Именно невероятность совпадений сильнее всего убеждает меня в том, что моя догадка правдива. Вот такой парадокс.
Ладно, предположим, в своем умозаключении я полностью уверен, и единственной моей задачей является убедить кого следует, что необходимо проверить личность загадочного покойника, а не полагаться на слой гем-грима у него на физиономии. Вопрос — кого же?
Подозреваю, что не полицейских. Цетагандиец ли украл жену барраярского консула или другой инопланетник, для местных властей должно быть важно лишь одно: как можно скорее передать дело из их собственной юрисдикции в руки МИДа. И с этой точки зрения чем быстрее они отрапортуют наверх об идентификации преступника, тем спокойнее. Ведь все формальные основания для вражды у Цетаганды с Барраяром есть, а вдаваться в детали никто не захочет. Да и у меня самого работать на полицию никакого интереса нет.
Значит возвращаемся к основной проблеме. К барраярцам, а точнее — к службе безопасности барраярского консульства на скачковой станции Комарра-Пять, где я имею сомнительное удовольствие находиться. Увы, мое знакомство с ними уже состоялось, и не при тех обстоятельствах, которые родили бы в наших сердцах взаимную симпатию и необъяснимое доверие... И все же. Шеф консульского отделения СБ — сам ли Форсуассон или его непосредственный начальник, сказать трудно, ведь над такой малой группой вполне могли поставить всего лишь лейтенанта, — должен обладать не только должной бдительностью, но и кое-какими мозгами под фуражкой. Как бы глубоко ни была ему несимпатична моя персона, но доводы логики могут перевесить. Тем более что у них нет необходимости верить мне с ходу и на слово.
Правда, и обязанности верить мне хоть на грош у них тоже нет. Как ни прискорбно.
Ладно. Пересилить барраярскую бюрократическую машину, если ее колеса закрутятся в противоположном моим потугам направлении, задача малореальная, но с чего мне рассчитывать на худший вариант?
Проще всего, конечно, было бы написать письмо, но я практически уверен, что, анонимное или нет, оно полетит в мусорную корзину или упокоится в архиве. Строчки на бумаге не обладают собственным красноречием, по крайней мере, в моем исполнении, а осторожность, неизбежно истрактованная как трусость, окончательно дискредитирует любое мое заявление. Если кого-то мои соотечественники ненавидят сильнее, чем изменников, так это трусов. Наследие военных лет. Значит, придется позвонить лично, и если удача будет ко мне особенно благосклонна, звонком дело и окончится.
Звонить с домашнего номера у меня рука не поднимается. Хотя найти меня, окажись такое желание, не слишком сложно — Рау же сумел? — но допускать неизбежный риск — это одно, а быть чересчур беспечным — совсем другое дело. Мне не нужен скорый визит службы безопасности в мою каморку. Вот поэтому я сижу в мелком станционном кафе за столиком с коммом, цежу остывший кофе и тяну время.
А ведь это и вправду смахивает на трусость?
В консульстве в ответ на мой звонок снимает трубку не ухоженная секретарша, а здоровенный сержант малопримечательной внешности, наверняка из подчиненных того же Форсуассона. Цепкий взгляд, которым он меня окидывает, под эту гипотезу вполне подходит. Однако приветствует он меня вежливо, назвавшись по всем правилам, и добавляет стандартное, слабо сочетающееся с суровым военным обликом:
— Чем могу помочь?
— Моя фамилия Форберг, — представляюсь по возможности лаконично. Первый слог фамилии должен говорить сам за себя и рекомендовать меня положительно, если, конечно, мой снимок не вывешен на общее обозрение всех СБшников с пометкой "разыскивается и опасен". — Мне необходимо связаться по служебному вопросу с лейтенантом Форсуассоном, — и, осененный запоздалой мыслью, быстро добавляю: — а если он недоступен — с кем-то из офицеров его подразделения.
