— А так, НШ толковал, что те же самолеты и танки у немцев считаются только поврежденными на сколько-то процентов. Ну вот если к нам горелая их железяка в руки попала — то тут да, пишут, что их панцир или флюгцойг уничтожен. А пока он у них — то как-то считают, что поврежден только на сколько-то процентов. И вроде его можно восстановить.

— Как бы поврежден на 99%? Кусок днища целый и каток один, значит танк в порядке и подлежит ремонту?— не поверил молокосос. Не удержался и зевнул во весь рот.

— Именно! А списывают по износу, потому — у них потерь по бумагам нет, а наши потери -вдесятеро завышены — итог — вон — капитан широко обвел рукой комнатку немецкого дома, в которой оба офицера сидели. Но этот жест как раз был понятен.

— Ты учись. Мне тебя хоронить неохота, потому — ученье свет, а для неучей — тьма. Я потому жив, что все время на ус мотаю, что лучше сделать. И учителя у меня были дельные — заметил капитан. Помолчали — ординарец притащил в кастрюльке цивильной кофе, которое Бондарь тоже не любил, но приходилось его пить — и культурно и сон прогоняет, а за ночь у комбата было много чего надо успеть. Да и притащили бойцы этого кофея здоровенный мешок в подарок. Не выкидывать же. Чего люди в этом напитке находят? Дорогущий же, барское питье. Горький, зараза, хотя если сахара насыпать — то и ничего так. Зато спать неохота, в глаза словно спички кто вставил.

— Теперь по нашим потерям. Убитых — пятеро, четверо из пулеметных, да с третьего орудия ящичный. Раненых восемь, тоже верно. Но вот зачем ты троих в пропавших без вести записал?

— Так это те, что с минометом убежали на нейтралку — начал комвзвода.

— Кто это я и так понял. Но они не пропали. Там такие ребята, что из всякого выбирались. А ты их — в безвестники. Ты не торопись. Напишем так:"Отходят другим маршрутом и в пешем строю — три бойца. Так точнее будет. За три дня если не придут — тогда по — твоему напишем, а пока погодим. Ну, по расходу боезапаса все верно, но на кой ляд ты сюда немецкие патроны вписал? — удивился капитан.

— Так мы же их израсходовали тоже! А по расходу судят по боевой активности — показал свою осведомленность в военном деле лейтенантик.

— Ты их получал? И я не получал. Потому с какой стати это писать? Убери. И вот еще что, я видел, что твои бойцы за щитом сидя курили. Было?

— Так точно, товарищ капитан. Но ведь и ваши курили! Я посмотрел, мы ж стрельбой надымили так, что от цигарок дым и не заметен, не демаскировало же!

— Мои курили по моему разрешению. Ты своим разрешил?

— Нннет.

— И это — неправильно. Ставь себя побыстрее, ты — командир. Все должно в твоем взводе быть по твоему распоряжению. И курить и оправиться и пьяным напиться — все с твоего слова. То есть с моего — но чтоб ты в курсе любой мелочи был и свои командовал, что им делать. Понятно?

— Понятно.

ПРОДА

— А раз понятно, то мотай на ус. Сердцем чую — придется нам в Берлине драться, а это самое на войне невнятное и суетливое дело — бой в городской застройке. Я обе дырки в организме получил в уличных боях, в сравнении полевой бой — куда проще и понятнее. Так что учись, пока я жив! Я-то жив потому, что учился и всерьез все запоминал! Чего и тебе желаю — очень серьезно сказал Бондарь, прихлебывая горько-сладкое пойло. Спать и впрямь стало хотеться меньше. Хотя волны тепла от печки расслабляли.

— Бой, как бой — сказал, пожав плечиками, молокосос в офицерском чине. Он тоже пил кофей, но делал это с таким видом, словно с детства привык и ничего необычного для него тут нет. Это рассердило комбата. Фыркнул по-котовьи.

