И помогает, и помогает, и помогает. Каждую свою спокойную ночь. Одной и той же змее. В одном и том же деле. А потом милосердно гремит взрыв, позволяя проснуться.
Это значит, что в его жизни не может быть момента, когда он, выспавшись, сладко потянется, выпрямится, почувствует отдохнувшее тело, полежит спокойно и встанет, никуда не торопясь. Каждый раз просыпается и подскакивает он так, словно спал не на перине, а на углях. На этот раз сон разжал змеиные кольца и отпустил его после рассвета, когда в госпитале уже сменились дежурства. Илан давно знал: мало быть сильным, нужно быть сильным довольно долго. Это он мог. Он научился. Поэтому поднялся, как ни в чем ни бывало, умылся, позволил себя причесать, по-царски разрешил себя одеть — нога опять ныла на перемену погоды, хромать перед домашними не хотелось. И даже вроде как поел. Подготовился к рабочему дню.
Во дворе расплывался под солнцем выпавший ночью снег. Нетолстый слой его был истоптан, запятнан, испачкан, смешан с землей, золой и сажей кухонь и прачечных, а в отпечатавшихся следах стояла вода. В столовой Илану этим утром нечего делать, но встреченный господин интендант обрадовал его новостью: беспокойный и непокорный оркестр съехал, остался только департамент гардероба, этих уже не выселить до самого отбытия имперского флота, но у них существует хоть какая-то субординация и дисциплина, вчера вечером они даже своими силами вымыли парадную лестницу. Правда, после скандала. В отделении все хорошо, только Рыжий с Обмороком идут с завтрака по разным сторонам коридора, словно чужие, да Адар кашляет сильнее, чем вчера. И даже Гагал, отдохнувший и бодрый, не рвется частями на три отделения, а ходит спокойно. За ночь опять нет поступлений. Илан подумал, неспроста. Наверняка у городской стражи есть указание иначе решать вопросы с бродягами и хулиганами, поэтому никого в госпиталь они не посылают и не приводят. А, может быть, город настолько хорошо патрулируется из-за пребывания в нем таргского императора, что домашняя поножовщина — и та прекратилась на время.
Мышь он увидел на фельдшерском посту. Она разливала воду и капли по чашкам и считала пилюли. Со счетом и чтением у нее хорошо, но подписать она ничего не может, и ей помогает мальчик из морга. Именно он, именно ей, потому что она ведет себя снисходительно, словно хозяйка, а он слушается. Лиценциат Рагдар уже освоился и влился в расписание. Ему в госпитале и проще, и сложнее одновременно. Он выполняет обязанности врача, но, по местной дворцовой табели о рангах, не врач. Поэтому может вести себя с кем угодно свободно. Он поднимает руку — хлопнуть проходящего медбрата в ладонь для приветствия, смеется в ответ на вопрос: 'Опять в морг ходил трупы мучить? Как ты только можешь этим заниматься?'
'Трупы, они хорошие, — отвечает. — Отравленные — лучше всех, долго не портятся, лежат, ждут меня'.
'Брр', — отвечают ему.
А у него на лице счастье. Любимая работа, хорошая подработка, и трепетно бьется сердце в ожидании вечера — вчера он подробно выспрашивал о расписании кондитерской. Не только морг ему в жизни нужен. А вот кого не видно, так это художника, мастера Имво. Он съехал с оркестром? Или приписан к департаменту гардероба? Ждать его появления или не ждать?..
Мышь увидела доктора, выбежала из-за конторки, бросив раздачу на Рагдара. Тот обещает снова взять на себя всю мелкую перевязку, обработку и, может быть, даже уколы.
— Ну что, помощница? — сказал Илан и улыбнулся. — Пойдем готовить кабинет к приему?
Она кивнула и затопотала вперед, прокладывая путь и открывая перед доктором двери, словно он правда был государем. Или святым.