Вероятно, после случившегося в консульстве Форсуассон спит не более четырех часов в сутки, носится как угорелый, крайне зол и очень, очень занят. А дожидаться, пока у него выдастся свободная минутка, мне не с руки.
— По служебному? — явно насторожившись, переспрашивает бдительный сержант. — Оставайтесь на линии, сэр, минуту.
Он скашивает глаза куда-то в сторону, очевидно, разворачивая над комм-пультом новые окна. Тут картинка ненадолго сменяется мешаниной цветных пятен под монотонную музыку, пока секретарь в форме выясняет, насколько свободно его начальство и вообще, на месте ли оно.
Увы, счастливый билетик мне не выпал.
— Сожалею, сейчас я не могу вас с ним соединить, — объясняет он мне минуту спустя. — Вы можете посвятить в суть вопроса меня, если вы говорите по защищенной линии.
М-да, это и вправду проблема. Определить, откуда именно я звоню, сержанту не составит труда, а намеренно нарушить процедуру безопасности с самого начала — значит растратить тот минимальный кредит доверия, на который я хоть как-то могу рассчитывать, и подать свое сообщение как откровенную провокацию.
— У меня есть информация о случившемся на днях инциденте и его виновнике, — объясняю я общими словами, стараясь не использовать в предложении ни одного ключевого термина. Если этот разговор и пишется, прослушавший его не сумеет вычленить никакой полезной информации из потока умело выстроенной канцелярщины типа: — Я готов ее изложить любому обладающему полномочиями офицеру консульской службы безопасности, имеющему время меня выслушать.
— Вам лучше приехать сюда, сэр, — непреклонно заявляет сержант. — Разговор по незащищенной линии нарушает информационную безопасность, а к вашему приезду кто-то из офицеров непременно освободится, и вы сможете доложить ему.
Доложить, вот как. Похоже, сержант обманывается на мой счет, считая меня одним из здешних агентов. Впрочем, у тех не было бы нужды звонить в консульство с публичного комма, домашнего или автомата, и разговаривать с секретарем?
Черт! Я вдруг подмечаю, что все мои мысленные комментарии можно было бы завершать большим вопросительным знаком. Ненавижу неуверенность. И неопределенность. И необходимость просить вместо простой и ясной цепочки командования. И цетагандийцев, мнимых или настоящих, от которых у меня вечно столько проблем...
— Диктуйте адрес, — подчиняюсь я с мысленным вздохом.
Есть одна тонкость, кстати. Консульство — безусловно, барраярская территория, подпадающая под право экстерриториальности и все такое. Я начинаю лихорадочно вспоминать, как именно звучал мой приговор и какие кары мне положены, ступи я вновь на барраярскую землю. Не расстрел, часом? А, нет. Немудрено перепутать формулировки двух разных приговоров о выдворении меня за границы империи. Двух разных империй, точнее. Барраярский суд был милосерднее цетагандийского, если можно так выразиться: мне запретили возвращаться, но не более того. Надо на будущее помнить об этом тонком различии и не заглядывать ни под каким видом на огонек к цетским дипломатам.
Сержант четко и ясно объясняет мне, как добраться до места шарокаром, лифтами и пешком, и обещает, что пропуск будет выписан немедля на имя — "прошу Вас сообщить ваши полные данные, имя и звание, сэр, и указать, к какому часу вас ждать".
Значит, фамилия "Форберг" не роздана всем местным СБшникам в качестве ориентировки. Повезло еще, что на секретарском дежурстве сегодня не тот сержант, что держал меня с заломленной за спиною рукой, пока его командир обыскивал мои карманы в общественном туалете. Сообщив, что прибуду через час и получив подтверждение, я с облегчением заканчиваю разговор.
