— Я только начала тренировки, Джон, — раздался совсем рядом голос Бенезии. Азари вышла из полумрака, садясь рядом с Шепардом на траву. — Потому не стремлюсь тренироваться долго. Здесь... хорошо, — помолчав, добавила матриарх. — Спокойно, свободно, простор. Можно, конечно, хорошо потренироваться и в трюме... но здесь — лучше, — она повернула голову к Шепарду, взглянула на него. — Особенно, если есть столь благодарные и очень подготовленные зрители, — она не стала улыбаться. — Сейчас, сегодня... Я... только опробовала свои силы... И мне... Мне страшно, поскольку я теперь очень остро осознаю, что могла натворить... И, скорее всего, творила... не раз... Действуя по указке Жнеца. Наверное, не только могла натворить, но и натворила. — Она, не обратив никакого внимания на повтор, замолчала, подняв взгляд к небу и замерев.
Глядя на её силуэт, на её лицо, едва читавшееся во мраке, на чуть блестевшие глаза, Шепард понимал, что она страдает. Страдает и настраивает себя на то, что ей придётся ответить за всё, что она натворила, не будучи в силах противиться воле Жнеца. Вряд ли Матриархат, вряд ли юстициары будут церемониться с Бенезией, когда она — одна или с дочерью — попадёт в пределы Азарийского Пространства.
Чиновникам нужно обеспечить результат, нужна обвинённая чуть ли не во всех смертных грехах матриарх. И Бенезия, чего уж там приукрашивать-то, отлично подходит на эту роль. Она будет унижена, она будет наказана, она будет уничтожена хотя бы морально, а Матриархат сможет пусть ненадолго, но предстать чистым, белым и ни в чём не виновным.
Если судебный процесс по делу Бенезии будет закрытым... и, учтя её возраст и состояние здоровья — ну не может быть такого, чтобы азарийские медики не отметили никаких ухудшений в её состоянии — она же не молодеет в конце концов-то... Всё равно Бенезию ждёт спуск на 'социальное дно'. Социальная, самая маленькая пенсия, почти подаяние, вспомощенствование, пособие по выживанию. Назови как хочешь, но для старшей Т'Сони это теперь — вполне вероятная перспектива. Сажать её куда-то в узилище... не будут. Или, если всё же посадят, то она... превратится в мученицу.
Её, если верить данным альянсовской разведки, искали сотрудники разведки Матриархата. Искали. Но — не нашли. И тогда её поисками занялись сподвижницы и последовательницы, которых у неё, одной из религиозных лидеров расы, было, конечно же, не так уж и мало. Пока она здесь, на Иден-Прайме... вряд ли её найдут. Какая-то информация может где-то проскользнуть, но вероятность того, что именно на эту информацию будет обращено должное внимание — ничтожно мала.
Она понимает, что её ждёт опала. Понимает, держит всё внутри. Страдает молча. Ничего не говорит, никак не показывает душевного волнения, душевного смятения.
Этот смертельно опасный для врагов танец по поляне... Только средство ненадолго ощутить себя свободной. Свободной от жестокости окружающего мира. От несовершенства восприятия, свойственного разумным органикам, не любящим копаться в деталях. Тех самых деталях, от которых очень часто, да что там часто — почти всегда — зависит выбор, а потом... потом успех этого выбора.
Она постарела. Сейчас, когда на её голове нет этой ритуально-церемониальной шапки, Шепард отчётливо, насколько позволяла ночная темнота, видел, насколько укоротились её головные отростки. Рисунок кожи стал ясно читаемым, крупные шестиугольники бывшей чешуи отмечались человеческим взглядом сразу, даже если не было необходимости подолгу приглядываться.
Только глаза остались прежними. Брови... Даже если они просто 'наведены' чем-то вроде азарийской туши — всё равно они работают на создание целостного внешнего образа. Строгая, неприступная жёсткая матриарх. Да, пожилая. Но тут не только брови — они лишь выделяют и подчёркивают.
