— Что?!? — спросил вошедший старший принц. А потом взревел, увидев махающего глупо вокруг меня священника, очевидно сопоставив слухи, что все это было труппа актеров:
— Ах жалкий актеришко! Как вы смели проникнуть в мой замок! Хватайте его и не слушайте ее! Всыпьте ему плетей, чтоб неделю ходить не мог!!!
— Богом заклинаю! — пытался выставить крест епископ.
— Ах, ты еще и кощунник и смеешь поносить своими шутками святое Начало! — вконец разъярился тот. — Хватайте его!!!! — завизжал он, желая сделать хоть что-то мне вопреки. — Шкуру, шкуру снимите!!!! Чтоб задница клочьями, плетями, плетями скоромоха!!!!!!
Я отчаянно протестовала, но бешено сопротивлявшегося епископа уже уволокли... Наоборот, каждое мое заступничество стоило ему очень дорого...
На том, что его приказали повесить, я прекратила милосердие.
Зачем дальше вредить человеку?
— Ну, — сказал довольно принц. — Довольны?!?
— Я — да! — сказала я. — Давно надо было дать этому епископу! Казните одного главного, и все остальные хоть перестанут ко мне придираться в этой Англии...
Тот не понял.
Далекий крик резко оборвался.
Принц был доволен и властен.
— Лу? — сказал он.
— Кто вы?! — изумленно и так удивленно протянула с интересом я ему, похлопав ресницами. Я решила быть воспитанной и настоящей английской девой.
Принц почему-то покраснел. И набычился.
— Лу, — сказал он — прости! Я хочу сейчас же выйти замуж и закончить эту канитель! — именно так он и сказал.
Он оговорился.
— Он теперь хочет выйти замуж!!! — удивленно обернулась я ко всем, растеряно оглядев их. — Теперь вы будете невестой, дааа? — удивлено, но вежливо спросила я старшего принца, открыв рот.
— Слушай, почему б тебе не убить ее сразу? — спросил его тот же высокий спутник-незнакомец.
Я широко открыла глаза и на незнакомца — хлоп-хлоп.
— А он будет теперь женихом, дааа? — я раскрыла рот.
— Зачем дожидаться свадьбы... Потом, пока она доведет... И ты все равно это сделаешь... — не обращая внимания продолжал тот.
А я ресницами хлоп-хлоп и томно улыбаюсь им как лань.
— А он вместо меня невестой станет, дааа? — глянула я на принца.
— А потом ты все равно это сделаешь! — уговаривал принца тот. — Будешь терпеть, терпеть, как в туалет, а потом такое облегчееение!!!! А тут все удовольствие, которое можешь получить от этого брака, здесь и сразу!!
— Видишь мама, он уговаривает старшего принца... — возбужденно и громко объясняла своим я, как на трибуне, тыкая в этих пальчиком. — Сейчас принц оденется в белое платье и... — я аж глаза закрыла. — Здесь и сразу!!! Бах! Женятся! Принц, правда, и без того хочет выйти за него, он же при свидетелях сказал специально, что хочет замуж, чтоб вы всем об этом всем рассказали!
— Ее в детстве били? — мрачно спросил принц.
— Да вы что!? — возмутились мои.
— Я имею в виду, ничего не отбили?! — сурово, как врач, поинтересовался принц.
— Там нечего было отбивать, — мрачно ответил ему его спутник. — Это у нее наверху такая подставка для шляпки... Надо же куда-то сережки вешать...
— Вы что-то хотели передать, принц? — жестко спросила мама, разозленная задержкой. Ее ведь там ждали.
— Я прошу руки вашей дочери Лу!!!
— Это то "безродной и безобразной стервы", тааак-таааак... — протянув, закивала я. — "Еще и дурно ужасно воспитанной..." "Понять не могу, как я мог ей увлечься..." — процитировала я его собственные слова. — Сейчас пришло прозрение, да?
Принц отпрянул и покраснел.
— Это что, он тебе такое сказал?! — ахнула мама, резко разворачиваясь к принцу, поняв по моему голосу, что это цитата.
