— Человек, которого ты пытался убить, не умер, — сказал Шильман. — Он жив. Возможно, суд учтет это и тебя отпустят, хотя я оставил бы тебя здесь.
— Я уже все для себя решил, — ответил Гэндальф. — Я рад, что он жив, но я должен понести наказание. Оставь эту коробку, где я сижу, кому-нибудь из эльфов. Когда придет время, я выйду оттуда, но не сейчас. Мне еще о многом надо подумать. Прощай, Манве Сулимо, надеюсь, больше мы не увидимся.
Силуэт Гэндальфа снова исчез в ловушке, ее створки захлопнулись с легким щелчком.
— Постой, Олорин! — Манве хотел остановить майара, но тот уже не слышал его.
— Есть еще вопросы? — спросил Шильман.
— У меня есть вопрос к Валару Намо Мандосу, — сказала вдруг Селестиэль. — Не беспокойтесь, Координатор, — добавила она, почувствовав мгновение нерешительности Шильмана, не знавшего, можно ли дать ей микрофон. — Я всегда держу свое слово. Я не политик.
Шильман побагровел и молча протянул ей микрофон. Донелли нажал кнопку, выпустив Мандоса из ловушки в третью камеру задержания. Призрачный силуэт Пилигрима появился на экране монитора.
— Зачем вы звали меня? — Валар явно был не в своей тарелке.
— Незадолго до появления в Гондоре наемников из Вечности мы получили знак, — сказала Селестиэль. — Это было ясное и четкое пророчество обо всех грядущих событиях. Все, что произошло в нашем мире, было предсказано в тот день более или менее подробно. Почему вы не вмешались и не предотвратили эти события, если Валарам все было известно заранее?
— Что-то я не пойму, о чем ты говоришь? — сказал Мандос. — Какое пророчество? Когда ты его слышала?
— Двадцать третьего мая, во второй половине дня, — ответила Селестиэль.
— И что там было сказано?
Селестиэль прочитала пророчество слово в слово, заставив Лугарева еще раз изумиться ее памяти. Запомнить с одного раза не маленькое стихотворение! Собравшиеся, не дыша, слушали ее мелодичный выразительный голос.
— Интересно, очень интересно, — сказал Мандос. — Дело в том, что я тут ни при чем. Это не мое пророчество!
— Как не твое? — похолодев, спросила Селестиэль. — Я думала... Я думала, что действую, выполняя волю высших сил, волю Валаров... По крайней мере, вначале...
— Да так, не мое, и все тут, — ответил Мандос. — Во-первых, стиль не мой, мне нравится более замысловатый размер. Во-вторых, я же не полный идиот. Если бы мне было известно хоть что-то о том, что должно было произойти, я доложил бы Манве Сулимо, и мы вмешались бы. В-третьих, почему я не мог этого предугадать: в начале мая у меня сгорели несколько микросхем в компьютере, на котором я рассчитывал варианты развития будущих событий, и я все лето провел на Звездной Пристани, разыскивая в этой пыльной свалке запчасти к компьютеру. Я тогда опасался, что не успею вернуться к празднику Начала Сбора Плодов. Лучше бы я не успел!
— Но тогда... Чье же это пророчество?
— А я знаю? — ответил Мандос почти как одессит.
В наступившей внезапно мертвой тишине Лугарев и Селестиэль изумленно смотрели друг на друга.
КОНЕЦ ЧЕТВЕРТОЙ ЧАСТИ.
ЭПИЛОГ.
(Специально для желающих знать, что было потом.)
На 258-й линии времени было самое начало апреля. Мадемуазель Клотильда, как обычно, проводила свой досуг, держа в правой руке бинокль, а в левой — трубку радиотелефона. На другом конце линии с аналогичным набором предметов в руках находилась ее давняя подруга — мадемуазель Мадлен, живущая в соседнем доме. Две старые девы, каждой из которых уже перевалило за пятьдесят, все свое свободное время, которого у них хватало, проводили в наблюдении за соседом, недавно купившим виллу на другой стороне тихой зеленой улицы в этом районе Ниццы, где жили люди немного богаче среднего класса.