Бенезия стареет. Стареет сейчас — Шепард по памяти сравнивал лицо той азари, какую он вытаскивал из Жнеца, из той пилотской кабины... Хотя, какая там 'пилотская' кабина... Так, бутафория сплошная. Чтобы Жнец-Наблюдатель, разведчик, полумашина, полусинтет допустил каких-то там разумных органиков к прямому управлению кораблём?!... Нет. И азари и турианцу он создал только иллюзию управления и власти. Лицо той Бенезии, лежащей на стене той пилотской кабины, было не в пример моложе, чем лицо матриарха азари, сидящей сейчас рядом Джоном Шепардом.
Бенезия постарела. И она торопилась, пыталась восстановиться. Возможно, она даже была рада тому, что ей официально разрешено вернуться к биотическим тренировкам. Возможно, она понимает, что и эти 'тренировки на пленэре' она может проводить с согласия командования фрегата-прототипа. Она пыталась восстановиться, но, вероятнее всего, понимала, что не сможет преодолеть возраст полностью. И всё же она продолжает делать новые и новые попытки. Она не хочет сдаваться.
— Вы правы, Джон, не хочу. Не хочу сдаваться, — тихо сказала азари, опустив взгляд. Голова не опустилась, осанка сохранилась — гордая, прямая. — Я не читаю мысли, нет. Это, не знаю, к счастью или — к сожалению, мне... недоступно. Или, в чём я убеждена больше — малодоступно, — продолжала Бенезия. — Но сейчас я сдаваться не хочу. Не могу и потому — не буду. У меня есть дочь, я должна вернуться к ней. У меня есть Этита и я должна вернуть её в свою семью. Она... страдает, её эта общественная работа... ела поедом и, наверное, сейчас — тоже ест. А она ведь тоже... не молода. Я хочу вернуть её к себе и к Лиаре. Они должны пообщаться... как отец и дочь, — матриарх помолчала несколько секунд. — Я знаю, что меня ждёт. В общих чертах... и не в общих... Знаю. И пытаюсь, стремлюсь, стараюсь подготовиться к этому. Насколько это вообще возможно, — она снова сделала паузу, видимо, собираясь с силами. — Жизнь стандартна. В ней очень мало приятного, прекрасного, полезного. И очень, очень много... никакого. Слишком много. И это 'никакое' топит всё. И — хорошее, и — плохое. Топит и мы, разумные органики любой расы, так и не успеваем за срок своей жизни понять, что же действительно такое 'хорошо' и что же действительно такое 'плохо'. Потому вынуждены делать одни и те же ошибки, превращая единственную жизнь в шебуршение.
На этот раз молчание азари длилось дольше минуты:
— Я пока общалась с землянами, с местными жителями, с крестьянами, о многом подумала, Джон. Эти часы разговоров, эти часы общения дали мне очень многое. То, чего я не смогла бы познать, узнать, понять никаким другим образом. Я многое поняла о вас, землянах. Вы в считаные часы, дни, месяцы, годы часто вкладываете столько, сколько мы, долгоживущие азари... не можем вложить нередко даже в десятилетия. У каждой расы... своя жизнь и всё же она... очень похожа, потому что мы все живём в единой среде. В небольшой, очень небольшой Галактике, которая тоже когда-то родилась, сколько-то миллиардов лет, может быть — десятков миллиардов лет — проживёт, — азари подняла голову, вперив взгляд в чернеющее небо, — а потом... потом трансформируется во что-нибудь другое или... сольётся с другой галактикой. Даже тысяча лет перед такими масштабами — как вы, люди, часто говорите вслух и пишете — песчинка.
— Но это — наша песчинка... — тихо сказал Шепард.
— Бена. Просто Бена, — тихо ответила матриарх. — Я хочу для вас быть Беной. Так зовёт меня Этита и мне это сокращённое имя нравится. Полное меня... старит, — она чуть опустила голову, повернулась к Шепарду. — Пожалуйста...
— Хорошо, Бена, — согласился Шепард. Бенезия не стала улыбаться, её лицо осталось серьёзным, но старпом почувствовал — ей понравилось его согласие. — Тогда... зовите меня просто — Джоном.