— В поле ты врага видишь. А в городе — шиш. То ли он за углом тебя ждет, то ли до него квартал можно спокойно бежать. И дальше носа не видно, ты внизу бежишь — а дома высоченные трехэтажные, да с чердаком, что там — пес разберет! То ли из подвала пулеметом врежет, то ли с третьего этажа бутылку с бензином на голову кинет, или со второго — гранату. Или вообще в спину стрелять с чердака начнет, когда ты вперед пушку покатишь!

— Здесь у немцев здания и повыше будут и в пять этажей не редкость в архитектуре — заметил будущий строитель сущую правду.

— А это еще хуже! Потому как окон до бисовой матери и из любого могут пальнуть. И пальнут, хоть ты в четыре глаза таращься! Да еще и не просто пальнут — тех дурней, что с подоконника, как с бруствера стреляют — убивают тут же, бо их видно отлично. Это ж не кино!

— Как же стрелять-то тогда? — удивился младший лейтенант.

— А стрелять хорошо с середины комнаты. Из темноты. Ну и дольше живут те кто все время бегает с комнаты в комнату. От таких помогает, когда чем-то серьезным лупят сразу в смежные окна. Фаустами, к примеру, залпом. Или хотя бы снарядом в одно. В Опатуве мы так тот МГ добыли, что у Иванова потом был. Расчет там то из правого крайнего окна лупит, то с углового — левого. Сначала думали, что работают два пулемета, потом я сообразил, что перебегают с места на место. Посчитали по времени — и посередке — шмяк фугасным. Расчет в фарш, а стрелялка целехонька оказалась.

Помолчали. Погибший Иванов был удачливым парнем, везло ему все время. Потом Бондарь негромко продолжил.

— Очень стремно, когда стреляют из темноты. Ну а самому удобно из глубины на свет стрелять. Еще если через два проема, тогда лупить будут по ближнему проему, а тебе пофиг. Кстати, в помещениях всегда как-то темно, если не совсем развалины. В многоквартирных домах очень стремно, что много окон. Если мало народу то проконтролировать все сложно.

— С улицы? — спросил взводный, живо представивший себе, как держать на мушке сразу десяток окон. А то и поболее...

— И с улицы и из дома тоже. Подкрадутся — закидают гранатами. Потому малая группа часто берет второй этаж держать и лестницы. Со второго выпрыгнуть, если совсем все худо пошло, можно, а запрыгнуть сильно сложнее.

— Так гранаты же...

— Граната долетает, но с третьего уже не выпрыгнешь. В Тарнополе нас так на втором этаже зажали, хорошо пехота надоумила — на шпагате гранаты на первый этаж сверху как маятник закидывать. Благо, шпагат у них был. Целый моток! Привязываешь гранату — и хопа — если шпагата отмерил верно, то аккурат в окошко влетает. Так и спаслись, накрыли фрицев, когда они уже к штурму готовились.

— Значит на первом не сидеть? Плохо там? — видимо взялся мотать на ус сказанное мамлей.

— Как повезет. Но хуже всего подвал! Подвал это жопа, их не штурмуют, а ровняют — выжигая или взрывая, в подвале хорошо если только оттуда ход есть какой. Чтобы ноги вовремя унести. Нет если норы долой — сожгут или взорвут, как ни отстреливайся — хмуро вспомнил пару неприятных случаев Бондарь. Сам он тогда успел унести ноги через узкий лаз, чуя спиной обжигающий жар и фыркающий рев огненного шквала, которым немцы прожаривали подвальные отсеки многоквартирного дома, где с остатками своего расчета отбивался перешедший временно в пехоту капитан. Промерзший каменный темный лабиринт, в котором устроили филиал ада на земле.

— А на чердаке лучше? — уточнил внимательно теперь слушающий подчиненный.

— Тоже весьма печальна участь загнанных на чердаки и верхние этажи. Но иногда они там могут отсидеться до подмоги. Главное — лестницы держать под прицелом. Если нет рядом огнеметчиков и не запалят все это к чертовой матери, конечно. Про лестницы запомни накрепко. Они — ко всему дому ключ. И когда лестницу сверху держат, то подходящего к лестнице видно раньше чем он видит.

— Это как?