Пятна утреннего света на парадной лестнице, на балюстраде и в коридоре второго этажа, спокойный сонный воздух. До приема еще больше четверти стражи, можно не торопиться. Дверь в кабинет почему-то приоткрыта, внутри женские голоса. Встревоженные, недобрые. Мышь уступила дорогу в самом конце пути, снова открыв Илану дверь. Внутри мать и госпожа Мирир. Когда они обе повернулись к Илану, он подумал, что что-то стряслось. Очень нехорошее. Как обычно — в противовес доброму солнечному утру и устроившемуся без трудов и понуканий порядку.
— Что. Это. Такое. — Голос матери трижды падал на него, словно удары бича.
Двумя пальцами, словно липкую мерзкую гадину, она подняла с поверхности стола и предъявила Илану портрет, нарисованный цветным мелом — черным, белым и красным. Человека, изображенного там, Илан только что в очередной раз помог змее выкинуть за борт баркаса. Теперь Илана ожгло бичом еще раз, самого по себе. Потом он понял, что портрет принес мастер Имво, и это портрет вовсе не того, про кого они думают. И даже не того, про кого он сам подумал при первом на него взгляде. Это его собственный портрет.
— Почему. Это. У тебя.
Снисходительно-оскорбительная усмешка госпожи Мирир, означающая: 'ну, я же говорила, что не все так просто с вашим и нашим, госпожа Гедора, наследником'. Мерзкое собственное ощущение, надо оправдываться, а ему стыдно за мать,что она подумала, будто он держит у себя портрет отца, бог знает, из каких побуждений. Может, запоздало сожалеет о том, что сделал, может, восхищается им, как политической или важной в семье фигурой... Хлесткая пощечина костлявой сильной ладонью. Удивленная мордочка Мыши, наблюдающей за происходящим сквозь приотворенные двери. У Мыши медленно открывается рот, чтобы набрать во впалую грудь побольше воздуха. Мышь сейчас выступит. Мышь не сможет не выступить, когда наших бьют. Собственный разворот на каблуках.
Сбежал. Оправдываться и объясняться не в чем и незачем. Если о нем так думают, что он здесь делает?.. В Столицу, значит, в Столицу. Такому, как он, нет места дома. Никогда больше в Арденне не будет ни государя, ни недогосударя, ни четвертьгосударя, ни одной его сотой. Он уедет и не вернется. Если принимать арданское наследство, значит, дать повод думать, будто отца он убил, чтобы занять трон. А это еще хуже, чем тайно восхищаться Черным Адмиралом, держа среди бумаг его портрет.
За спиной воинственно запищала Мышь, похоже, отважно напавшая на самогО страшного доктора Наджеда. Что именно она пищит во имя справедливости, Илану было все равно. Если он избавится от подозрений в чем-то одном, тут же найдется, в чем еще его заподозрить. Если не найдется, от собственных мыслей, поступков и снов он не отмоется никогда, а каждый кирпич в стенах Дворца-На-Холме услужливо напомнит, кто такой Илан, кем был, кем стал и что сделал, если за заботами действительное положение вещей завертится и забудется.
Коротко отвоевавшись, и, кажется, не получив ни одного слова поперек, Мышь бросилась следом, в какую-то темную комнату с закрытыми ставнями, сквозь мелкие дырочки между которыми пол обрызган солнечным светом, там по углам свалены остатки разобранной мебели, пыльное дворцовое тряпье и древние диванные подушки. На эту рухлядь они почти свалились, по-сиротски обнявшись и подняв тучу пыли. В пыльном облаке государь Шаджаракта умер, и дело его было закрыто. Илан сжал голову руками и заткнул уши, в которых грохотала кровь, а Мышь обхватила Илана. Ее маленьких лапок не хватало, чтобы обнять его целиком, и она жалась и дохватывала, но у нее не получалось прикрыть его собой даже наполовину. Еще какие-то шаги. Не мать. Неподарок. Был в лаборатории, наверное, все видел и слышал. Сел рядом, несколько тактов сердца не шевелился, потом потянул Илана за запястье и вложил ему в руку свой пузырек с успокоительным, сказал:
— Пейте. Помогает.
Славно сегодня начался рабочий день. Как подготовились, выкинув лишнее за борт, так и начали.