— Лично! — заявила я.
— Никакой свадьбы! — жестко сказала мама. — К тому же она ваша родственница по Логану!
— К тому же его дружок мне раскрыл свою тайну... — во всеуслышание сделала заявление я. — Они не могут жениться...
— Если я буду ее убивать, вы не волнуйтесь, — успокоил моих "его дружок". Предупреждая...
Мама была в шоке.
— Я предлагаю вам свою руку и сердце! — обернувшись ко мне, строго рявкнул принц.
— Зачем мне ваши конечности! — ахнула я. И принюхалась. Он был на взводе. — Зато заспиртованные...
— У меня сейчас будет инфаркт... — хватаясь за сердце, задыхаясь, проинформировал всех принц.
— Давай быстрей получай и выметайся! — сказала недовольно я. — А то медлит, ждет чего-то... Время занимает...
Видя, что он стоит и не думает ничего с собой делать, я просто вытолкала его за дверь...
— Жалко епископа, — вздохнув, вытерла слезу мама той девочки.
— Какого епископа!? — недоуменно спросил оставшийся в комнате незнакомец.
— Но это же был епископ! — сказала та. — Этот, Кингсемский и...
Тот побледнел и мигом вылетел из комнаты вместе с принцем. Топот скрылся в той дали, где скрылся епископ.
Я облегченно вздохнула, глядя вдогонку...
— Интересно, чем мужчины отличаются от женщин? — с интересом я спросила у мамы.
— Они чуть-чуть не так устроены, — немного покраснела мама. И объяснила, рассержено все еще смотря вслед принцу на дверь. — Мужчины принципиальные дебилы...
— Папа тоже?! — воскликнули мы обе.
— Папа редкое исключение, — быстро спохватилась мама с воспитательными целями.
Мысль о папе тут же выбила во мне воспоминание, что мой папа возможно еще и Логан. Я устало облокотилась на стену. Сегодня я так устала. В голове крутились размышления о родителях и о моей судьбе...
Кто настоящий родитель, — тот, кто вырастил, или тот, кто родил? Я словно с высоты птичьего полета обнимала всю свою бездомную жизнь.
Мари я не завидовала — меня родители даже любили больше, а она типичная англичанке, к ней мама даже так и обращается, англичанки как льдинки даже с родными.
— Ты такая, точно выросла в морозильнике... — сказала я.
— Еще чего, — возмутилась Мари. — Есть хуже... Тут мы в зверинце видели аборигена привезли из холодной Сибири, так он вообще медведь!!!
Глава 61.
Почему-то я заупрямилась и не захотела снимать платье. Но я была как в тумане, и они с меня его сняли. Я даже не понимала толком, что они делают и зачем. Но Мари сказала, что без платья я буду непривлекательна для принца, и я дала себя раздеть.
Мама куда-то исчезла, а я стояла себе как застывшая, не в силах поверить, что платье покинуло меня. Увидев свое отражение в зеркале, я показалась себе настолько безобразной, что на глазах против воли появились слезы, как я их не пыталась удержать. Я отвернулась, чтоб меня никто не увидел, почему-то глотая слезы. Бал кончился. Осталась неказистая золушка без всякого принца.
— Лу, ты плачешь? Отчего? — кинулась с непритворной нежностью и тревогой ко мне Мари. Она обняла меня за плечи, пытаясь заглянуть в глаза.
Я помотала головой, что "нет", не в силах говорить. Грудь перехватило. Я некрасивая и никому не нужная... Реветь хотелось ужасно. Выть по-бабьи с подвывом!
— Чего, ты, глупышка? — успокаивала меня Мари. — Так расстроиться из-за платья! Совсем ребенок и чего мы тебя сюда потащили...
— Я не п-плачу, — наконец гордо выговорила я, отвернувшись вообще.
Мари крепко прижала сзади меня к себе. Осторожно вытирая мне глаза.
— Конечно, не плачешь...
— Это к-кажется, — твердо сказала я.
