Женщина прокурор побелела лицом, глаза её округлились, нижняя челюсть слегка отвисла, она и слова не могла молвить от шока. Публика тоже снова притихла, — словно завороженная слушая вкрадчивый, ироничный голос, вещающий будто из Преисподней: — Очень рекомендую вам, прекрасная Джессика, завещать мне ваш великолепный череп. Поверьте, в моей просьбе нет ни грамма пошлости. Один знаменитый русский был влюблён в девушку, тоже неизлечимо больную, и она поступила именно так, став после смерти лампой, с которой этот русский никогда не расставался. Свет необычного ночника рельефно оттенял впадины глаз, носа, освещал зубы, лаская взгляд его обладателя...
Прокурор вскочила и закрыв лицо ладонями выбежала вон, хлопнув дверью. Ещё некоторое время после её бегства в зале висела гнетущая тишина. Наконец совершенно сбитый с толку судья пробормотал:
— Вы страшный человек.
— Я знаю, — словно речь шла о высоком титуле, не без тщеславия ответил свидетель.
Глава 108 "Без срока давности"
Опустевшее место сбежавшей обвинительницы занял её молодой помощник, который был не так опытен и искушён в судебных баталиях. Робкий юноша продолжил допрос свидетеля, но всем сразу же стало заметно, что мальчик откровенно его побаивается. "Бес" окончательно распоясался, с удовольствием щекоча себе нервы и шокируя публику новыми подробностями своей службы в качестве пилота смерти...
— Но послушайте, ведь тут сидят вдовы, матери убитых вами людей! Будьте же милосердны! — почти с мольбой воскликнул один из судей, держась за сердце; его лицо выражало боль и тревогу, ибо проглоченные до этого таблетки не помогали, и старец в судейской мантии всерьёз опасался за себя и за присутствующих в зале.
— Так я и говорю, что мы частенько проявляли "милосердие", — захихикал в микрофон "Бес", и добавил: — И потом, мы ведь всего лишь выполняли приказы, а приговаривали этих "муравьёв" другие.
— Но вы хотя бы признайте свою персональную вину за гибель невиновных, за страдания, которые вы причинили их родственникам. Покайтесь, попросите прощения. Сейчас самое время это сделать!
— Эти люди сами выбрали свою судьбу, — будто поскучнел невидимый свидетель и даже вроде зевнул в микрофон. — Они просто не смогли бы вспомнить всего, что наворотили раньше и за что, уж поверьте мне, заслужили пойти на корм рыбам... Так при чём же здесь я? — казалось, искренне не понимал "Бес". Свидетель и не думал каяться. Наоборот! Теперь он решил выставить себя то ли провидцем, на которого снизошло откровение, то ли сумасшедшим. Это очень раздражало суд и публику. Но похоже самому от души валяющему дурака Бесу нравилось водить слушателей за нос, он будто издевался над всеми и одновременно развлекался.
— Я вас не понимаю, офицер, — присоединилась к допросу свидетеля с разрешения судьи дама-адвокат одного из подсудимых. — Это сложно то, о чём вы тут... Не могли бы более понятно объяснить свою мысль, чтобы все мы, наконец, уяснили, что именно вы пытаетесь до нас донести?
— Пожалуйста. Только боюсь даже моего красноречия будет недостаточно, чтобы меня поняли все, — издевательски заметил нахал. — Но извольте. Вот как вы полагаете, человек, который когда-то, очень давно, в своей прошлой жизни был работорговцем и во время одного рейса приказал сбросить за борт больных, истощённых африканцев, словно испорченный товар — на корм акулам, — должен ли он понести за это какое-то наказание? Пусть даже грешник и "забыл" об этом факте своей "биографии" ...
Или исполнительный мерзавец при должности, обрёкший на голодную смерть сотни тысяч крестьян в своей местности ради карьеры и личного благополучия — может ли он остаться без наказания, справедливо ли это?