Пожаловаться им было, пожалуй, не на что, кроме, разве что, однообразия. Сосед оказался довольно-таки тихим, приличным, и интересным мужчиной лет тридцати пяти — сорока. Из дому выезжал относительно редко, но со вкусом — на белом коллекционном "Кадиллаке" конца пятидесятых, что дополнительно возбуждало любопытство старых сплетниц, ведь такие машины ездили по улицам в пору их молодости.
В остальное время сосед не дебоширил, не пил, лишь иногда приводил недорогих девиц с набережной. Время проводил в основном на пляже, до которого было рукой подать, или же в небольшом парке, окружавшем его виллу. Утром обычно купался в бассейне за домом, в горы не поднимался, яхту не покупал, однако держал на площадке возле бассейна небольшой толстолобенький вертолет, покрашенный в оливково — зеленый армейский цвет, на котором изредка куда-то летал. Готовил он себе сам, делая это с явным удовольствием. Убиралась в доме приходящая экономка.
Жалюзи на окнах виллы обычно были опущены, так что старые девы, как ни старались, не могли рассмотреть интерьер. Только сегодня, когда экономка взялась мыть окна, мадемуазель Мадлен увидела на стене нечто, что привело ее в состояние акцептуации.
— Ты знаешь, дорогая, что висит у нашего соседа на стене? — возбужденно вопила она в телефон. — Винтовка с оптическим прицелом! И еще фотография. На ней наш сосед рядом с обворожительной брюнеткой и еще каким-то жутким чудовищем!
— Каким чудовищем, Мади?
— Похоже на что-то доисторическое, знаешь, как они там назывались, динозавры? Огромное, со множеством рогов, похоже на... рептилию! Черно-красно-золотое, и...
— Успокойся, Мадлен! Может, он просто охотился на крупного зверя?
— Где ты видела таких зверей, Клотильда? Я же говорю, что это динозавр! Кроме того, он не мертвый! Это больше похоже на семейную фотографию.
— Ты лучше скажи, ты рассмотрела еще что-нибудь, кроме динозавров?
— Неужели тебе этого мало?
— Конечно, меня интересует его личная жизнь. Ты же не полагаешь, что он был женат на этом динозавре? Что там за брюнетка на фото?
— Ее невозможно описать словами! Я хотела бы выглядеть как она!
— Ты говоришь то же самое о каждой встречной женщине моложе сорока.
Обсуждение соседа стало такой же неотъемлемой частью жизни двух старых дев, как "Санта-Барбара".
Лугарев лежал с книгой в руках в шезлонге возле бассейна на заднем дворе. Он обосновался в Ницце в середине зимы, приглядев эту маленькую уютную виллу, на которую ушла большая часть его сбережений, если не считать подаренную эльфами шкатулку. Сейчас она хранилась в бронированном сейфе швейцарского банка. После окончания операции в Гондоре он вышел в отставку, несмотря на уговоры Шильмана. То же самое сделали и остальные наемники из команды Митчелла. Теперь покой был им по карману. Все они стали не слишком богатыми, но достаточно обеспеченными рантье, живя на проценты с помещенных в банки ценностей. Лугарев уже подумывал о том, чтобы начать писать мемуары.
В небе послышался отдаленный свист очередного лайнера, заходящего на посадку в аэропорту Ниццы. Лугарев лениво повернул голову и проводил взглядом снижающийся Боинг-707, раскрашенный в серебряный и голубой цвета, принадлежащий, похоже, частному лицу. Авиакомпании Вечности уже перешли на 767-е Боинги и Аэробусы А-320. Цветовое решение Боинга напомнило ему недавние события. Еще осенью он ходил в бой под серебряно — голубыми знаменами нолдоров, а кажется, что это было так давно. Поистине, у людей короткая память.
Запищали электронные часы, напоминая, что начинается какое-то кино. Лугарев уже не помнил, какое именно, но все равно нехотя поднялся и отправился в дом.
