По крайней мере, это было не так далеко, и ему не нужно было ехать дальше.
Он посмотрел вдоль улицы перед собой. Немало голов повернулось, глаза настороженно следили за ним, когда он прогрохотал мимо, и он внутренне ликовал от этого доказательства того, что еретики пострадали. Теперь они боялись, и хорошо, что они должны были бояться! Его озадачило, что они должны прожить свою жизнь, проявляя так мало заботы о вечном наказании, которое их действия накапливали в аду Шан-вей, и в то же время так сильно реагировать — точно так, как предсказывали архиепископ Уиллим и викарий Жэспар — на угрозу их простым смертным, бренным телам. Он не понимал — не мог понять — такого рода мышление, но ему и не нужно было понимать, чтобы распознать эффект, и он мрачно улыбнулся доказательству того, чего уже достигли он и его товарищи.
В заведениях вокруг него начали зажигаться огни. Большинство из них были магазинами или закусочными, и он видел пары и семьи, собиравшиеся за столиками кафе под открытым небом в комфорте прохладного, свежего вечера. Движение вокруг него было в основном пешеходным, с небольшим количеством частных карет и редким экипажем, запряженным драконами. Однако в этом районе было очень мало грузовых поездок, что еще больше выделяло фургон Тейлара. Это также было причиной того, что его фургон был намного меньше, чем другие, потому что здесь не было ничего, что могло бы оправдать присутствие одного из огромных сочлененных транспортных средств. Тот факт, что ему приходилось управлять всего лишь парой тягловых лошадей вместо одного дракона, был дополнительным плюсом, но в основном это было потому, что ему нужно было казаться как можно более безобидным, пока не наступит подходящий момент. Он был просто еще одним кучером, очевидно, приехавшим сюда, чтобы доставить свежие овощи для ресторанов, и он заставил себя улыбнуться и ободряюще помахать пешеходам, которые останавливались, когда видели, как он проезжает.
Впереди, слева, он увидел будку часового и имперских морских пехотинцев Чариса, стоящих на страже у открытых кованых железных ворот его цели. Он не смог бы подобраться так близко, как ему хотелось бы, но это было учтено в его плане. Его повозка была загружена не только порохом, она была набита кусками железного лома, старыми гвоздями, булыжниками и всем остальным, что он мог найти, чтобы использовать в качестве снарядов. Если он подрывал заряд, это превращало транспортное средство в огромный дробовик, метавший свою импровизированную картечь на сотни ярдов — неточно, но со смертоносной силой.
Он чувствовал, как напряжение все сильнее сжимает его сердце по мере приближения этого момента. Быть выбранным для этой конкретной атаки было огромной честью. Его шансы успешно убить свою основную цель, вероятно, были меньше, учитывая, как далеко он будет от здания, когда взорвет свое оружие, но всегда была надежда. И, согласно их лучшей информации, офис вероотступника-предателя выходил на улицу, и обычно он работал гораздо позже, чем сегодня. Так что, по крайней мере, был шанс, и даже если он упустит Уилсина, он заполучит множество помощников этого ублюдка. Он собирался нанести сокрушительный удар по центру всех этих проклятых извращений Запретов, и... мысли Тейлара внезапно прервались, когда из ниоткуда материализовался человек. В одно мгновение его там не было, в следующее он потянулся вверх, ухватился за поручень кучерского сиденья и оказался рядом с Тейларом с невозможной, плавной скоростью.
Тейлар мгновенно и автоматически отпрянул вместо того, чтобы немедленно взяться за рукоятку приготовленного и взведенного пистолета, спрятанного на сиденье рядом с ним, но не успел он даже начать приходить в себя, как рука, двигающаяся с размытой скоростью, схватила его за левое запястье. Он закричал, когда та же самая рука без усилий потянула его кисть вверх, пока тыльная сторона запястья не прижалась к лопаткам, затем другая демонически сильная рука схватила его за затылок, и Тейлар снова закричал, когда его похититель выпрямился на сиденье фургона, таща его за собой.