— Обязательно. Особенно, когда вокруг почти никого нет, — обрадованно кивнула матриарх.
Несколько минут они молчали. Ночные звуки стали привычными, а темнота уже совершенно не давила, не пугала и не напрягала.
— Мы — не одни, — тихо сказала Бенезия.
— Знаю. Рядом с нами — девочка и мальчик. Дети уже давно наблюдают за вами, Бена.
— И за вами, Джон, тоже, — согласилась матриарх. — Можно считать, что они наблюдают за нами обоими, — она соединила пальцы правой руки в щепотку и зажгла маленький, слабенький биотический огонёчек. — Не прячьтесь, идите сюда, — она посмотрела в сторону кустарника. Послышалась возня, треск веток и к Шепарду и Бенезии осторожно приблизились пятилетняя девочка и четырёхлетний мальчик. — Садитесь, — азари взглядом указала на поросший травой земляной холм рядом с собой. Дети уселись, выжидательно посмотрев на азари. — Я вас не напугала?
— Нет, тётя Бена, — сказал мальчик. — Вы... вы настолько быстро двигались по поляне... Это все азари так... умеют?
— Не все, но многие, — сказала матриарх, улыбнувшись и увидев ответные улыбки на детских лицах. — Протяни руку ладошкой кверху, я тебе положу этот огонёчек. Он не жжётся, едва-едва тёплый, — она подождала, пока мальчик подставит руку и опустила биотический огонёк на детские пальцы. Шарик скатился в ладошку. Мальчик заворожённо уставился на маленькое чудо, спокойно лежавшее у него в руке и действительно, как видел Шепард, не обжигавшее нежную детскую кожу.
— Он... тёплый и совсем не страшный, — выдохнул мальчик. — И светит так мягко и приятно... Как сказочный фонарик.
Бенезия посмотрела на девочку, уловила её настроение и зажгла такой же огонёк в своей левой руке:
— Возьми, подставь ладошку, — мягко негромко сказала она. Девочка обрадованно протянула руку, ощутила, как шарик скатывается по пальцам, устраивается на ладошке и улыбнулась. — Они — живые.
— Живые, — почти одновременно сказали мальчик и девочка, не сводившие взглядов со своих светлячков.
Несколько секунд — и мальчик поднимает на азари озабоченный взгляд:
— А сколько они будут светить? — спросил он.
Шепард видел, что тот же вопрос готова озвучить и девочка.
Бенезия, вероятно, ждала этого вопроса:
— Часов шесть, — сказала она.
— До-о-лго, — девочка поднесла ладошку со светлячком к лицу. — И они будут светить только рядом с вами?
— Нет, — ответила матриарх.
— Хорошо, — мальчик повернулся к своей спутнице, а она заворожённо смотрела на игру биотического пламени, заключённого в тонкую оболочку 'светлячка'. — Красиво.
— Очень, — согласилась Бенезия. — Такие светлячки азари учатся создавать, едва им исполнится три года.
— Даже младше меня?! — изумлённо выдохнул мальчик. Матриарх кивнула. — Расскажите, тётя Бена!
Бенезия не стала отнекиваться и рассказала. Сказать, что дети слушали рассказ матриарха едва дыша — не сказать ничего. Они были полностью поглощены рассказом. Бенезия плавно переходила с темы на тему и говорила, как видел Шепард, о том, что было интересно и понятно именно таким детям. Несколько десятков минут пролетели как одно мгновение.
— Вот так. — Бенезия закончила свой рассказ. — А теперь — идите, покажите огоньки родителям и друзьям. Они будут светить ещё долго, — матриарх с едва заметной доброй улыбкой наблюдала, как первым поднимается на ноги мальчик, за ним — его спутница и дети, взявшись за руки, неспешно уходят по тропинке к посёлку, освещаемые всполохами биотического сияния 'светлячков'. — Ушли. Мне почему-то кажется, Джон, что они ещё не раз вернутся.
— Вернутся, Бена, — согласился Шепард. — Мы пробудем здесь, на этой планете, ещё долго и они будут часто приходить к стоянке.