-Так голова с глазами — наверху, верно? Ноги — внизу. И ноги видно раньше. Вот дурачки стреляют по ногам, а умный — в живот, ибо один хрен его не видно. Потому при таких подходах если есть возможность лестницу причесывают "вдоль потолка" надеясь на всякие рикошеты. И такие лестницы самые поганые которые напротив входа и в отдалении. Ляжет кто на площадке — и хрен его увидишь. Будет возможность — покажу и тебе и остальным, хотя у нас половина с батареи в этом деле — опытная уже.

Комвзвода покрутил головой. Видно было, что наука ему эта внове и потому надо все осмыслить и по полочкам разложить.

— А вообще оно как? — не очень понятно спросил, но комбат понял правильно, ухмыльнулся. Потом заговорил задумчиво и почему-то даже поэтично, немного взгляд затуманив. Было что вспомнить.

— Там много пыли. От штукатурки, от кирпичей и она отовсюду и везде. И летает когда все крутится, и лежит как снег потом. Вместе с пеплом. Много всякого под ногами. Люди же жили и все их добро, целое и битое, рваное и поломанное — все тут. Все мебеля, все бебехи — кучами и развалами. Постоянно потому рикошеты дурные. Гранаты при броске скачут, как попало, и кстати работают тоже чорти как, взрывная волна штука интересная, а в лабиринтах городских она и совсем себя странно ведет. С моего бойца штаны сорвало — одни лоскутки остались на поясе да на щиколотках, а сам целехонький, хотя колотушка прямо под ногами бахнула. Ни царапинки! А в другой комнате через коридорчик — у двоих тяжелая контузия, оглохли и рвало их потом долго. Еще большой расход боеприпасов, ибо постоянно стреляют беспокоящим и самое стремное, если вдруг тишина.

— Почему? — спросил комвзода.

— Так слышно плохо, по слою пыли можно тихо передвигаться, а все полуоглохшие и в тишине начинается психование, что вот-вот где-то кто-то обойдет и подкрадется, бо обойти часто можно всячески. Вот чего еще запомни и своим скажи — если заняли помещение — то всех вражин, что там валяются, надо проверить. Если не дураки то непременно всех добивают, ибо контуженных и потерявших сознание много бывает, и в спину пальнуть могут. И палят. Старшину у нас так застрелили, только термос и загремел, по этому звуку догадались, что неладно что-то стряслось. Сам без звука повалился. Так-то на выстрелы-то уже и внимания не обращаешь — поморщившись, допил кофе.

— Все стреляют? — грустно усмехнулся младший лейтенант.

— А то ж! Да ну и мажут все отчаянно, даже в упор, ибо стреляют как попало. Там же нос к носу зачастую. Но тут надо вертеться юлой, а голову не терять. Если кто-то безбашенный или позиция удобная и безопасная, то может, хорошо целясь, навалить немало народу, почти как в фильмах — подтвердил матерый Бондарь. Подумал и добавил:

— Еще и снайпера, не как в кино, а стреляют сиииильно из тыла. Потому лучше по открытым участком — галопом бежать, чтоб целиться времени не было по тебе.

— Этак аллюром три креста?

— Не. Еще быстрее. Четыре креста, а если жить охота — так и все пять. А в пиковый момент — так шесть и восемь! До десяти доходило, как прижмет!

Оба посмеялись тихо над незатейливой шуточкой.

— Вам спасибо за науку! — искренне сказал мамлей.

— Будь ласка! Ведь тебе тоже людей учить придется, так что — все мы друг друга учим. Меня тоже учили, начальник у меня — у, начитанный был. Шпарил, как по писанному. И в драке — толковый. Все думали, что бесшабашный — а у него всегда был точный расчет! С сихологией!

— Психологией? — поднял бровки домиком комвзвода.

— Ну, а я как говорю? Я так и говорю. Он врага чуял и понимал, что тот думает. На том и ловил. Потому и жив был, что врага успевал укокошить.

— А сейчас он где? — спросил комвозода и тут же как-то поморщился, ожидая неприятного ответа на свой поспешный вопрос. Но любопытство сошло с рук.