Задавшая вопрос дама-адвокат одного из обвиняемых старательно напрягала мозг, отчего её небольшой гладкий лоб должен бы сморщиться в гармошку, но этого не произошло. Свидетелю было смешно смотреть на потуги дамочки, тем не менее он снисходительно продолжал:
— Или лётчик, расстрелявший спасшегося на парашюте врага, когда тот беспомощно качался под куполом парашюта? Кто он: удачливый герой или преступник? Летчики всех стран — люди суеверные, одни верят в существование гремлинов, другие в "неписанные законы авиации", согласно которым нельзя расстреливать неприятельских пилотов за пределами кабины. Вопросы веры не обсуждаются, хотя пехотинцы посмеются над этим моральным кодексом "Рыцарей неба". На земле, либо ты, либо тебя, ибо только мертвый враг теряет способность к сопротивлению. Но в небе всё иначе. И если ты нарушил неписанное правило войны — не расстреливать парашютистов, то закон справедливости начинает играть против тебя. По мне, так это очень справедливо, когда в обмен за старое преступление тебе самому приходиться лететь с семикилометровой высоты на остатках сожжённого парашюта, либо вообще без оного, чтобы испытать, каково это разбиться в лепёшку.
— Бред какой-то! — сердито оборвал свидетеля председательствующий судья. — Не пытайтесь сбить суд своими параноидальными идеями! — "представитель Фемиды" в раздражении снова стукнул своим резным молоточком по специальной подставке, предупреждая о недопустимости подобных инсинуаций. — Не разыгрывайте тут сумасшедшего, говорите только по существу дела! Мы расследуем здесь конкретные преступления подсудимых, совершённые ими при этой жизни, когда бывшие офицеры флота служили преступному режиму хунты. А не берёмся исследовать какие-то гипотетические прошлые грехи их якобы душ. Не забывайте об этом! Иначе я вынужден буду пересмотреть нашу с вами договорённость о привлечении вас в качестве свидетеля и отправлю вас на психиатрическую экспертизу, — пригрозил судья.
— Так я и говорю по существу, Ваша Честь: отвечаю на прямой вопрос адвоката коммодора Диего Кардовы, — усмехнулся пилот, ибо прекрасно знал, что в любом случае выйдет сухим из воды. Они могут тут судить кого угодно, только не его. Ведь его самолёт с рисунком беса, сидящего верхом на торпеде, с закрученным штопором хвостом, до сих по стоит в главном музее страны, как национальная реликвия. И никого при новой власти не смущает, что этим рисунком любимец диктатора прямо намекал на главную присказку главы хунты, объявленного теперь чуть ли не Гитлером. А тот любил цинично повторять: "Стань торпедой — и живи всласть!". И иногда по настроению мог "расшифровывать" свою мысль: "Хочешь прожить себе в удовольствие и избежать наказания за воровство, убийства и прочие шалости? Нет проблем! Будь грубым с умными и порядочными, но заигрывай с простыми людьми: оседлай самые низменные инстинкты масс — ультрапатриотизм, нетерпимость к другим, ненависть и зависть к тем, кто умнее тупого большинства. И не страшно, если "для внутреннего употребления" (во время заграничных поездок полезно притворяться цивилизованным) ты будешь позволять себе антилиберальные и гомофобские высказывания. Главное — хорошо играть крутого парня и Робин Гуда, заботящегося о простых людях и не чуждого их интересам — футбола, женской красоты, хорошей выпивки и еды. И тогда для большей части населения ты станешь своим в доску, их кумиром.
Повторяй при каждом удобном случае вслед за Гитлером и Геббельсом "Kinder, Küche, Kirche", — что ты за официальную церковь, крепкую многодетную семью и патриотизм, и тебя будут обожать, сколько бы ты не упёр из госказны и сколько бы потоков крови не пролил. В ответ на любую критику люди будут говорить: "Зато наш президент против либералов, педерастов и гнилых интеллигентов, которые сплошь либерасты и дерьмократы!".