На дорогу мне столько времени не нужно, но добрых полчаса я трачу на то, чтобы зафиксировать письменно все, что я считаю необходимым сообщить. Написанное пером, в отличие от сказанного, не так легко пропустить мимо ушей, исказить или перепутать, да и проще приобщить к делу, если на то пошло. Дольше всего я раздумываю, ставить ли получателей моего импровизированного рапорта в известность о персоне Рау и моем с ним знакомстве, но подобное умолчание выглядит в рассказе дырой размером с добрый П-В туннель, и имя гем-майора ложится на бумагу вместе со всем остальным. Разве что без уточнений, где и как тот провел ночь накануне покушения.
* * *
Полотнище красно-синего флага над входом в помещения барраярского консульства туго натянуто; лучше так, чем уныло свисать в вечном станционном безветрии. В остальном все неотличимо от какого-нибудь местного банка: у рамок безопасности стоит суровая охрана, которая выдает мне карточку в обмен на отпечаток ладони, за ними зал для приема посетителей с отдельными дверьми, часть из которых помечена "Проход воспрещен. Только для персонала". Только нет симпатичных девушек за стойкой, на их месте дежурит очередной капрал. Он берет мой пропуск и меряет меня тяжелым взглядом, далеким от любого радушия:
— Налево, четвертый кабинет. Вас ожидают.
Судя по тону, как минимум с наручниками... Хм. Одергиваю себя: чувство юмора сейчас не слишком уместно.
На знакомом лице сидящего за столом лейтенанта недоумение смешано с нечаянной злой радостью.
— Здравствуйте-здравствуте, Форберг, — констатирует он, — а вы наглый тип, раз осмелились сюда явиться. Что ж, слушаю. Надеюсь, излишне напоминать вам об ответственности за преднамеренную ложь?
"И я рад вас видеть", фыркаю мысленно; предыдущее самовнушение не помогло. Интересно, черный юмор — признак расшалившихся нервов?
— Я узнал о происшедшем в консульстве из новостей, — сухо поясняю. — Если заснятое журналистами тело в цетагандийской одежде и гриме и есть нападавший, у меня есть основания полагать, что этот цет — фальшивый.
— Та-а-ак, — врастяжку произносит Форсуассон. — И вы, разумеется, желаете нас убедить, что ваши раскрашенные друзья не имеют к инциденту никакого отношения. Я даже не удивлен. И что, вы знакомы лично со всеми цетами на этой станции, Форберг?
— Это риторический вопрос? — Я стараюсь подавить раздражение. — Нет, не со всеми. Но человека, одетого и раскрашенного аналогично показанному в новостях трупу, я близко видел в шарокаре утром того же дня. И по здравому размышлению его, гм, внешность показалась мне неправильной.
— Вы его видели? — вцепляется в первый же кусок информации лейтенант. — Рассказывайте подробно, Форберг, не заставляйте из вас слова клещами тянуть. Где именно? В какое время? Это был ваш обычный маршрут или нет? Вы видели этого человека когда-либо раньше?
— Позавчера днем, часов после двух, — припоминаю, задумавшись, — Перегон "Развилка"-"Биоцентр". Мы сели в вагончик одновременно, потом я вышел, а он поехал дальше. В этом районе я бываю от случая к случаю, и раньше этого субъекта не встречал.
Сказать про то, что я принял этого типа за Рау и потому подсел к нему? Все равно ведь придется дальше объяснять про украденную накидку и духи. Объясняю коротко:
— Я принял его за знакомого, в тот момент находящегося на станции, и решил подойти удостовериться.
— Знакомого, — желчно комментирует Форсуассон, постукивая пальцами по столу. — И тоже цета, разумеется. Как его имя? Вы его разыскивали? С какой целью?
Вопросы сыплются, как горох из дырявого мешка; новый падает мне в руки раньше, чем я успеваю ответить на предыдущий. Поэтому сосредотачиваюсь на действительно важном.
— Зовут известного мне человека Хенн Рау, и наше с ним знакомство не относится к делу. — Я делаю паузу, глубоко вдыхаю. Спокойно, не надо раздражаться. — Полагаю, вам будет полезнее узнать не о нем, а о том, кого я за него принял.