— В тыл отправили. Вас учить. Уже год, считай, такая метода пошла — как себя на фронте проявил — давай его в тыл, молодежь растить...

— А мы, значит за них тут...

— Ну если он вас таких красивых еще и навстобурчит как надо, так и нам на фронте польза. А то такие неуки приходили бывало — пока не в ИПТАбре был — хоть плачь! И уж всяко моего командира крысой трусливой не назовешь. Мужчина во всех смыслах! Что смотришь? — внимательно глянул комбат на смутившегося подчиненного.

— Я насчет крыс не понял...

Капитан потянулся к своей шикарной планшетке. Достал аккуратно сложенный листок бумаги, развернул. Ровный, красивый почерк...

— Вот, читай и проникайся. Командир мой на память мне оставил:

Племя, заключающее в себе большое число членов, которые наделены высоко развитым чувством патриотизма, верности, послушания, храбрости и участия к другим, — членов, которые всегда готовы помогать друг другу и жертвовать собой для общей пользы, — должно одержать верх над большинством других племен, а это и будет естественный отбор.

Чарльз Дарвин

'Происхождение человека и половой подбор'

— Это тот Дарвин сказал? — удивился младший.

— Он самый! — важно подтвердил Бондарь, хотя больше Дарвинов он не знал, да и про этого-то рассказал перед отъездом Афанасьев. Сама мысль капитану сильно понравилась. Тогда он и сказанул на прощание — что в людском обществе по его мнению есть люди, а есть крысы.

Люди стараются на будущее, работают на свою страну и народ, а крысы только гадят, думают только о себе и своей пользе и плевать на все хотели. Только вред от них. Но если их мало — то это и не заметно особо, а когда размножатся — так и все, кончилась страна. Потому как для всех иногда приходится себе в убыток действовать, иначе не выходит, зато всему племени польза, всему народу.

Вот как с заигрывающими танками и батареями — один кто-то лезет на рожон, шкурой своей рискуя и выглядит сущим дураком, но в том-то и мудрость, что если б не такие люди — остальным бы тоже хана. И напомнил засмущавшемуся Бондарю про тот бой, когда прилипло к нему прозвище "Артист". Если бы не самопожертвование огрызков батареи и взвода обманщиков — всему полку бы каюк вышел, не устояли бы. и потерь врагу не нанесли. Смел бы бронированный кулак артиллеристов без напряга.

А тут вот так вышло — что и полк цел и кулак немецкий выгорел и полк выжил. Потери для Бондаря были лютые, но в сравнении с возможным вариантом "стоять насмерть" — так пустяк.

