Субстанция, которую порождали пытливые мозги подчинённых, я определять не брался. Поскольку культурен и куртуазен.
Как пример: припираюсь я на службу и отмечаю в подведомственной лаборатории прискорбное отсутствие персонала. Бардак и поругание, даже застроить некого и гнев начальственный обрушить!
— Это что, бунт на корабле? — вопросительно уставился я на Милу, недоумённо пожавшую плечами.
— А почему корабле, Ормоша? — полюбопытствовала моя овечка.
— А потому что найду, да и выкину за борт, — злопыхал я.
— Погоди, может эксперимент удачный… — начала было Мила.
— Какой, к лешему, эксперимент, ежели у нас вычисления и расчёты по графику?! — возмутился я.
Сотрудники, в итоге, обнаружились. Причём с одной стороны, молодцы, поскольку освоили припёртое мной оборудование, ударными темпами завершили плановую работу. Тут реально молодцы, не поспоришь.
А вот в остальном… обнаружил я весь персонал, пребывавший в совещательном зале лаборатории. И внимали, значится, сии бездельники, включая обоих академиков, одному лаборанту. Последний с завидной страстью, с бурной жестикуляцией, толкал в массы идеи о “бороздящих просторы калошах”.
Зам мой тихонько поздоровкался, да и поставил меня в известность, что вот, посчитали всё, так что сейчас “меняются идеями”.
Ну, подумал я, что так уж и быть, молодцы. И обмен идеями — дело благое, этакий просвещённый вариант мозгового штурма. Присел, да и принялся слушать оратора. И просто охерел… ну, ладно бы парень нёс агитку “за всё хорошее, против всякого неблагоприятствования”. Реально, что-нибудь насчёт “корыт, бороздящих”. Так нет, этот инвалид умственного труда выдавал плоды своей инвалидности как рабочую идею!
Причём народ сидел и этому внимал. С, бес побери, “серьёзными-умными” физиономиями! И это — моя, сука, лаборатория, печально поник я. Впрочем, несколько оправился я, сам виноват — о базах орбитальных, о посещении иных планет вещал. А вот с гравитацией в Мире Полисов не то, чтобы беда. Но реально, в общественном сознании это более “приливная сила”, чем что-то иное. И мои сотрудники, пусть и учёные, но просто не вышли за рамки “общественного шаблона”. Будем выводить, решил я, топая к кафедре.
Народ факт моего явления отметил гулом, типа: “Здрасьте, Ормонд Володимирович”, ну а я дотопал до кафедры, да и раззявил пасть:
— Довольно любопытный доклад и забавные схемы, Велиполк Житомирыч, — кивнул я экспрессивному. — Присядьте, а пока разберём ваши расчёты и теорию.
Вьюнош (тридцати годов, ехидно осмыслил я) с видом гордым присел, а я, прокашлявшись, начал вещать:
— Итак, коллеги, все вы знаете про то, что любое материальное тело обладает массой, — начал я.
— Не любое! — послышался выкрик.
— Любое, — веско уронил. — Ежели тело проявлено в материи, то масса у него есть. Остальное — вопрос вида пороявленности.
— Прошу прощения. А не могли бы вы привести пример, Ормонд Володимирович? — задал вопрос мой зам.
— Извольте, Клавдий Васильевич, — кивнул я. — Возьмём свет, коий многие бездумно почитают массы лишённым, — выдал я, вызвав непонимающий гул. — Итак, тот факт, что сила притяжения на луч света влияния оказывает, не для кого не секрет? Если секрет, утверждаю я сие, литературу сами прочтёте, — на что большинство понимающе покивало. — Итак, на луч света притяжение воздействие оказывает, его отклоняя. На что же притяжение влияет, ежели у света массы нет? — ехидно уставился я на сотрудников.
Наступила тишина, с загибанием пальцев и закатыванием глаз. Наконец, тот самый экспрессивный вьюнош выдал:
— Так, возможно, сила притяжения искажает пространство, в коим движется луч, на него влияния не оказывая! — выдал он, победно взирая на меня.
— Возможно, — покивал я. — Более того, скорее всего притяжение пространство искажает, лично я в сём уверен. Вот только вы, Велиполк Житомирыч, выдвигая сию гипотезу, не учили один фактор, — улыбнулся я.
— И какой же?
— А вы бы сие искажение не смогли бы ни узреть, ни зафиксировать. Находясь, вместе с нашим лучом, в этом искажении, внутри его, так сказать. Нет у нас инструментов пока, чтоб взирать и фиксировать подобное искажение с достаточного расстояния и с разных углов, — отрезал я. — Но луч, тем не менее, отклоняется. А значит, имеет массу, вот только необычную, как я полагаю: имеет массу в движении. То есть, свет есть свет, покуда движется и имеет все свойства материи в движении. Но, ежели его затормозить, скажем так, он… просто перестанет быть светом. Станет некими частицами, ранее нам неизвестными, как не знали об электронах в век Атома. Впрочем, мы отдалились от темы нашего обсуждения и работы. Итак, масса есть у всего. И, давайте посмотрим, что произойдёт по этой схеме. Это расчёты полёта на Луну? — уточнил я, получил кивок и продолжил. — Ну, значит, смотрите.