Даже несмотря на боль в руке и плече от железных тисков, сомкнутых на задней части шеи, глаза Тейлара выпучились от недоверия, когда он понял, что человек, который прыгнул к нему в фургон, на самом деле держал его на вытянутой руке с пальцами ног на дюйм в воздухе. Затем, даже не застонав от усилия, монстр, который напал на него, легко спрыгнул с высокого сиденья.
На этот раз крик Тейлара был пронзительным. Что-то громко и мучительно хрустнуло в его плечевом суставе, посылая молнии, взрывающиеся по всему его телу, когда они ударились о землю, и его рука резко дернулась еще выше. А потом рука на его шее повалила его вниз. Он обнаружил, что лежит плашмя на брусчатке, его бесполезная левая рука упала рядом с ним в свежем приступе агонии, как будто она принадлежала кому-то другому, и в его позвоночник больно врезалось колено, в то время как его правая рука была схвачена и вывернута за спину так же небрежно, как и другая.
Голоса начали кричать в тревоге, и он услышал топот сапог, когда по крайней мере один из часовых морской пехоты подбежал к ним, выкрикивая вызов, но ему каким-то образом удалось повернуть голову. Он поднял глаза, и все его тело дернулось от недоверия и ужаса, когда он увидел сапфировые глаза, сверкающие в свете фар его собственного фургона, и узнал ливрею имперской стражи.
— Думаю, нам с тобой есть о чем поговорить, — холодно сказал ему капитан Мерлин Этроуз.
ОКТЯБРЬ, Год Божий 895
.I.
Дворец Теллесберг, город Теллесберг, королевство Старый Чарис
— Я, Нарман Гарейт Бейц, клянусь в верности и преданности императору Кэйлебу и императрице Шарлиэн из Чариса, — сказал молодой человек, опускаясь на колени перед тронами, стоящими рядом, положив руку на обложку Священного Писания, — быть их настоящим мужчиной, сердцем, волей, телом и мечом. Сделать все возможное, чтобы выполнить свои обязательства и долг перед ними, перед их коронами и перед их Домом всеми способами, какими Бог даст мне возможность и ум для этого. Я приношу эту клятву без умственных или моральных оговорок и подчиняюсь суду императора и императрицы и самого Бога за верность, с которой я чту и выполняю обязательства, которые я сейчас принимаю на себя перед Богом и этой компанией.
Кэйлеб и Шарлиэн посмотрели на него сверху вниз, видя непролитые слезы в этих карих глазах, слыша горе в молодом голосе, который отказывался оставаться совершенно спокойным, несмотря на все, что мог сделать его обладатель. Кэйлеб почувствовал, как у него самого перехватило горло, и, взглянув на Шарлиэн, увидел, что в ее глазах тоже блестят слезы, когда они протянули руки, чтобы накрыть мальчика.
— И мы, Шарлиэн Адел Эйлана Армак и Кэйлеб Жан Хааралд Брайан Армак, — сказала Шарлиэн ясным, но мягким голосом, — принимаем вашу клятву. Мы обеспечим защиту от всех врагов, верность за верность, справедливость за справедливость, верность за верность и наказание за нарушение клятвы. Пусть Бог судит нас и наших, как Он судит вас и ваших.
На мгновение воцарилась напряженная тишина, когда все трое посмотрели друг другу в глаза, их руки все еще были соединены поверх Писания. Затем Кэйлеб прочистил горло.
— Был день, — сказал он юному князю, стоящему перед ним на коленях, — чуть более трех лет назад в этом месяце, когда другой князь Эмерэлда по имени Нарман преклонил колени там, где вы находитесь сегодня, ваше высочество. Он пришел как побежденный враг, предложив лучшие условия, какие только мог, для своего Дома и своего народа, зная, что мы с женой, как его заклятые враги, вполне могли потребовать взамен его голову. Он все равно пришел, несмотря на эту опасность, опустился на колени на ту же подушку и поклялся той же клятвой, что и ты сегодня. Я воспитывался всю свою жизнь, зная, что Эмерэлд был врагом Чариса. Между нами были десятилетия шпионажа и маневрирования в поисках позиции и — наконец — война. У нас были все причины ненавидеть друг друга, и очень мало причин не ненавидеть.