Были бы в полку крысы — кончилось бы плохо для всех. Потому что по — ихнему "каждый сам за себя — один бог за всех!" Послесловие: 1. Оськин и Ивушкин. До конца войны им было еще далеко, но оба — везучие — остались целы и живы. Оськин так и не стал художником, остался в армии, влюбленность в технику сыграла свою роль. А чем дальше, тем больше и разнообразнее становились механизмы и машины в СССР. Было где мастеру разгуляться. Дослужился Александр до полковника, хотя никогда за чинами не гонялся. Ивушкин же тоже стал кавалером Золотой Звезды, но позже, когда уже шли бои в Германии и вот там его батальон — в котором теперь он был командиром — успешно переправившись через Шпрее разломал немецкую оборону сначала в деревне Барут, а потом и Гольсен. Примечательно, что Героя получил комбат не только за то, что его батальон сжег шесть 'Пантер' и разнес больше тридцати противотанковых орудий всяких калибров. Ирония судьбы в том, что тогда как раз немцы хитроумно выстроили два огневых мешка и их 'Пантера' попыталась сыграть в заигрывание, заманив колонну русских танков в ловушку. Называется, сел играть сопляк с гроссмейстером. Ну и сыграл. Матерые 'заигрыватели' были сами с усами и замысел врага разгадали. Как уже сто раз говорилось — на войне главное не кто кого перестреляет, а кто кого передумает. Немцев в очередной раз передумали. А потом — перестреляли. Мешок огня страшен, если ты в него попал. А вот если понял — как он сделан и атаковал снаружи сидящих в засаде, ударив им в спину — хана и мешку, и всему участку обороны. Ивушкин виртуозно провел своих танкистов — они потом посмеивались про верблюда, протащенного сквозь игольное ушко. Только Т-34 с его лихой проходимостью и терпимым весом мог такое позволить. И потому, показывая фрицам, что купились на их подставу, вот — вот как бы уже кинувшись колонной в пространство куда все стволы нацелены, частью сил — лучшими экипажами — обошли мешок по 'непроходимой для танков местности', вдобавок прикрытой минами и железными ежами. Саперов у Ивушкина уважали, и саперы себя показали во всей красе — и мины незаметно сняв и ежи растащив в самый пиковый момент. Пехотное прикрытие этого участка оказалось жидким, практически вся годная артиллерия была поставлена на засаду — потому фаустники толком и не сделали ничего, десант с брони, поливая огнем из ППШ тех, кто отважился встать в рост для пуска фаустов одних прибил, другим не дал целиться. И настал кошмар для канониров — самый жуткий — когда танк врага выскакивает сзади орудия и весь расчет пушки — торчит спинами беззащитными под пулеметы. И уже ничего не успеть сделать! Смерть пришла, ревя мотором и звеня гусеницами. Расправа с засадами получилась быстрой, элегантной и практически без потерь. Как стояли в предвкушении 'Пантеры' и орудия — так на позициях и остались в развороченном виде. 'Заигрывающая' бронированная кошка прискакала к шапочному разбору и сгорела последней. Появилась дыра в немецкой обороне. А дыра в обороне позволяет тут же сматывать ее с тыла выходя и сбоку. Гибель шверпункта со всей техникой, что обеспечивала его устойчивость неминуемо означает обрушение всего этого участка. И заодно — соседних, потому как враг вырвался на оперативный простор и рубит все снабжение. Взломана броня оборонительного рубежа, а за скорлупой — нежная мякотка. И совсем плохо немцам, что взламыватели потерь не понесли и ломанулись дальше, громя-круша. Затеянная было немецкая тактика — обескровить наступающих русских как происходило в Первую мировую на полях Вердена, Ипра и Пашендейла не сработала. Кровью истекали они сами — качество солдат вермахта упало очень сильно, а уж про обученность фольксштурмистов и прочих мобилизованных говорить не приходилось. Потери немцев в 1945 году — вдесятеро по безвозврату больше, чем у РККА. И это самое малое. Красиво тактически была сыграна эта партия, потому о ней не писали — такие разработки и посейчас грифуют строгими надписями, не надо всех подряд учить как драться. Дорого такое знание стоит и может обернуться большой кровью. Одна беда — потомки победителей сами об этом не помнят и не знают и потому открывают давно пройденное как в первый раз, неся потери и наступая на старые грабли. Засекреченность — палка тяжелая и с двумя концами. 