Не случайно прошло всего три года со смерти "кровавого" диктатора, а к его могиле уже началось настоящее массовое паломничество, молодожёны часами ждут в очереди, чтобы получить благословение на свой брак "отца нации" и сфотографироваться у его бронзового бюста; люди берут землю с его могилы — "на счастье".
Судья, и обвинитель тоже отлично понимали, что любимчик скончавшегося диктатора и герой войны — фигура неприкосновенная, и угрожали ему скорее для видимости, чтобы перестал уж слишком вызывающе откровенно валять дурака. И как только "Бес" выразил готовность уважать суд, господа в судейских мантиях тут же сменили гнев на милость:
— Хорошо, продолжайте.
— А я собственно уже всё сказал, — едва не прыснул со смеху нахал.
— Оригинально, оригинально... — озадаченно пробормотал адвокат командира авиабазы коммодора Диего Кардовы, и посетовал на то, что "на хлеб данную мысль не намажешь": — К сожалению, ваша теория насчёт некой, "скрытой туманом", прошлой вины казнённых в период хунты людей, идёт вразрез с буквой закона, которая велит отправить моего подзащитного лет на сто за решётку за конкретные приказы, в которых он, опять же, по вашим словам, виноват лишь отчасти.
— К сожалению, это не теория, а практика, господин адвокат, — с наигранным вздохом передразнил его свидетель, — а ваш подзащитный ещё легко отделается, если получит пожизненное заключение... Для него было бы гораздо лучшим выходом из этой круговерти — быть повешенным (ропот в зале). И как можно скорее! Это был бы самый "лайт-вариант" из тех, что вырисовываются... Жалкий духовный обломок — вот чем он может стать... Таких — не отработавших свою карму грешников равнодушный механизм Мироздания будет жевать до тех пор, пока не сотрёт в песок, в пыль, или не заставит начать меняться... Что такое в сущности пеньковая удавка...ерундовина! — пустился в рассуждения точно сбрендивший свидетель. — Пять минут подёргается в петле — и свободен! К сожалению, смертную казнь новые власти отменили из ложного гуманизма. Будь моя воля, я бы на вашем месте вздёрнул его немедленно — из сострадания к бедняге.
Обвиняемый Диего Кардова, сидящий в большой железной клетке, при этих словах выпучил округлившиеся глаза и вытянул красную шею, будто на самом деле почувствовал "пенькой галстук" виселицы.
— Кардова милейший человек, — клялся ему в любви сумасшедший оратор, — мы отлично проводили время после полётов, я бывал у него в гостях, знаком с его чудесной супругой. Так что очень вас прошу, господа! Во имя высокого гуманизма — повесьте его, чтобы избавить от мучений! Он хороший офицер и добряк и заслуживает хорошей петли из манильской пеньки. — "Бес" хрюкнул, изображая хрип удавленника и заговорил с ещё большим пафосом: — Да, господа судьи и уважаемая публика, перед вами палачи, но те, кого они казнили — тоже небезгрешны, ибо наказания без вины не существует! Кармически палач и жертва — всё равно что разноимённые заряды в физике — они непременно найдут друг друга на тропе времён.
— Постойте, постойте! — встрепенулся кажется наконец что-то понявший защитник командира авиабазы коммодора Диего Кардовы, — так вы утверждаете, если я вас правильно понял, что все люди в той или ной степени преступники?! Заранее прошу простить меня за невольное сравнение, — адвокат подобострастно улыбнулся судьям и залу, приложив в извинительном поклоне руку к груди, — но неужели, да простят меня ещё раз досточтимые сеньоры судьи, доктор Маркес и государственный обвинитель госпожа Банчини тоже... — защитник осёкся, не смея закончить осенившее его откровение.