Теперь надо взять себя в руки и продолжить быть сильным еще какое-то время. Дать себе остыть, успокоиться, не кипятиться, не наговорить и не наделать ничего сгоряча, как некоторые. На прием сейчас придут те, кому назначено, и придут те, кому не назначено, но требуется консультация и помощь. Доктор Илан должен быть добрым, ласковым, улыбаться, поддерживать, шутить, лечить, решать чужие проблемы. У него нет в жизни ничего твердого, определенного и постоянного, кроме чужих проблем. Все остальное — дым.
Он капнул на тыльную сторону ладони одну каплю из пузырька Неподарка, снял ее языком, вернул бутылочку. Больше не нужно. Это на сейчас, потом все успокоится само. 'Само пройдет'. А если уехать, то совсем отболит и перестанет напоминать о себе. В конце концов, о чем говорит и что доказывает произошедшее? Только то, что у доктора Наджеда тоже есть несколько незатянувшихся ран на стальной шкуре. И они болят. Никто же не знает, какие доктору Наджеду снятся сны. А вот что заставило госпожу Мирир участвовать в событиях, известно не до конца. Тут без 'парня из префектуры' не разобраться. Иногда бывает, что хочется впечатлений, эмоций, — не хирургических. Но не сейчас. Отложим. Или не будем совсем.
Илан встряхнулся, и Мышь его отпустила. Отправил Неподарка разведать, как обстановка. Тот сбегал. Обстановка была ничего — 'та вредная тетка' просто исчезла, а доктора Наджеда срочно вызвали в приемник, где выявили прокаженного. Можно выходить. Портрет по-прежнему лежал на столе в кабинете. Илан не стал его прятать, переложил на шкаф. Он — не адмирал. Ему нечего бояться и нечего скрывать. Он — это он, и сам за себя.
— Вытрите щеку, у вас на щеке мел, — посоветовал Неподарок, не поднимая на Илана глаз.
Неподарку было неловко, что он оказался свидетелем некрасивой сцены. Илану — все равно. Он умылся, и, едва успел вытереться салфеткой, как дверь открылась, прием начался. Первым зашел доктор Эшта, немного смущенно попросил:
— Перевяжите меня вы, доктор. Отец так переживает из-за всего, опять пойдет за мной, а я... У брата надо мной руки дрожат, я не хочу закричать на перевязке.
Илан пригласил его в лабораторию, где с одного из столов убрали посуду, пустые биксы под стерилизацию и белый куб, распихав что куда: посуду и биксы на подоконник, куб на другой стол, в угол за экстрактор. Стол накрыли чистой простыней, и Илан приступил к работе. У него руки не дрожали, он был собран, точен и молчалив. Прекрасно понимал, что можно расспросить сейчас Эшту про хофрское посольство — чем он на самом деле занимался там до лета, пока их врач не умер. Действительно ли учился? Или, может быть, учил? Возможно, выгода была взаимной, они менялись знаниями, коль скоро здесь в Арденне есть, что предложить даже ученым и умным людям с Хофры?..
Но все эти вопросы были ему сейчас, как говорит кир Хагиннор, по уху. Пощечина звенела в голове даже не обидой. Гулкой пустотой, означавшей, что у него больше нет дома. Ни дворца, ни семьи, ни города, ни спальни во флигеле, ни даже, по большому счету, хирургического отделения на первом этаже. Да были ли они раньше, может, показалось?.. Есть только работа, а работу можно делать где угодно и в каких угодно условиях. Хоть в академической клинике на Ходжере, хоть под палубой военного корабля во время сражения.