И провел я расчёты, показав в итоге, что выйдет. Ну и припечатал докладчика в итоге:
— И, по вашей схеме, когда корабль должен гасить скорость, он обогнёт Луну, за счёт непогашенной скорости не ляжет на орбиту, да и улетит к бесам.
— Погодите, Ормонд Володимирович, так получается… всё падает? — растерянно заключил мой зам.
— Именно, Клавдий Васильевич. Вы отменно удачно сформулировали: ВСЁ падает. Орбиты — траектории падения. Вся наша Галактика — это вечное падение. Но леший с ней, с Галактикой, пока. Итак, любой “перелёт” в нашей Солнечной системе, — голосом я обозначил кавычки, — есть лишь смена объекта, на которое производится падение. Не падаешь на планету — падаешь на Солнце. Орбиты — траектории падения. И, соответственно, это надо воспринимать как данность, проводя расчёты. Иначе произойдут подобные казусы, — потыкал я в доску, со схемой к бесам улетающей ракеты.
Собственно, подобные лекции были не единичными, но мне потребными: в перспективе я себя, как конструктора лоханок космических, не зрел. Точнее так: ежели у меня всё выйдет, ежели стану терапефтом, омолаживающим как себя, так и подруг, то первую сотню лет я точно хочу заниматься информационными технологиями во всех аспектах, совершенствоваться как одарённый, да и узнавать, что это за бесовщина такая — эфир.
Соответственно, вполне важное и востребованное направление освоения пространства и выпихивания туда всяческих пассионариев, которым жизнь не мила, дай что-то поменять — дело архиважное. Но пусть ентим занимаются специалисты, к этому имеющие склонность, желание, ну и знания необходимые. Собственно, моя лекция насчёт вечного падения — один из этапов подготовки оных. Так-то, в идеале, появляется некий “гениус”, который смотрит на мир “под иным углом”. А через какое-то время так смотреть начинают все. Ну, безусловно, из тех, кто на Мир смотрит, а не в грязюке копается, причем не в прямом смысле.
Впрочем, сказать, что всё прошло легко — нельзя. Была у нас трагедия, которую я первое время считал вообще катастрофой. По мнительности своей, но так.
Итак, отгрузила нам лавровая лаборатория три двигателя экспериментальных. Как раз я вопрос с импульсами решал, поскольку вопрос остального отработался. И вот, рукосуи криворукие, балбесы лаборантские, завороженно взирая на голубоватое пламя, творили дичайшую дичь.
То есть, воздействие одарённого на поток плазмы было нужно. Но не непосредственно, а опосредованно, путём выработки электроэнергии. Ежели одарённый совсем искусный (я, признаться, к таковым не относился), то с минимальными потерями мог воздействовать на магнитное поле, оптимизируя ускоритель.
Соответственно, в тестовом лаборатории-полигоне надо было сидеть и питать генератор, через лютое по толщине, композитное, углеродо-кремниевое стекло, любуясь результатом или на показания приборов.
Но долбобесы из лаборантов, в количестве двух рыл, стояли РЯДОМ с двигателем, непосредственно воздействуя эфиром на него. А ещё два долбобеса, в аналогичном количестве рыл, сидели перед приборами… с открытой дверью! Вт просто, дурачьё суицидальное, разгневался я, вырубая всё оборудование и устраивая придуркам головомойку.
После чего наклепал табличек, как с техниками безопасности всяческими и пугательными надписями, так и мудрыми высказываниями, вроде “Голова — друг человека!”, “Смерть по глупости — не есть уважительная причина для неявки на службу!” И прочих мудростей наклепал, с замом разговор имел, после чего Васильич и сам имел церебральный коитус с персоналом в общем, ну и с четырьмя бесоёбами в частности.
Вот только ни беса это не помогло. Расследование показало, что два бесоёба из четырёх (два впечатлились нашими талантами с Васильевичем, в церебральном любострастии, и бесоёбами быть перестали) продолжили эксперименты с двигателем. Правда, в неурочное время и в тайне.
Итак, хоть были они бесоёбами, но не беспросветными и окончательными идиотами, за керамическим патроном они следили. Но, не учли своего эфирного рукосуйства — они отклоняли поток плазмы в одном направлении, проверяя целостность патрона “в общем”. Итог закономерен: керамика в процессе их “экспериментов” протёрлась в одном месте до дыр, двигатель, созданный УЖЕ с учётом керамики, за минуту перегрелся, в итоге все твёрдое топливо воспламенилось. В данном случае уместнее сказать — детонировало.
Итог: к бесам разнесённая лаборатория, загубленный двигатель, придурков испарило, до, фактически, костей.
И вот, прихожу я на службу, ну и зрю суету, панику и прочее неустроение. Выслушиваю зама и начинаю обтекать: тут намечался чисто полисный момент: будучи руководителем этих долболюбов, я ОТВЕЧАЛ за их дурные деяния. Да и жизни ихние, в рамках службы. Клавдий Васильевич, к слову, также, но он — на полшишечки. А я по полной, с занесением в личное тело. Не говоря об имущественной ответственности, которая, прямо скажем, на фоне пары трупов смотрелась бледно.