— Отобрали игрушку, — жалостно вздохнула Мари.
— Ты не понимаешь... — шмыгнула носом я. — Это словно ты держала жар птицу, о которой всю жизнь мечтала... Я же некрасивая... Все смотрели, улыбались... — захлебываясь, быстро говорила я. — А потом раз...
Я чуть не разрыдалась.
— Тебе что, ты самая красивая и без платья... — опять шмыгнула я. — А я без платья таакааяя!!
— Дурашка... — крепко прижалась ко мне Мари, зачесывая мои волосы. — Тебя зато любят так, что сходят с ума, — она с силой провела расческой, вытягивая волосы, — и тебе завидует даже солнце!
Она явно имела в виду себя, скромница.
— Умеешь же ты, лиса, утешать... — ворчливо проговорила я, вздыхая в руках сестры.
— То есть я... — продолжила Мари, смотрясь на свою работу.
В это время вернулась мама в платье Мари, что сделала я.
— Я подарила твое платье королеве...
Мне отчего-то против воли опять стало так обидно и горько, хоть я успокоилась, что я не выдержала.
— Почему Лу ревет? — строго спросила мама.
— Наслаждается своей щедростью, — пожала плечами Мари.
Мама кинулась ко мне.
— О черт! Лу!
Я не поворачивалась.
— Лу, перестань рыдать! — сказала, развернув и прижав меня к груди, мама. — Подумаешь, платье!
Но я не могла. Чувство потери охватило меня. Мама обернула меня к себе, крепко прижав и тщетно пытаясь вытереть слезы.
Я все пыталась выговорить и объяснить ей, что я в первый раз в жизни была красивой, мне улыбались мужчины, никто не видел моего лошадиного ужасного лица. Но, вырывались только отдельные слова, что я осталась уродливой, плохой, а я почувствовала было себя приятной внешности.
— Даже Логан наз-звал меня красивой... — вздрагивая и поднимая к ней заплаканное лицо, выговорила я.
Видимо, я была сильно ослаблена усталостью, потрясением и микстурой китайца, потому что мне казалось, что я так навсегда и останусь теперь некрасивой. Вдобавок, алмаз был мой личный, а не семьи, он принадлежал только мне и только мне, ибо его подарили лично, и даже граф не имел на него никакого права; и если я до этого была обеспеченным человеком, чтобы граф ни решил и как бы ни повернулась моя жизнь, то теперь я стала ничем... Горничная... Ни Мари, ни мама не понимали по своему рождению всей двойственности моего положения, когда я вроде и член семьи, и, с другой стороны, никем не признана, на птичьих правах, словно вишу в воздухе... Меня можно было выкинуть на улицу с моей лошадиной мордой... Может и плохо, но я специально хранила алмаз на этот случай, чтоб быть независимой... Я была честно сама по себе богатым человеком... Мама подарила мое приданное со всеми камнями... Хотя я и считала своим главным богатством свое мастерство, мощь духа и воли, но неприятно женщине быть бедной в обществе, где ценятся деньги. Точно ты какая просительница или бедная родственница...
— Дурашка! — тихо рассмеялась мама, зарывшись в мои волосы. — Так ты же хорошенькая! И это все сегодня увидели... Ты похорошела, и твои резкие черты превращаются в странную, оригинальную, невообразимую красоту лица...
— К-кому как не маме говорить девушк-ке, что она красива, — пролепетала я.
— И кому как не маме сказать, что девчонки обычно расцветают, и самые невзрачные превращаются в прекрасные цветы, — улыбаясь и внимательно рассматривая меня, сказала мама. — Особенно, если они сердцем чисты... Поверь, большинство самых лучших красавиц были в детстве и юности дурнушками... Как и я... И чем красота у них у убийственней, тем они были незаметнее... Природа защищает так прекрасный цветок души, чтоб его раньше времени не сорвали... Обычно, взрослея, они превращаются просто в дивных юных и чистых женщин... — мама поцеловала меня, внимательно рассматривая мое лицо и поворачивая к свету. — Дело в том, что половая зрелость преображает организм в зависимости от красоты девичьей души. Природа никогда не ошибается. А ты удивительно красива... — радостно сказала мама. — Самые удивительные красавицы как раз с какими-то необычными чертами лица — оно делает их редкими...