Он ободряюще улыбался Эште, повторял вполголоса одну фразу: 'Все хорошо, нужно чуть-чуть потерпеть, все будет хорошо', — и тот прямо под руками успокаивался, переставал бояться, дергаться от манипуляций, только прикрывал глаза и задерживал дыхание, если было неприятно. Илан снял повязку, аккуратно обработал культю, похвалил ее удовлетворительное состояние, забинтовал. Думал: вот, человек без руки, сломана карьера, сломана жизнь, кошмар этого понимает, но пока не вышел из госпиталя, полностью не осознает, мне ли рядом с ним ныть и жаловаться? Очень отрезвляет. А если сказать ему, что его пытались убить, и Гагала пытались убить, и смерти их отца ждали, как праздника, ближайшие же родственники и многие ученики и коллеги... Подумаешь, пощечина. И сам от своего 'все будет хорошо' Илан постепенно успокоился.
Он же все равно принял решение, знает, что будет делать. И недогосударь Шаджаракта сдох, туда ему и дорога. Так о чем переживать? Узнать, когда отбывает имперская эскадра, и всех проблем...
Два следующих пациента не представляли из себя ничего необычного — оба пришли показаться после назначенного лечения. Одному Илан лечение продлил, второго признал здоровым, похвалил и отпустил восвояси. И даже почти поверил, что все засады сегодняшнего дня ограничились портретом, то есть, по сути, решены и пройдены. Но нет. Четвертым в кабинет заглянул невысокий, вежливый, немного суетливый и очень смущенный человек, который был Илану хорошо знаком. Отец глотательницы гвоздей. Родственник. Родственники — это намного сложнее, чем больные.
— Извините, — сказал родственник. — Я по поводу дочери. Можно?
Илан внутренне собрался. Указал на стул напротив себя. Разговор предстоял непростой. Илан объяснял ситуацию, объяснял опасности этой ситуации, объяснял последствия. Вопросов, как так вышло, не задавал. Посетитель кивал, и, похоже, думал о чем-то своем, почти не обращая на рассказ внимания.
— Я не вникал в бабские глупости, и это моя вина, — наконец, сказал он. — Мия моя старшая дочь, я, конечно, постараюсь, чтобы все не повторилось с младшими.
— Мне очень жаль вашу девочку, — завершил медицинский экскурс Илан. — Поберегите ее теперь. Она будет непросто выздоравливать.
— Да. Простите еще раз. Я... мне неловко обратиться. Сам-то я не верю в подобные вещи... Но меня жена очень просила, если вы не против, конечно...
Он вынул из поясного кошеля две свернутые бумажки и быстро приложил их Илану к рукаву. Илан сразу вспомнил тех женщин в коридоре, которые к его подолу прикладывали молитвы, и свою оторопь от этого. Что в городе о нем говорят? Будто он святой? И, значит, бумажки с молитвами, приложенные к его одежде имеют чудодейственную силу? Ну, началась чехарда по-ардански. Чего угодно Илан сегодня ждал, даже возможности снова физиономию подставить. Но не такого. А ну-ка...
Илан выхватил одну из рук посетителя и сжал в ладони. Отобрал бы и вторую, но она уже была крепко прижата отцом Мии к груди.
— Одну оставите мне, — строго сказал Илан.
— Да, но... для тёщи?.. — растерялся родственник.
— Обойдется, — твердо произнес Илан.
— Простите еще раз, — встал посетитель и часто закланялся . — Простите нас, грешных, конечно, она обойдется, хвост с ней, с тёщей...
И выбежал из кабинета, сам, похоже, удивленный тем, что сделал, и растерянный от того, что говорил. Хвост знает, что у людей в головах. Илан ему про больную дочь, а он... За дверью в это время образовалась небольшая склока об очередности посещения врача. Илан воспользовался заминкой и рассмотрел свою странную добычу. Бумажка была печатная. Он быстро вынул лупу из дерматоскопа, расправил смятую молитву на столе. Фелиза и нара. Заголовок 'Молитва от всякой хвори и недуга' фелиз не содержит. Зато в тексте две нары, обе косые. Вопрос к себе — он что, теперь все, напечатанное в Арденне, будет на нару и фелизу проверять? Ответ: нет, только тексты сомнительного назначения. Найти, откуда в городе происходят бумажки с молитвами, проще, чем искать источник фальшивых документов. Те, кто приобрел молитвы, не станут скрывать, где их купили, приобретение молитв не преследуется законом.
