Может быть, дело просто в том, что Жэспар наконец-то доказал, что его нельзя контролировать. Может быть, это просто доза реализма, принятия, смягчающая весь его идеализм. И, может быть, это тоже не так. Может быть, это что-то совсем другое. Но это не значит, что он ошибается насчет лучшего способа продать его Жэспару. И он ни в коем случае не ошибается насчет важности поиска какой-то мотивации, кроме простого ужаса! Это всегда было слепым пятном Жэспара. Если я только смогу убедить его позволить Робейру быть нашим... нашим более добрым, мягким лицом, тогда, возможно, я действительно смогу исправить часть ущерба, который он наносит.
Он еще раз посмотрел в глаза Дючейрну, затем, наконец, пожал плечами. — Хорошо, Робейр. Если мое посредничество в какой-то сделке между тобой и Жэспаром удовлетворит тебя, если ты дашь Жэспару заверение, что оставишь вопросы инквизиции на усмотрение инквизиции, если он даст тебе свободу действий в том, что касается вашей благотворительной деятельности, я попытаюсь. И я думаю, что, вероятно, добьюсь успеха... пока ты серьезно относишься к этому. Но не лги мне. Если это тебя удовлетворит, я сделаю все, что в моих силах, чтобы продать это Жэспару. Но если я когда-нибудь позже узнаю, что ты не готов дожить до своего конца... понимания, я умою руки от того, что в конечном итоге с тобой случится. Это понятно?
— Конечно, это так, — сказал Дючейрн и снова удивил Тринейра — на этот раз странно нежной улыбкой. — Ты знаешь, во многих отношениях Жэспар всегда был своим злейшим врагом. И одна из причин заключается в том, что он забыл — и должен признать, что я забыл то же самое, — что иногда доброта, мягкость — такое же сильное оружие, как любой террор или наказание. Конечно, я полагаю, что это не тот вид оружия, владение которым подходит ему по своей сути. Поэтому я уверен, что для нас — для всех нас — будет лучше, если он позволит мне позаботиться об этом за него.
.III.
Офис отца Пейтира Уилсина, Голд-Марк-стрит, город Теллесберг, королевство Старый Чарис
Отец Пейтир Уилсин невидящим взглядом уставился в окна своего кабинета.
Солнце Теллесберга было ярким, освещая широкую улицу за густой зеленой тенью деревьев, растущих вокруг бывшего здания казначейства, в котором размещался этот офис. Было позднее утро, и, как всегда, Теллесберг был полон энергии. Офис Уилсина находился достаточно далеко от гавани и района обслуживавших ее складов, чтобы местное движение было относительно свободным от тяжелых грузовых фургонов, которые так постоянно грохотали по большей части остального города. В основном это был финансовый район, где жили банкиры и юристы, биржевые торговцы и работники счетных контор, и, если не считать регулярно курсирующих трамваев, запряженных горными драконами, большая часть движения здесь состояла из пешеходов, перемежающихся лишь случайными экипажами или лошадьми. Поблизости было замечено несколько уличных торговцев, их тележки и маленькие фургоны были затенены разноцветными навесами. Большинство из них продавали продукты питания, обслуживая работающих по соседству офисных работников, и время от времени дразнящая струйка аромата проникала в его открытые окна.
Уилсин этого не заметил. Не больше, чем он замечал контраст между ярким солнечным светом и темной тенью, или чем слышал громкие голоса продавцов, или действительно видел проходящих пешеходов. Нет. Его внимание было сосредоточено на чем-то другом, на запомнившихся словах письма, которое лежало сложенным на столе перед ним.
Итак, это наконец произошло. Он почувствовал новое жжение в глубине своих голубых глаз. После всех этих лет.
Он не знал, как письмо попало к нему. О, он был уверен, что смог бы отследить его, по крайней мере, через последние две или три пары рук, но после этого оно бесследно исчезло бы в анонимности, которую требовал его отправитель, и он был рад, что это так.