— В прошлом месяце этот князь умер. — Кэйлебу пришлось сделать паузу и снова прочистить горло, и, несмотря на это, его голос был хриплым, когда он продолжил. — Он умер, защищая свою жену — и твою мать — своим собственным телом. Он погиб от рук убийцы, который убил тридцать семь других людей с помощью той же бомбы. Он умер, сражаясь со всем своим удивительным умом и мудростью на стороне меня и Шарлиэн в течение трех лет. Сражался за то, во что верил, за то, что любил... и за то, за что отдал свою жизнь. И мой враг на всю жизнь умер не просто как наш вассал, но как мой друг, мой союзник и мой брат. Еще через несколько лет мой младший брат женится на твоей старшей сестре, но знай — наши Дома уже соединены, и в то время, как Шарлиэн и я плачем, призывая твоего отца идти с Богом, мы радуемся, приветствуя тебя на троне, который ты сейчас занимаешь. Я знаю, как сильно твой отец любил тебя, Нарман Гарейт, и я знаю, как сильно ты любил его. Помни о нем, как и мы, и следуй примеру, который он подал тебе. Если ты сделаешь это, ты станешь не просто князем, которого будут уважать и которому будут повиноваться, но человеком, которого будут любить и прославлять.
Молодой человек, которому только через четыре пятидневки исполнилось бы шестнадцать лет по Сэйфхолду — четырнадцать с половиной по годам Старой Терры — пристально посмотрел на своих императора и императрицу. Затем он наклонил голову, уткнувшись лбом в их сцепленные руки, пока Шарлиэн не убрала свою руку и не положила ее на его темные вьющиеся волосы. Плечи Нармана Гарейта слегка дрогнули, и улыбка императрицы тоже дрогнула, когда она погладила его по волосам. Затем она глубоко вздохнула.
— Встаньте, князь Нарман Гарейт, Нарман III Эмерэлдский. Вас вызывают на наш имперский совет, и нам есть о чем поговорить.
* * *
Нарман Гарейт был уже выше своего отца. Он также был спортивным и мускулистым, без бесспорно пухлого телосложения Нармана-старшего. Однако его глаза были почти такими же — темными и проницательными. Оставалось выяснить, был ли мозг, стоящий за ними, таким же, как у его отца, но признаки были обнадеживающими, — подумала Шарлиэн. — Молодой человек никогда не ожидал и не желал занять трон таким молодым, но его родители хорошо обучили его, как потенциального правителя, так и неуклонно взрослеющего юношу, и эти острые глаза впитывали каждую деталь зала совета.
Он также ясно осознавал свою молодость, когда сидел в кресле, принадлежавшем его отцу. В его слегка слишком прямой позе, в том, как он наблюдал за тем, кто говорил, чувствовалась явная нервозность. На этом юном лице все еще было слишком много горя, и время от времени его левая рука касалась черной траурной повязки на правой руке. И все же он проявил гораздо больше самообладания, чем могли бы проявить многие мужчины вдвое старше его, и Шарлиэн вспомнила девочку, еще младше его, которая тоже взошла на трон раньше времени, потому что ее отец был убит. Она всегда чувствовала близость к Нарману Гарейту, и теперь эта общая связь через убийства сблизила их еще больше.