2. Бочковский. В приборы наблюдения не видно было ни черта — по Зееловским высотам молотила артиллерия сотнями стволов, немцы огрызались как могли, сверху в неразбираемой с земли собачьей свалке дрались десятки самолетов, оттуда сыпались бомбы, вокруг горели подбитые машины и потому пыль с дымом заволакивала все вокруг. Пришлось привычно с биноклем в руке выбираться за башню — просто наобум ехать было смертельно опасно — вроде и оборона немцев подавлена артподготовкой, но в предпольи все густо заминировано, изрыто воронками и ловушками, да и перегорожено всеми известными видами противотанковых и противопехотных заграждений. Полным комплектом. И потому выбрать дорогу для танка было очень непросто. Надо сориентироваться и вести батальон. Велел наводчику и заряжающему вести огонь самостоятельно. Благо наводчик — как называли тогда — командир орудия, был и командиром танка, майор Бочковский — комбат, ему всеми командовать надо, а Герасим Троеглазов себя показал отличным танкистом. Вот сейчас он и лупил, высовываясь из люка для корректировки. Воспитанник Вовка Зенкин первым подхватился — когда по броне звонко хлестануло осколками от близко рванувшего снаряда. Только командир вылез — и тут же грохнуло. Троеглазов высунулся из люка, глянул. И горестно понял — не ошибся Вовка. — Командир ранен! Бочковский скорчился, привалившись к каткам. Планшет валяется, карта только что развернутая присыпана ошметками земли. Руки в крови. Вовка похолодел — низ живота командир зажимает, самая паршивая рана в живот! Кроме мехвода, который обязан был сидеть за рычагами — ссыпался экипаж помогать. Тут в танк еще прилетело, осколками цапануло всех — кроме Володи. Рация накрылась и ход танк потерял. Все плохо и из командира кровь течет, не унять. Перевязали командира и себя тоже, а дела неважные. Вовка под огнем добежал до ближайшего танка. Погнали забрать раненый экипаж. Загрузились и помчались, не теряя времени в тыл — живот распороло комбату здорово, одна радость — кишки не выпали, хотя брюшную стенку разодрало страшно. Радист тут же в бригаду сообщил — Бочковский ранен! Доехали до медпункта, что в деревне. Медики завозились, сделали что смогли, но тут без операции серьезной не обойтись. Значение умелого рейдера было велико — за ним тут же прислали санитарный самолет, Катуков велел забирать отсюда — прямо с Кюстринского плацдарма — по переправе перла приоритетно наступающая техника и немцы долбили по ней чем могли. Начсанупр армии послал самого толкового, только и успел приказать: 'Немедленно получите обстановку на вылет, тяжело ранен Герой Советского Союза комбат Бочковский, эвакуация в Ландсберг'. Летчик Колышкин обстановку получил еще раньше, нанес вероятную линию фронта на двухверстке, проложил маршрут и вылетел туда, где шла яростная молотилка, немцы как раз бомбили эту деревню, где были медики и раненый майор. Ориентиром были Зееловские высоты, деревня и переправа. Шел на бреющем, сел с ходу между воронок. Как уж летчику удалось сесть — танкисты не поняли. Они на своем сантранспорте, который танк Т-34, привезли истекающего кровью майора. Раненого погрузили в гондолу, придержали самолетик за хвост, чтоб разбег покороче был — и порхнула пташка между воронок, увозя плачущего командира в госпиталь, это у летчика Колышкина был шестьсот семьдесят первый тяжелораненый, эвакуированный с поля боя. То, что железный Бочковский расплакался — поразило не только малолетнего Вовку, но и взрослых. А слезы потекли непроизвольно — не от жалости к себе, не от боли даже — а потому, что ясно стало точно танкисту — Берлин он брать не будет, без него гадину добьют. Так не вовремя вылез из башни! Прямо как нарочно. Горел пять раз, был шесть раз ранен, получил три контузии и перенёс семнадцать операций. На его личном счету было 36 танков врага. И вот тут — так не повезло! Хотя как сказать — везение странная штука. Везучие Темник и Федоров в Берлине погибли. Полковник с знаменитыми усищами, которым безуспешно пытались подражать многие танкисты, погиб от фаустпатрона — когда за нехваткой пехоты организовал боевую группу из штабных и тыловиков бригады и атаковал, выполняя приказ, не успевших закрепиться на новом рубеже отступающих немцев. Его друг, командир полка ИСов просил его подождать 10 минут — когда он по полученному им приказу сможет помочь в этой атаке. Но Темник ответил — за десять минут они оборону наладят и выпустят танкам ливер! Немцы закрепиться не смогли, очередной шверпункт не состоялся, но успели