Мадемуазель Клотильда отвлеклась на несколько минут от наблюдения за домом соседа, чтобы налить себе рюмочку ликера. Бинокль она оставила на столике у окна, но телефон взяла с собой. Мадемуазель Мадлен вдруг издала такой вопль, что ее подруга едва не выронила бутылку.
— Клотильда, дорогая, смотри скорее!
Мадемуазель Клотильда поставила бутылку и кинулась к окну. Напротив виллы соседа только что остановился длинный плоский "Кадиллак Стретч лимузин" золотистого цвета. На левом переднем крыле у него развевался небольшой серебряно — голубой флажок.
— Похоже на посольскую машину, Клотильда!
Звонок в дверь очень удивил Лугарева. Он никого не ждал. Набросив на плечи халат, он пошел открывать. Преступность в Вечности практически отсутствовала, но Лугарев все же остановился у двери и прислушался.
— Оставьте здесь эти пакеты, Жак, — услышал он звонкий мелодичный голос, который узнал бы среди тысяч других. — Вы свободны. Я позвоню вам, когда будет нужно.
— Да, госпожа посол, — ответил мужской голос, вероятно, шофера.
Госпожа посол?!! Лугарев распахнул дверь.
На пороге его дома, загадочно улыбаясь, стояла Селестиэль. Яркий свет весеннего южного солнца сверкал на серебряном обруче в ее темных волосах, и на серебряном шитье длинного бледно-зеленого платья, перехваченного в талии изящным поясом из черной, тисненой серебром кожи, и с таким смелым декольте, какого Лугарев не видел даже у девиц на набережной.
— Селест? — произнес Лугарев, справившись с удивлением. — Здравствуй! Ну, проходи же.
— Здравствуй, Игорь, — ответила она, — Возьми пакеты, я привезла тебе кое-что.
Лугарев подхватил два большущих бумажных пакета, из которых шел вкусный пряный аромат, и, пятясь, вошел в комнату.
— Вот, значит, как ты устроился, — сказала Селестиэль, окидывая взглядом гостиную. — Мог бы и связаться со мной.
— Я пробовал, — ответил Лугарев. — но у меня ничего не вышло с этим Палантиром...
— Надо было просто сконцентрироваться. Ладно, я тебя научу. Давай-ка устроим небольшой праздник по поводу нашей встречи, — Селестиэль влезла в пакеты и начала доставать из них такие деликатесы, что у Лугарева сразу потекли слюнки. — Где у тебя скатерть?
Она накрыла белой скатертью стол в гостиной, взяла подсвечник с каминной полки и поставила посередине стола.
— Когда ты прилетела? — спросил Лугарев.
— Час назад.
— Погоди-ка... Серебряно-голубой Боинг? Это не твой?
— Мой. Где у тебя тарелки?
Стол быстро оказался уставлен тарелками со всякой снедью.
— Ну-ка, взгляни, что я тебе привезла, — Селестиэль поставила на стол странной формы бутылку без этикетки. Пробка из настоящего пробкового дерева, давно уже не употребляемого в Вечности, была залита белым воском с печатью в виде восьмиконечной звезды Дома Феанора.
— Это вино мой отец опустил в погреб в день моего рождения, — сказала Селестиэль. — А по бутылкам его разлили только на прошлой неделе.
— Ты хочешь сказать, что ему пять с половиной тысяч лет? Ничего себе!
Селестиэль наполнила две крохотные рюмочки, и над ними вдруг заискрились яркие разноцветные огоньки, напоминающие салют, а затем между рюмками возникла маленькая, но настоящая радуга.
— Это еще что за чертовщина? — спросил Лугарев.
— Ну, я немного поколдовала над ним, — улыбнулась Селестиэль.
Они сидели напротив, глядя друг на друга сквозь колеблющиеся огоньки свечей. Лугарев не мог отвести глаз от ее лица, и от того, что находилось немного пониже.
— Судя по направлению твоего взгляда, я правильно выбрала фасон, — сказала она.
— Я рад, что ты вовремя остановилась, — ответил Лугарев. — Еще немного, и получилась бы картина Делакруа "Свобода, ведущая народ на баррикады".
Селестиэль расхохоталась.