— Я имел в виду то, что сказал в тронном зале, Нарман Гарейт, — сказал Кэйлеб, глядя через стол туда, где у его подножия сидел Нарман Гарейт. — Я даже не ожидал, что ваш отец понравится мне до того, как мы встретились, но мы оба были правителями, мы оба знали, что выживание наших государств и наших народов требовало, чтобы мы нашли способ выжить. Я никогда не предполагал, насколько мы будем дорожить друг другом и насколько ценными окажутся его мудрость и советы. Уверен, что вы уже достаточно хорошо знаете Шарлиэн и меня, чтобы понять, насколько искренне мы были — и остаемся — привязаны ко всей вашей семье, хотя никто из нас и не ожидал такого исхода. И, несмотря на вашу молодость, вы являетесь полноправным членом имперского совета с правом решающего голоса. Вы князь Эмерэлда, второй по рангу дворянин империи Чарис, и мы будем признательны за ваш вклад и мнение. Уверен, что вы будете более нерешительны, чем ваш отец, чтобы высказать свое мнение. — Несмотря на торжественность момента, губы Кэйлеба дрогнули. — Бог свидетель, Нарман никогда не стеснялся высказывать свое мнение!
Приглушенный смех пробежал по залу совета, и даже Нарман Гарейт улыбнулся, увидев кривое выражение лица императора.
— Этой нерешительности можно только ожидать, учитывая сочетание вашего возраста и того, как недавно вы взошли на свой трон, — продолжил Кэйлеб более серьезно, когда юмор момента угас. — Однако, когда вы действительно хотите высказаться, у вас есть не только право делать это, но и ответственность. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду каждое слово, которое только что произнес?
— Я верю, ваше величество и ваша светлость, — сказал Нарман Гарейт, кланяясь Шарлиэн через весь стол. Его голос еще не полностью вошел во взрослый регистр, но он твердо встретил взгляд своих монархов. — И вы правы. По крайней мере, на какое-то время я собираюсь последовать совету моей матери.
— О? — Шарлиэн склонила голову набок. — И какой совет дала вам княгиня Оливия, ваше высочество?
— Держать рот на замке в официальной обстановке, даже если считаю, что люди подумают, что я не знаю, о чем они говорят, вместо того чтобы открыть его и доказать, что я этого не знаю, — сказал ей Нарман Гарейт с чем-то похожим на свою обычную ухмылку. — Она, э-э, предположила, что с моей стороны было бы разумно в основном слушать, пока я действительно не пойму, что обсуждают окружающие меня люди.
— Мудрая женщина, ваша мать, ваше высочество, — заметил Кэйлеб с ответной улыбкой.
— Я и сам так думаю большую часть времени, ваше величество. Хотя бывали времена, когда ее представление о "мудрости" и мое не совсем совпадали.
— Могу себе представить, — с чувством сказал Кэйлеб. Затем он покачал головой и оглядел других советников, сидевших за этим столом, и его веселье, каким бы приятным оно ни было, исчезло.
Некоторые лица изменились. Нарман оставил болезненный пробел, но, как бы ни скучал Кэйлеб по пухлому маленькому князю Эмерэлда, место, на котором так долго сидел сэр Рейджис Йованс, было для него еще более болезненным. И все же, как бы горько он ни скучал по человеку, который был его другом, наставником, неофициальным дядей, советником и, наконец, слугой, он не испытывал угрызений совести, когда смотрел на человека, который заменил его.
Травис Олсин, граф Пайн-Холлоу, много лет был первым советником князя Нармана, но он стал недоступен князю Нарману Гарейту в этой роли, потому что Кэйлеб и Шарлиэн отняли его для империи. Немало чарисийских носов было выведено из равновесия их решением назвать Пайн-Холлоу преемником Грей-Харбора, но никто не жаловался слишком громко. Отчасти это объяснялось тем, что люди, которые могли бы подать жалобу, подозревали, как мало внимания проявили бы император и императрица к их протестам. Однако, возможно, не менее важной была безупречная работа, которую проделал Пайн-Холлоу, управляя делами Эмерэлда, в то время как Нарман был отвлечен своими обязанностями в качестве имперского советника Кэйлеба и Шарлиэн по разведке.