Притом, на тот момент, ни расследования толком ещё не было, ничего не известно, кроме факта аварии. Сказать, что я перепугался или ещё что-то подобное — не скажу. Но напрягся изрядно. Направился к Главе Академии, сообщил об аварии, сам попросил провести расследование. Изяборыч на меня повзирал хмуро, да и назначил расследовательную комиссию.
А я сотрудникам расчёты выдал, да и уселся в кабинете своём, думая с мордой мрачной. И ни беса мне надуманное не нравилось, но и свои действия я осудить не смог. Разве что к бесам выгонять всю четвёрку. Но основания на это не было. Единственное что — введение отдельного пропускного пункта к лаборатории-полигону в голову приходило. Так не принято такое было! Имеешь доступ к лаборатории, ну, или нет. Доступ “по записи” и прочее подобное просто не практиковалось.
Но тут от комиссии всё зависит, как интерпретируют, как что. В общем, что я получу по шапке, я не сомневался: вопрос в том, насколько.
— И что будет, Ормоша? — жалобно спросила Мила.
— Леший знает, — честно ответил я. — Надеюсь, от работы не отстранят. А штраф и прочее потянем, думаю.
— Потянем, конечно, — покивала Мила. — Да и не виноват ты, — на что я пожал плечами.
К обеду прибыла Люц, поужасалась, покислела, да и осталась с нами, считать и печалиться.
Так до вечерней явки комиссии и просидели, проводя расчёты. Не сказать, чтобы эффективно, но хоть время заняли. Но сидели, как на иголках. А четвёрка суровых дядек меня и Милу опросили, да и молча кабинет покинули.
Домой наша троица вернулась траурная, причём, никак о бесоёбах дохлых не жалея. Ну, я-то точно не жалел придурков. Да и злился на бесоёбство ихнее, а как девчонки — точно не ведаю.
И вот, наутро прибываю я в Академию, Милу в трапезной оставил: кофий попить, да меня подождать. Являюсь к не самому радостному главе, где дядька, персону мою поприветствовав, передаёт мне заключение комиссии, с увлекательными похождениями бесоёбов и их эпичным уходом из жизни.
— Идиоты клинические, — подытожил я прочитанное, не находя возможным вещать “только хорошее” о придурках.
— Можно и так выразиться, — не стал спорить академик.
— Хорошо, что хоть ясно, что приключилось, — продолжил я. — Всеслав Изяборович, какое взыскание?
— Трупам? — выпучил на меня очи Глава.
— Мне, вообще-то! — с некоторым возмущением выдал я.
— А вам-то за что? — вопросил Изяборыч. — Вы тут лицо, скорее, пострадавшее.
— Погодите, Всеслав Изяборович, но я же руководитель, — не понял я.
— Ну да, вот только вы. Ормонд Володимирович этих сотрудников нанимали? — на что я помотал головой.
— Но я же проверял сотрудников и несу ответственность. Не в том смысле, что непременно надо, чтоб меня наказали, — под хмурую усмешку академика уточнил я. — Просто понять хочу.
— Ну смотрите тогда, Ормонд Володимирович: вам Академия в управление предоставила штат. Не вы его набирали, а вам предоставили, ощущаете разницу? — уточнил он, на что я кивнул. — Ежели бы вы откровенного неумеху или недоумка покрывали, а он подобное сотворил — тогда да. А так — вы имеете образования психолога? — на что я помотал головой. — А психологии руководителя? — опять, соответственно помотал головой. — Соответственно, выходит, что вы сделали более, чем могли: сии лица не проявляли безалаберности более, чем один раз. Не орали, что лабораторию к бесам взорвут, — хмыкнул Изяборыч. — А ваши пугательные и наставительные таблички в деле фигурируют и комиссией отмечены. Как и беседа с погибшими. Тут скорее к Клавдию Васильевичу, который необходимыми знаниями обладает, могли бы быть претензии. Но не будет — безумия сии лица не проявляли, и выявить его он не мог.
— А чья вина тогда выходит? — задумался я.
— Так погибших и вина. Считайте — самоубийцы. Семьи ни выплат, ни компенсации не получат, пусть спасибо скажут, что Академия долгов не навешивает. А так — самоубийство чистой воды, которое в вину ставить кому бы то ни было, кроме самоубийцы, глупо. Кстати, категорически вам рекомендую… хотя бес знает, когда вы это делать будете, — сам себя перебил Глава. — В общем, при оказии, психологию руководителя вам изучить рекомендую, Ормонд Володимирович.
— При оказии — непременно, — растерянно ответил я и откланялся.
Прихватил Милу и отправился дальше трудиться. Всё же, в этой, как не крути, трагедии, были и положительные моменты. Не для меня и нашей семьи: кроме нервотрёпки, мы с этого ничего не поимели. А для сотрудников, потому как к службе и опасностям стали относиться более или менее правильно.
