая вода. Можно подумать, что это кипяток. Если со стороны смотреть. На раковине стоят несколько стаканов, в них — зубные щётки. Потёртые. Штук...пятнадцать, наверное...
Дама. Не знаю, Жень, кто из бегающих на улице детей её...биологически... Но мне почему-то кажется, она считает, что все. Абсолютно все. В каком-то кривом смысле и мы с тобой тоже... Таком, странном и извращённом смысле!.. Ха!
Смотрю в зеркало. Себя вижу плохо, потому что поверхность зеркала сильно поцарапана и перечёркана парафином. Извечное: "Punks not dead" и приписка рядом, залезающая на стену: "Никогда!". А вообще эта штука уже давно зеркалом не является. Это...окно. И оно даже открывается, если откинуть вот эту защёлку ...
Шум голосов сзади. Люди. Причём, я совершенно не разбираюсь, кто они... металлисты...панки...хиппи...или вообще...музыканты... Все они решили принять ванну. Разом. Уже начали процесс подготовки к этому действу. Окрики и попытки расстегнуть длиннющий корсет готов...точнее, расшнуровать...тонкими пальцами с чёрным ногтями...или же, кроя матом, грубыми большими руками с татуировками... заклёпки на куртках...небритые морды...цепь громыхнула по ванне...розовые ирокезы мелькающие из-за шторки...лысые смеющиеся головы..."гады" на бирюзово-розовом кафеле и чьи-то стоптанные напрочь кроссовки с порванными шнурками...косуха — на пол...
Блин, мотать надо отсюда, мотать!! Здесь полно всякого сброду! Я понял! Понял! И панки моются! И бомжи! И хиппи! И даже металлисты! Но только — все вместе!..
Останавливаюсь в дверях... Оглядываюсь. Над их головами летает лёгкий запах лаванды и пара пёрышек из чьей-то фенечки...
— Эй! — громогласно кричит мне помятый и обкуренный парень, погружаясь в воду. — Чувак, прикрой дверь, сквозняк же, бли-и-ин!..
Прикрываю. Изнутри...
Что тут...творится такое?.. Вода-вода...шмотки какие-то валяются... Ох, ни фига ж себе!!.. Богдан! Ох..еть можно! Тьфу, прости, эт у меня от избытка чувств вырвалось!! Бли-и-ин!!.. Чуть не споткнулся! Бог...ну, ты...даёшь... Это ж... Смотри, Алька! Он... рисует...их...
Вижу... Здорово...
Женька наклонился и посмотрел Богдану через плечо. Тот сидел на краю тумбочки, на его коленке балансировала какая-то тонкая красная книга в твёрдом переплёте...по яркой обложке сильно смахивала на детскую сказку...а на книге — несколько белых плотных листов... Появлялись линии. Они возникали. Создавались уверенной быстрой рукой. Чёрные. Угольные. Плавные и лёгкие. С косым налётом сажи и мелкой пылью — разлетевшиеся по плечам влажные от воды волосы девушки... Густые линии с резким нажимом. С заштрихованными тенями — углы локтей и коленей, глаз и губ...
Бог...классно!!..
— Я уже не рисовал лет сто, — усмехнулся.
Знаю...но, по-моему, этот период закончился!
На бледное лицо гота упала прядь прямых чёрных волос, словно границу провела... полуулыбка бледных губ...острый нос и широкие зрачки... Со щеки девушки тёплая вода стёрла белую пудру, с глаз — избыток туши... Капли воды застыли на чьих-то удивительно длинных ресницах... Глубокая морщина, пересекающая лоб какого-то парня с серьгой в ухе... Совершенно брутальный мэн в кепке сидит в ванне и смотрит куда-то вдаль... Девушка протягивает руку к покачивающейся у самого потолка одинокой лампочке...по-моему, она что-то поёт... Вторая, смеясь, взмахивает ногой...
Изящные тонкие пальцы в кольцах обхватили край ванны... Стукнуло по керамике квадратное нефритовое кольцо... Крепкие точёные руки с татуировками до плеча вверх взлетели — на листе — а за ними вдогонку кинулись вытянутые капли блестящей воды...
Смех...откинутая назад голова и грива волос до пола... Чьё-то широкое плечо и раскрытая ладонь... Бритый затылок... Коленка из-под воды...
Огромные ботинки с металлическими клёпками и высокой подошвой облокотились друг на друга... пара модельных туфель на шпильках... красная бандана... широкий кожаный ремень поверх голубых потёртых джинсов...
Богдан улыбнулся и стряхнул угольный пепел с пальцев. Теперь все руки — чёрные...и мыть их не хочется совершенно... А Женька, прищурившись, внимательно глядит на мой рисунок. Чистый, блин! Не-е...так не пойдёт! Во!..
Бог, бля! Я теперь тоже весь в угле! Блин! Ха!..
Смешной ты какой...
Ах, так! Аля! С тобой мы тоже одной крови!.. Передай другому!
Каштанка!..
Ветер дунул в окошко-зеркало. Защелку откинуть-то откинули, а обратно...забыли.
Какая-то девушка приподнялась на локте из тёплой уютной воды, сигарету дымящую в мусорку бросила, от холодного воздуха поёжилась и...распахнула окошко настежь.
Запах хвои проник в помещение...толкнул входную дверь...
— Чуваки-и-и! Сквозняк!!..
Белые чайки резко поднялись в небо... Целая стая и все — к одной ярко-жёлтой лампочке у потолка...
— Лови! — крикнул кто-то.
И капли воды — в воздух. Алькина рука, вся чёрная от сажи...к чайке...
— Эх, ёлки, — Богдан, улыбаясь, смотрел на разлетающиеся листы. — Эх, ёлки-палки...
На тарелке сидел таракан. На моей. Не знаю, блин...он так удобно устроился... сидит, не двигаясь, чуть шевелит усами. Его совершенно не заботят все эти громогласные люди вокруг... Он привык.
— Чувак! Котлету мне передай!.. Ага! Вместе с вилкой!..
Алька, салат будешь?..
— Дайте хлеба, блин!!!
— Так! Сволочи! Только что на моей тарелке лежал кусок колбасы!!..
Марья Васильевна наливает суп из большой эмалированной кастрюли... Она хочет замостить площадку в своём саду по греческому стилю и поставить там качели. А ещё песочницу. Рисую на салфетке приблизительный эскиз... Иногда...редко так, но бывает... у меня возникает вопрос...откуда у неё столько денег? Но в отличие от многих я всегда его задаю...