— Так значит, ты теперь посол нолдоров в Вечности? — спросил Лугарев, когда они закончили убирать со стола и снова уселись напротив.
— Да. Посольство открылось недели две назад. Я и не представляла, что у меня будет столько дел.
— Тебе нужно найти толкового помощника из людей.
— На меня уже работает Голдштейн.
— Ирвинг?! Вот это новость! — изумился Лугарев. — Ты сумела заставить его бросить "Эйприл Фест"?
— Да. Он передал дела сыну. Знаешь, вообще-то я приехала не просто так, а по делу, — сказала Селестиэль. — Это просто кошмар какой-то, — пожаловалась она. — Я уже ничего не могу сделать просто так. Обедаю с нужными чиновниками, хожу в театр на премьеры с какими-то типами из ведомства Координатора по торговле, меня приглашают на презентации, домогаются, чтобы я открывала всякие фестивали...
— Я тебя предупреждал, чтобы ты не лезла в политику, — сказал Лугарев.
— А что было делать? Я лучше всех остальных разбиралась в ваших порядках.
— И что у тебя за дело?
— Даже не одно. Во-первых, я приглашаю тебя на празднование Нового Года в наше посольство.
— Нового Года? Солнышко, сейчас ведь апрель!
— Эльфы празднуют Новый Год шестого апреля, — ответила Селестиэль. — Кстати, я никак не могу понять, с чего это вы празднуете его в середине зимы? Рождество — понятно, но почему год кончается в декабре? У нас считается, что зима кончается в марте, начинается весна, и вместе с ней — Новый Год.
— В Азии Новый Год тоже празднуют в апреле, только первого, — сказал Лугарев. — Ну, что ж, спасибо. С удовольствием принимаю приглашение. А где вы обосновались? В Париже?
— Под Парижем, недалеко от Версаля. В городе для нас слишком много железа и слишком грязно, — ответила Селестиэль. — Хочешь, покажу тебе наше посольство?
Она сняла с каминной полки Палантир на серебряной подставке и установила его на стол.
— Положи руки на шар.
Лугарев взялся обеими руками за холодный хрусталь. Селестиэль положила свои руки поверх его рук, и серебряный блик внутри Палантира запульсировал чаще. Свечение усилилось.
— Сосредоточься, думай о Париже, — сказала она.
Шар потеплел, вся его внутренность засияла серебряным светом, на фоне которого кружились разноцветные, еще более яркие огоньки. Затем серебряная завеса раздвинулась, и появились контуры Эйфелевой башни.
Изображение заскользило в сторону, быстро перемещаясь; Лугарев понял, что Селестиэль взяла управление Палантиром на себя. В шаре показался лес. Он был виден так, будто Лугарев шел сквозь него. Величественные деревья вдруг расступились, и перед ним возникло видение прекрасного дворца из сказки. Это не было похоже на средневековый замок, или крепость. Посольство нолдоров напомнило Лугареву дворцы Тириона. Такая же воздушная архитектура. Ограда посольства была выполнена в виде длинных пологих арок, проемы которых были забраны изящной решеткой, сквозь которую свободно прорастала уже начавшая зеленеть трава. Четыре витые хрустальные башенки поднимались по углам ограды. За ней был виден внутренний дворик, в котором что-то светилось золотистым светом. Еще дальше к небу поднималось трехэтажное здание, обнесенное изящной хрустальной колоннадой. Тонкие прозрачные башни высились над ним, упираясь острыми шпилями в голубое небо.
Изображение переместилось во внутренний двор посольства. Посередине двора журчали два фонтана, и в их рассыпающихся капельками струях играл свет, так, что входящий в посольство проходил под вечно висящей аркой радуги. По обеим сторонам прохода на небольших, зеленеющих травой возвышениях, поднимались два еще тоненьких ростка. Один из них отливал серебром, второй сиял ярким золотым светом.
— Узнаешь? — спросила Селестиэль. — Это ростки, взятые от Тэлпериона и Лауреллина. Теперь в каждом месте обитания эльфов будут собственные священные деревья. Но Тэлперион и Лауреллин все равно останутся старшими из всех.