— Хорошо, что они пока не чувствуют приближения войны, — вздохнула матриарх. — Они живут своей, детской жизнью. В которой нет полного, взрослого понимания смерти, болезни. Нет понимания 'никогда'... Наверное, мы, разумные органики, взрослея, действительно, многое теряем. Потом, возможно, всю жизнь ищем... И — не всегда находим, — она смешалась, взглянула на Шепарда, словно ища поддержки. — Джон...
— Садитесь ближе, Бена. — Шепард понял, что ждёт от него азари, раскрыл наспинный рюкзак скафандра, достал куртку, набросил её на плечи матриарха, успевшей привалиться к его левому плечу. — Такова, наверное, жизнь.
— Может быть. — Бенезия придержала куртку за воротник. — Джон...
— Нет, Бена. Не расходуйте биотическую энергию. Ночь не слишком холодная, пока что это — только начало ночи.
— Для вас мне это не трудно, Джон, — помолчав, сказала Бенезия. — Но если вы не хотите — не буду. — В её голосе послышалась тщательно скрываемая нотка усталости и беспокойства. — Они такие маленькие, а ходят по ночной планете... спокойно.
— А куда им деваться, Бена? Родители работают, сутки здесь — шестьдесят часов, но люди — упрямые существа, они везде заводят свои порядки. Для нас, землян, привычны двадцать четыре часа, значит и здесь, на другой планете, будет такой же график... А ночь — так ведь и на Земле есть полярные ночи по полгода. Куда там каким-то шестидесяти часам? По полгода солнца нет, кругом — только искусственное освещение. И всё равно — люди работают, действуют, творят, создают, — тихо сказал Шепард. — Вот и здесь. К тому же, как сказал один мой преподаватель, пусть это и не было его любимым изречением, но он всегда так это мастерски озвучивал... Сейчас, вот настроюсь, попытаюсь, насколько смогу, воспроизвести: 'Так ведь в космосе — всегда темно...', — капитан помедлил несколько секунд, затем продолжил. — Не знаю, насколько близко к оригиналу у меня получилось.
— Получилось очень близко, Джон, — тихо сказала матриарх. — Очень близко.
— Рад, — коротко ответил Шепард, чувствуя, что, несмотря на ощутимо потеплевший тон голоса, матриарх всё же напряжена и очень задумчива. — Бена...
— Да, Джон. Простите. — Бенезия кинула на лицо сидевшего рядом старпома быстрый взгляд, но затем опустила глаза. Шепард почувствовал, как она снова погружается в раздумья. — Я... Я сейчас больше думаю, чем говорю. И мне... мне очень важно, что вы сейчас рядом со мной... Мне намного легче, когда я вижу и чувствую вас рядом... Понимаю... что вы не сможете быть со мной круглосуточно, но... Очень бы хотела именно этого. Побывав в шкуре хаска, так, кажется, теперь иногда говорят люди, я сейчас особо чётко и точно ощущаю, насколько это... противоестественное для разумного органика состояние. Побывав там... по-другому, очень по-другому понимаешь, разумеешь и оцениваешь очень многое, что другие разумные органики воспринимают как совершенно обычные вещи... Знаю, Джон, что я вроде бы и матриарх, вроде бы мне и немало лет, вроде бы я должна быть по-прежнему строгой, неприступной, даже суровой. Всё это так и в определённые моменты жизни мне надо быть именно такой. А сейчас я думаю о том, сколько же всего я упустила в жизни, не остановив тогда уходившую из дома Лиару...
Бенезия помолчала несколько секунд. По её рваному дыханию Шепард чувствовал — она стремится справиться с волнением. Стремится — и не может полностью унять это волнение:
— Я тогда стояла, смотрела ей вслед. И — не могла двинуться с места. А надо было... Надо было побежать. Побежать настолько быстро, насколько это вообще возможно. Надо было остановить её... Тогда бы не было этих пятидесяти лет... Этих пятидесяти лет молчания, отчуждения... Теперь я уверена, что это промедление... Это это главная ошибка в моей жизни. Главная среди многих других ошибок... Вольных или невольных...