Он откинул голову на высокую спинку стула, закрыл глаза и вспомнил каждый шаг путешествия, которое привело его в этот офис, на эту улицу. Он вспомнил свое собственное осознание того, что у него есть истинное призвание священника. Он вспомнил, что решил последовать за своим отцом в орден Шулера, потому что это было то, что делали Уилсины, и потому, что он разделял приверженность своего отца реформированию того, во что превратился этот орден. И он вспомнил тот день, когда отец убедил его занять должность интенданта архиепископа Эрейка Динниса.
— Клинтан становится одержимым чарисийцами, — мрачно сказал ему отец, викарий, разговаривающий с молодым священником, которому он доверял так, как отец разговаривает с сыном. — Им отчаянно нужен честный интендант, кто-то, кто будет справедливо применять Запреты, а не потворствовать паранойе Клинтана. И, честно говоря, — отец вышел на первый план, — я хочу, чтобы ты убрался из Зиона. Мне не нравится направление, в котором развиваются события, а ты уже сделал себя слишком заметным для моего душевного спокойствия.
Пейтир почувствовал, как его брови приподнялись, а отец резко фыркнул. — О, я знаю. Я знаю! Кастрюля, чайник и все такое. Но, по крайней мере, я старший викарий, а не просто верховный священник! Кроме того...
Он начал было говорить что-то еще, потом остановился и просто покачал головой. Но Пейтир тоже понял то, чего не сказал его отец. Если Сэмилу Уилсину "не нравилось направление, в котором развивались события", то, по крайней мере, одна из причин, по которой он хотел, чтобы Пейтир был в Теллесберге, заключалась в том, чтобы вывести его как можно дальше из досягаемости Жэспара Клинтана, насколько это было физически возможно.
В долгосрочной перспективе это, вероятно, не имело бы никакого значения. Когда дело дошло до этого, ни одно место на Сэйфхолде не было действительно вне досягаемости Клинтана, ибо досягаемость великого инквизитора была самой Матерью-Церковью. Но Пейтир понимал логику, и, как бы мало ему ни нравилась мысль о "дезертирстве" своего отца и остальных членов круга реформаторов Сэмила Уилсина, он понял, что его отец также был прав насчет того, что чарисийцам нужен честный интендант. А честные интенданты, к сожалению, были все более дефицитным товаром.
И поэтому он последовал совету своего отца и принял этот пост.
С тех пор он был рад, что сделал это. Он точно понимал, почему чарисийцы встревожили бы и привели в ярость кого-то вроде Клинтана, но чем лучше он узнавал их, тем более беспочвенными были опасения Клинтана. Возможно, чарисийцы были более изобретательны, чем следовало бы, но среди них не было и намека на Тьму. Он был уверен в этом. И ни одно из нововведений, которые ему было предложено оценить, даже близко не подходило к фактическому нарушению Запретов. Но Клинтан был не готов принять этот вывод — не потому, что у него были какие-либо конкретные доказательства обратного, а потому, что любой намек на "неортодоксальность" среди граждан Чариса был преступлением против его собственной власти как Божьего исполнителя. Хуже того, это потенциально угрожало уютной маленькой империи инквизиции.
Тем не менее, Пейтир оказался не готов к внезапному всплеску открытой войны между королевством Чарис и "рыцарями земель Храма". Внезапная эскалация застала его врасплох так же, как и всех остальных, и он оказался вынужден выбирать между своими обетами послушания великому инквизитору, возглавлявшему орден Шулера, и своими обетами послушания Богу.
В конце концов, это не было соревнованием. Он не мог притворяться, что ему было комфортно — что ему действительно было комфортно, даже сейчас, если уж на то пошло, — в его нынешнем положении. Он согласился служить Мейкелу Стейнейру в качестве его интенданта, но все же не ожидал, что в конечном итоге возглавит новое королевское, а затем и имперское патентное бюро! Он больше не просто следил за тем, чтобы новые нововведения не нарушали Запретов. О, нет! Теперь он активно поощрял инновации... до тех пор, пока они не нарушали Запреты.