— Вряд ли ренегат способен судить, что именно полезно Империи, — обрывает меня СБшник. — Ну, предположим. Вы увидели некоего цета, пошли за ним и обознались. И что из этого?
— Я находился в обществе этого человека длинный перегон и успел хорошо его разглядеть. И заподозрить фальсификацию. А информация, полученная позднее от Рау, эти подозрения укрепила.
Форсуассон смотрит на меня с недоверчивым прищуром, но молчит, и я продолжаю.
— Первое. Гемы, одевая штатское, обычно пользуются мужскими духами, причем не как бог на душу положит, а согласно сложному этикету. Неизвестный же использовал, да еще в избытке, духи, который ни один здравомыслящий цет "не наденет" на люди. Второе — на нем была накидка точно в цветах Рау. Именно такая марка духов и одежда, плюс оружие, пропали у Рау из номера; можете уточнить факт кражи у станционной полиции. Я считаю, что неизвестный маскировался под цета, но не был им, — делаю вывод.
Увлекшись во время достаточно подробного рассказа, я осекаюсь, встретив злой и холодный взгляд. СБшник разглядывает меня, как диковинный и явно бесполезный экспонат, скорее наблюдая за тоном моего голоса, чем прислушиваясь к словам. Жаль.
— Забавно придумано, — оценивает он. — Ваш цетский дружок Рау покинул станцию, озаботившись прикрыть свое вранье иммунитетом. Зато оставил вас, попытаться пустить нас по ложному следу и выгородить своих расписных приятелей. Попытка жалкая, но авось сработает?
Значит, они уже в курсе про Рау. Не исключено, что копии его допросов в полиции лежат сейчас в столе лейтенанта. Только не знаю, упомянуто ли там и мое имя? Поступил я благоразумно или по-идиотски, сам засветив фамилию Рау перед барраярской СБ?
— Одного не могу понять, Форберг, — подытоживает лейтенант, — вы пытаетесь прощение выторговать, цетские деньги отработать или просто неприятностей себе ищете?
А он даже не собирается меня выслушивать, понимаю я. Что бы я ни сказал, будет принято за доказательство моей злокозненности и желания злодейски обвести вокруг пальца Барраяр. Но почему? Под фуражкой главы местного отделения СБ наверняка должна таиться не одна-единственная извилина. Это что, попытка службиста сорвать на мне дурное настроение после бессонной ночи и висящего мертвым грузом дела... или хитрая разновидность теста на серьезность моих намерений? Попытка разозлить меня и посмотреть, не сдам ли я позиции? Если последнее, то терпение у меня уже кончилось.
— Чушь! — рявкаю; автоматически выходит командирский тон — поможет это или окончательно испортит дело? — Все что я пытаюсь — это убедить одного упрямца от... — нет, "оторвать от мягкого кресла свою ленивую задницу" звучит несколько недипломатично, да и не похож Форсуассон на бездельника, — ... отправиться к себе и перепроверить мое сообщение.
— Когда цетский прихвостень, — усмехается непробиваемый лейтенант, — указывает мне, как я должен исполнять свои обязанности, можно только поражаться его наглости.
Он не спеша поднимается.
— Я имел терпение выслушивать ваши бредни, Форберг. А теперь извольте покинуть барраярскую территорию. Возвращайтесь к тем, кто вас прислал, и доложите, что провокация не удалась. — И не дав мне возразить, добавляет: — Начнете спорить — оформлю задержание за незаконное проникновение на территорию Империи, и никакие цетагандийские документы вас не спасут.
Черт. Не получилось.
Тоже поднимаюсь, упершись ладонями в стол, и добавляю уже спокойно:
— Разумеется, я ухожу. Но... профессионал не игнорирует информацию лишь потому, что ему несимпатичен ее источник. Не верьте мне на слово. Проверьте. Если я ошибаюсь, вам одной головной болью меньше. Если прав — одной меньше мне.