Я шмыгнула носом, ткнувшись ей в грудь.
— Но мужчины то этого не знают!
— Глупышка! — рассмеялась мама. — Возьми отдельные черты лица — отрежь ухо, глаз — само по себе оно даже уродливо... Красота — это уже восприятие самого человека... Потому, когда девчонка будет готова природой к Браку и Любви, станет зрелой, чистой и прекрасной духовно, когда дух ее станет зрелым и ответственным, все преображается в первую очередь зрением самого мужчины... Красота — психологическая общность, включающая дух и сердце женщины... Нет всегда красивых черт, ибо в злости, истерике, раздражении, даже самая прекрасная женщина становится отвратительна и некрасива... Потому истинно любящие женщины всегда красивы... И, вообще, нет ни одной чистой девственной девушки в этот период перехода, когда она уже созрела, но еще не женщина, которые не были бы притягательными... "Ботэ дю дьяволь" — сосуд дьявола называют французы только что расцветшую девочку, но еще не ставшую женщиной, девственную, юную и детскую душой, с чистыми и невинными мыслями, ибо она дьявольски притягательна и привлекательна для мужчин... Нет ни одной, которая в этот момент не была чарующей в какой-то мере... Так природа сделала, чтобы они все нашли любимого... В это время как бы вся энергия ее души начинает просвечивать... Это влияет на физиологию и воспринимается как красота... Естественно, если она чиста и еще не живет половой жизнью...
— А женщины? — спросила внимательно слушавшая Мари. — Я согласна насчет переходного возраста и много замечала интерес ко мне, но почему одни дальше в браке расцветают, а другие нет?
— Зависит от любви... — сказала мама. — Любящая только расцветает в браке еще сильней... А вообще, уже для зрелых женщин красота зависит в первую очередь от мощи ее индивидуальности, ее духа, величия ее подлинной сердечности, глубины чувств... Чем мощнее дух, то есть индивидуальность, сердце, чем глубже чувства, тем красивее... Действительно, женщина может быть очень привлекательна уже став женщиной и утеряв природную "очаровашку", но здесь уже начинает работать глубина их индивидуальности — от этого зависит красота...
Мы обрадовались.
— И, конечно, от ухода за собой, — безжалостно добавила мама. — Иная со своим личиком такое сотворит с помощью платья, прически и малой дозы помады и большой дозы актерства и наблюдательности, что ахнешь... Нужно всегда следить за собой, девочки, а то у тебя нос распух от слез... — мама вытерла мне нос.
— Ну, это ты уже говорила... — протянула Мари.
— Помнишь, как ты показывала фокус, — обратилась ко мне мама, — когда в зависимости от окружения абсолютно те же нарисованные черты вырезанного из книги лица приобретали разное выражение и разную красоту, становясь то прекрасным и мечтательным, то...
— И это ты говоришь двум первым дизайнерам платьев в Лондоне? — фыркнула Мари. — Это когда нам приходится биться, чтоб сделать твоих знакомых выдр красавицами!
Я опять побледнела.
— Ну, рева, прекращай, — ласково сказала мама. — И к тому же муж все равно первым делом платье снимет, ты же не будешь в нем вечно ходить!
— Но то ночью в темноте, — шмыгнула носом я. И отвернулась, глубоко вздыхая.
— Тетя Дженни, чему вы дочерей учите! — крикнула тумбочка для обуви.
Все подпрыгнули.
— О Господи! — я схватилась за сердце.
— Какой кошмар, она говорит голосом Джекки, — перекрестилась мама той невесты, что я уже выдала замуж.
— Кол, кол принесите, там оборотень...
— Лучше откройте, — провопила тумбочка, — а то какая-то мерзавка закрыла ее на ключ!
Мама почему-то покраснела.
— Обувь воруют, — виновато проговорила она.