Как он и опасался с самого начала, напряженность между этими двумя наборами обязанностей неуклонно подталкивала его все дальше и дальше к "чарисийскому" мышлению. Он переходил от понимания того, что они должны внедрять инновации, если хотят пережить нападение на них, к восприятию инноваций как достойной цели самой по себе. Это была опасная перспектива для любого человека, но особенно для священника, которому было поручено защищать Запреты. И все же ему удавалось жить с этим... по крайней мере, пока. Помогло то, что он так глубоко проникся восхищением императором Кэйлебом и императрицей Шарлиэн и — особенно — Мейкелом Стейнейром. "Еретический" архиепископ Чариса был таким же благочестивым, как и любой другой человек, которого когда-либо знал Пейтир Уилсин, включая любого из коллег своего отца, и Пейтир стал глубоко и лично предан своему новому архиепископу.
Но теперь это.
Его мысли вернулись к письму. Письмо было зашифровано специальным шифром, который они с отцом разработали перед его отъездом в Теллесберг, и он ни на секунду не сомневался, что оно пришло от человека, который его подписал.
...итак, твой отец хотел, чтобы я и дети остались дома. Я боюсь за него, Пейтир, но, в конце концов, мы не останемся дома. Не знаю, что ты услышишь из Храма и Зиона в ближайшие несколько месяцев. Не ожидаю, что это будет хорошо. Но если все пойдет по плану, нас с детьми там не будет. Кто-то, кого я знаю — и кому доверяю, — устроит это, а также то, чтобы Эрейс, Фрейман и юный Сэмил в конце концов присоединились к нам. Не знаю точно, как это сделать, а если бы и знала, то не стала бы упоминать в письменных материалах, даже тебе. Но знай, что сделаю все — все, что в моих силах, чтобы защитить твоих братьев и сестер и доставить их к тебе в целости и сохранности. И знай также, что твой отец любит тебя и очень, очень гордится тобой.
Лисбет.
Он знал, что означало это письмо. Он не знал, произошло ли это уже, но он знал, что это значило для его отца, его дяди и всех других мужчин, которые присоединились к их борьбе за спасение ордена Шулера и самой Матери Церкви.
Он плакал, когда открывал это письмо накануне вечером. Плакал о своем отце и его друзьях, а также о Матери-Церкви... и для него самого. Не из-за смерти его отца — все люди смертны, — а из-за того, какой смертью умрет его отец. За то, что его отец умрет, не завершив великую задачу своей жизни.
И за то, что со смертью его отца эта великая задача выпала на долю Пейтира Уилсина, который был навсегда сослан в страну, далекую от Храма. Он был единственным живым человеком на Сэйфхолде — или будет им слишком скоро — у которого был Ключ, и он никогда не смог бы им воспользоваться, если бы каким-то образом Церковь Чариса не смогла действительно победить Мать-Церковь и всю огромную власть, которой она обладала в мире.
Он провел долгую бессонную ночь в молитвах и медитациях. Моля Бога указать ему его путь, направить его туда, куда он должен идти. И он провел столько же часов, молясь за женщину, написавшую это письмо.
Ты никогда не позволяла мне называть тебя мамой, Лисбет, — подумал он. — Ты всегда настаивала на том, чтобы я помнил свою "настоящую" мать. И я верю и благодарю тебя за это, но мне было всего четыре года, когда она умерла, рожая Эрейс, и как бы ты ни разрешала мне называть тебя, ты тоже моя мать.