влепить неприцельно фаустпатроном в мостовую рядом с полковником и дробленые взрывом булыжники буквально изрешетили офицера каменными осколками. Умер на глазах прибежавшего друга — того, из полка ИСов. Федоров, ни разу за всю войну не раненый ни разу, чуть-чуть дольше, чем нужно засмотрелся на диковинных зверей во время боя в Тиргартене, когда немцы уже драпанули. Простительно для молодого парня, таких животин ни разу в жизни не видевшего. И был убит пулей в лоб в самом конце боя. Если кто помнит озеровские фильмы 'Освобождение'— там как раз этот эпизод есть. Так что в свой батальон Бочковский вернулся уже в августе. Его командир танка Троеглазов ухитрился из госпиталя практически сбежать, догнать своих — но в Берлине его еще раз ранили и медики наконец получили его обратно. Воспитанник Володя Зенкин был принят в тот танк, что вывозил раненого. Машина сгорела под Берлином, взяли на другую — и довоевал мальчишка до Победы. Комично, что когда ему пришел возраст — его призвали на срочную службу и получился новобранец с таким солидным боевым опытом и наградами, что начальство только руками разводило. Бочковский дослужился до генерал-лейтенанта. Остальные работали кто кем — но именно эти люди, победив в лютейшей войне потом мало того, что отстроили все разрушенное, оживив буквально мертвую землю — так и страну накормили и защитили. И так берегли своих потомков от всей бывшей с ними на войне жути, что потомки засибаритствовали и слили все доставшееся им на халяву... 3. Корнев После уничтожения батареи орудий крупного калибра у города Сумы был сбит немецкими истребителями на отходе, из пылающего штурмовика пришлось прыгать с парашютами. Приземлились оба — и пилот и стрелок — нормально, но бежать оказалось некуда — к месту их посадки сбежались какие-то вооруженные фрицы и взяли в кольцо. До темноты отбивались, сидя в заросшем кустами овраге, отстреливаясь от лезущих на рожон гансов. Те оказались, судя по всему, какой-то наглой, но не обученной пехотному бою тыловой сволочью — без гранат, пулеметов и опыта — сначала кинулись толпой, как бараны, нарвались на плотный огонь из двух пистолетов, потеряли несколько человек и так же толпой кинулись убегать, потеряв еще несколько человек. Летчики после прошлого своего анабазиса сделали выводы — и стрелять потренировались и патронов брали побольше, чем две обоймы. И даже немного пехотным премудростям поучились, благо среди техников были люди в этом разбиравшиеся. Оказалось, как показал личный опыт, что по-пластунски ползать иногда и полезно, отчего поначалу было много иронии со стороны сослуживцев, переиначивавших пафосные строки из хрестоматийной 'Песни о Соколе' Максима Горького — 'Рожденный ползать — летать не может' на разные лады. На это Корнев отшучивался, что рожденный летать — ползать обязан, особенно если летать после перехода линии фронта хочет. В общем — немного научились, как на земле воевать. Это как раз и помогло. Сам Корнев считал, что будь там вокруг оврага нормальные немецкие пехотинцы — до темноты бы штурмовики не дожили — а вот эти придурки, сначала нагличали без меры, потом откровенно трусили. Перестрелка шла не шибко интенсивная, патронов хватило. Самого Корнева ранили в левую руку, к счастью легко, а уже когда совсем почти стемнело наповал был убит бортстрелок. Командир эскадрильи сумел, взяв документы и пистолет своего друга просочиться по кустам мимо немцев, или кто там был в оцеплении, и уйти. И второй раз явился к своим, после перехода через линию фронта. И опять — с документами и оружием. Потом оказалось, что в том бою при овраге экипаж ухитрился выбить немцам около 20 человек — в это не верили, но факты вещь упрямая. Особенно когда боев рядом не было, а кладбище с крестами — вот на виду. Ну да, когда фрицы сдуру ломанулись кучей — как раз им пыл и сбили, бежали-то в плен брать, а не срослось. Количество боевых вылетов к тому времени у Корнева дошло до 200. За бои по освобождению Украины заслуженно получил звездочку из золота. Всего до конца войны насчиталось 277 штурмовок. Преподавал в Киеве, готовил боевых летчиков — и хорошо готовил. 4. Бондарь и Поппендик — пока неизвестно, что с ними случится, потому как один продолжит свою деятельность в 'Нахальном минировании — 2', а другой в 'Бреслау' Заигрывающие батареи — на этом заканчиваются. Буду рад вашим отзывам и комментариям. И спасибо за внимание!