— Истории, которые мы сочиняем о своём настоящем и прошлом, — это лишь ментальные конструкции, которые имеют малое отношение к реальности, — невозмутимо пояснил за него свидетель, незаметно сам превращающийся в обвинителя и судью. — В данном случае не требуется даже уходить за горизонт прижизненных событий, ибо у нас есть сбитый насмерть автомобилем человек, а нетрезвый водитель сумел скрыть грязную историю, грозящую ему самому тюрьмой, прикрывшись судейской мантией...
При этих словах одного из судей на возвышении будто хватил удар — бедняга резко побледнел, глазки его испуганно забегали. После этого настала очередь только что вернувшейся в зал государственной обвинительницы, синьоры Банчини, о которой всем было известно, что она имеет кристальную репутацию неподкупной:
— У нас также есть крупная взятка за оправдательный приговор, и ещё множество прегрешений по мелочам, — словно обладая рентгеновским зрением мог видеть любого насквозь свидетель. Впрочем, обвинять здесь кого-либо не было его целью.
— Но не о том сейчас речь, — торжественно пояснил Глас откуда-то из скрытых под потолком динамиков. — Я хочу, чтобы вы все тут поняли, господа: вы вовсе не те, за кого себя считаете и выдаёте. Вам остаётся только молиться, чтобы истина, которая непременно однажды откроется, не оказалась настолько ужасной, чтобы быть заживо сброшенным с самолёта или заплатить по предъявленному к оплате счёту каким-либо иным, не менее мучительным способом...
Этот наполнившийся невероятной убеждённостью в собственном знании голос снова заставил всех в зале суда, затаив дыхание, слушать себя. Оратор немного помедлил, чтобы промочить горло несколькими глотками из стакана с водой, а заодно вспомнить как там было на знаменитом процессе ⅩⅤII века, который он сегодня разыгрывал в качестве режиссёра и исполнителя заглавной роли. Когда нужный фрагмент речи был извлечён из закоулков его бездонной памяти, великий актёр продолжил с не меньшим пафосом:
— Так давайте сойдём с позиции "эти хуже тех", чтобы наконец восстановить высшую справедливость! Я призываю вас, принимая во внимание весь драматизм текущего момента, всё же суметь подняться над скудными представлениями о бытии, и попробовать увидеть факты прожитого не в виде омертвелой россыпи событий, — каждый по отдельности, — а в их стереофоническом влиянии на нас...
Люди в зале внимали каждому слову из динамика, казалось голос пророка наконец достиг их сознания и открыл многим глаза на вещи, обычно недоступные человеческому пониманию, после чего ограничивающие видение истины стены стали рушиться. Даже присяжные кажется готовы были под впечатлением от таких слов оправдать часть подсудимых.
... — Давайте попробуем заглянуть за горизонт событий, чтобы избежать ещё больших несправедливостей, чем те преступления, за которые вы здесь судите этих людей.
Оратор смолк, но ещё минуты полторы в судебном присутствии царила могильная тишина, не прерываемая даже обычными покашливаниями и шелестом бумаг. Послышались даже робкие аплодисменты. Судье снова пришлось стучать своим молотком призывая народ к порядку и грозя нарушителям вывести их из зала.
— Вы, господин свидетель, действительно не в себе! — озадаченно пробурчал главный судья. — То требуете повесить своих подельников. То городите какой-то бред о сострадании к сослуживцам-палачам, вместо того, чтобы сожалеть о тех несчастных, которых погубили столь негуманным способом!
— Я говорю о том, Ваша Честь, что всё в мире так запутано, что трудно отделить жертв от палачей; понять, кто и где; а жалось — может оказаться настоящим садизмом, и наоборот, — ответил "Бес" и трудно было понять — насмехается ли он или говорит вполне серьёзно.
Потом он обратился к вернувшейся на своё место государственному обвинителю: — Вот вы, госпожа прокурор, как юрист, ответьте мне пожалуйста: существует ли срок давности для убийств, совершённых с особой жестокостью?