Он не всегда чувствовал себя так. На самом деле, он слишком ясно помнил (и с большим чувством стыда), как его четырнадцатилетнее подростковое эго ощетинилось от оскорбленной пристойности, когда его престарелый отец — в то время ему был всего сорок один год — привел домой новую "жену", которая была всего на семь лет старше его собственного сына, оставшегося без матери. Если уж на то пошло, меньше чем на одиннадцать лет старше его собственной дочери! Позор! Какое дело его отцу было вынюхивать кого-то, кто был намного моложе его? Было очевидно, что он просто был сражен ее физической красотой и молодостью, не так ли?
Лисбет потребовался почти год, чтобы уложить эту возмущенную щетину. По сей день более взрослый (и, надеюсь, более мудрый) Пейтир Уилсин знал, что именно ее физическая красота впервые привлекла к ней Сэмила Уилсина. И, вероятно, помог тот факт, что эта стройная брюнетка так отличалась от его первой рыжеволосой голубоглазой жены. И все же, какова бы ни была причина, по которой он мог впервые заметить ее, простая красота и молодость не были причинами, по которым он женился на ней. И когда Пейтир узнал ее, когда она пригладила эту щетину, он сам полюбил ее так же сильно, как любил младших братьев и младшую сестру, которых она ему подарила.
И теперь она где-то пряталась... Если бы ей повезло. Она и те братья и сестра, которых он так любил, спасались бегством, отчаянно прячась от членов того же ордена, чьи цвета и значок Пейтир Уилсин носил даже сейчас. Если бы их нашли, если бы их схватили, она могла бы увидеть, как не только ее муж, но и ее дети будут подвергнуты Вопросу прямо у нее на глазах. И все же, столкнувшись лицом к лицу со всем этим ужасом, со всем этим потенциальным ужасом, она нашла время напомнить ему о любви его отца. Чтобы напомнить ему, утешить его.
Пожалуйста, Боже, — молился сейчас отец Пейтир Уилсин. — Пусть они будут в безопасности. Защити их. Положи на них Свою Руку и приведи их сюда, в безопасное место.
.IV.
Крепость Лок, остров Лок, пролив Троут, королевство Старый Чарис
— Так насколько все плохо на этот раз? — спросил верховный адмирал Брайан Лок-Айленд, граф Лок-Айленд, не слишком веселым тоном.
В данный момент он стоял на железном балконе, привинченном к фасаду самой высокой башни в городе-крепости, известной просто как Лок. Несмотря на то, что это был богатый город, а также самая важная военно-морская база королевства Старый Чарис, и что он стоял на острове Лок, критически важном острове, который составлял все его графство, он всегда думал, что это было особенно лишенное воображения название для города. О, это было достаточно описательно, поскольку оно находилось прямо в центре Троута, единственного пути, по которому любой захватчик мог добраться морем до залива Хауэлл, истинного сердца и жизненно важного центра Старого Чариса. Пока Чарис держал Лок, его контроль над заливом Хауэлл был абсолютным, потеряй он Лок или позволь кому-нибудь взломать его силой, и Старый Чарис лежал бы открытым и уязвимым.
Когда он смотрел на воды Троута, сверкающие и покрытые белыми шапками в свете позднего утра, он необычайно хорошо осознавал как ценность, так и уязвимость Лока.
На протяжении веков Старый Чарис вложил целое состояние в укрепление Лока и двух крепостей, известных как Ки, по обоим берегам Троута. И все же, несмотря на всю заботу и расходы, потраченные на камень и катапульты, а затем и на пушки, истинная цель крепостей заключалась только в том, чтобы высвободить истинную оборону королевства. Укрепления были щитом королевства, флот был его мечом.
— Крепость Чариса — это деревянные борта его флота.
Старый король Жан II сказал это более ста пятидесяти лет назад. В то время это, конечно, было скорее хвастовством, чем фактом. Королевский флот Чариса времен Жана II только начинал свое становление. Но он точно знал, что у него на уме, и с тех пор он и его наследники неустанно работали над тем, чтобы поднять морскую мощь Сэйфхолда на вершину, которую никто другой не мог оспорить. И пока флот стоял на страже у его берегов, Старый Чарис сам по себе был крепостью.
