— Потом оказалось, что я организовала несколько десятков полукриминальных подставных фирм и набрала кредитов на многие миллионы... Паспорта — то наши папа тогда отдал. Надеждой я снова стала только сейчас, до Катастрофы звалась Еленой. Мир все же не без добрых людей оказался, а на войне человека сразу видно становится, на войне человек — голый.
— Да, видно, что в военно— полевой медицине у Вас опыт. К слову — вы этих ребят из "Бастиона" знаете? Очень уж они за Вас горой встали.
— Не помню... Хотя если у этого дылды, как его — ну по — шотландски его еще называют — огнестрельное сквозное верхней трети бедра — то может и встречались. Но я думаю, что просто у них, как у всех воевавших — к ичкерийской агентуре отношение ясное. Насмотрелись.
Помолчали.
— Ну что ж, рад, что версия омоновцев подтвердилась. Завтра вроде намечается крупная операция — слыхал, что все кому ни лень соберутся для захвата ремонтного завода и прочего, что мы там разведали. Вы поедете?
— Конечно. Такое упустить...
— Тогда готовимся. Сегодня вроде ничего не предвидится — можно перевести дух.
— Не получится. Пациенты все равно набираются — вроде и меньше здесь людей стало, а каждый день толпа.
— Ну, раз человек жив — значит болеет. Здоровых людей нету — есть недоработки в диагностике...
Надежда бледно улыбается, услышав эту бородатую аксиому. Надо развивать успех и потому, судорожным напряжением мозга выдаю еще умную мысль:
— "Многих воителей стоит один врачеватель искусный". Старикан Гомер в этом деле разбирался. Насчет воителей у нас будет небогато, так что придется искусностью брать... На митинг пойдете?
— Нет, не пойду. Лучше я подготовлюсь к завтрашнему дню. Тут из Кронштадта вчера прислали еще груз — а я и не приняла.
— Ну. Ладно.
В салоне напряженная обстановка, все ждут митинга. И я добавляю в нее перцу — присутствующие, включая и Демидова, держат в руках красно-черные банки "Яги" — слабоалкогольного энергетического напитка.
Видя таковое, я неожиданно для всех начинаю громко ругаться.
Понимаю, что это некрасиво и неразумно.
Маленький омоновец сильно удивляется такой моей реакции.
— Эта. С чего крик — то?
Перевожу дух. Вообще-то не дело лаяться с компаньонами и гостями. Это неубедительно и вообще некрасиво.
— Откуда у вас это пойло?
— Почему сразу же пойло? Сам же вроде не трезвенник?
— Не трезвенник. А это пойло.
— Да ладно, Доктор — вмешивается и Серега — оно же слабоалкогольное. Ну, угостили ребята, что такого-то?
— Парни, нам сейчас только панкреатиты заиметь. Я серьезно — не надо это пить.
— Да слыхали, алкоголь — яд. Доктор — какая тебя муха укусила?
Так. Действительно, наехал как трамвай. А тут у всех нервы. Вздохнуть — выдохнуть и можно говорить. Поехали.
— Это не алкоголь...
— Слыхали. Это пойло — отрава. Дальше-то что?
— Извините. Я погорячился. Дело в том, что эта хрень сделана по принципу "качелей", как это называется у наркоманов и представляет собой не только алкогольный коктейль, что не очень страшно в принципе, а фармацевтический коктейль, что хуже. Это когда несколько препаратов даются одновременно, и никто не скажет, как это сработает. Здесь — алкоголь и кофеин. Это антагонисты, вообще-то. Бьет-то оно по печени, поджелудочной и мозгам добротно, только надо ли это нам?
— Хочешь сказать, что это хуже водки?
— Если водка не паленая — то хуже. Чтоб от водки получить панкреатит — надо постараться. А это — как специально заточено.
— Но написано же — слабоалкогольное.
— А "ерш" — слабоалкогольный или нет?
— Сравнил, то ж — "ерш"!
— Дык и сравнил — тоже коктейль — то есть смесь — и по градусам — таки слабоалкогольный. А по отвалу башки?
— По отвалу башки — сильно, да.
— Так тут тот же принцип — газировано, чтоб всасывалось лучше, "качели" — то есть одномоментный ввод релаксанта и стимулятора — я уж не говорю о всякой химии типа красителя и консервантов, тоже печени подарочек.
— И прямо так вредно?
— Ну, на Западе такого "молодежного" пойла нет. Было, но запретили. Показатель? — Возможно.
— А для меня больший показатель, что коллеги из Джанелидзе говорили, вал идет панкреатитов у молодых совсем пациентов — да и на вскрытии — печенка у современных двадцатилетних — как у сорокалетних. Это для меня тоже показатель.
— Ладно, не такое пили. От одной не развалимся.
— И еще раз напомню — нам сейчас панкреатиты лечить сложно будет. И цирроз — тоже.
— Да поняли. Поняли...
— И нестояк еще до кучи!
— Ох, поняли... Хватит уж, а?
Общее собрание — или митинг — начался даже чуть раньше. Как я понимаю, собрались если и не все, то многие. Толпа жужжала, как большой рой пчел. Во всяком случае, так было слышно из нашего салона. Вместо трибуны использовали нашего "Найденыша".
Пока мы собирались в толще толпы началось какое-то движение — как оказалось кому-то били морду. Но за помощью ко мне никто не обратился, так что я и не понял — что там было такое. Наверное, отголоски разборок родителей с протестантами.
На БТР залез Овчинников. Голос у дядьки поставлен хорошо, не особо надсаживаясь, командир изложил вкратце ситуацию:
— Петропавловцы и петропавловки! У нас осажденная Крепость, каждый человек на счету, требуются общие усилия и потому от каждого, кто в Крепости находится, требуется полная самоотдача. Иначе не выживем. Поэтому безделье и всякое вредительство, снижающее нашу обороноспособность — является преступлением. Личной угрозой каждому.
Перед гарнизоном ставится вопрос — выгнать из Крепости трех типов, от которых пользы нет, а вред — есть? Работать не хотят, хотят Власти. При этом провалили самую простую задачу — и с большими потерями. Мало того, вчера один из их компании напал на медсестру в медпункте с целью изнасилования, за что и был убит.
Вот эти субъекты.
(На БТР поднялись двое уже виденных мной утром — и Друг Покойного. Поднялись даже где-то спокойно. Не знаю, то ли Михайлов пообещал им всяческих чертей в случае сопротивления, то ли пока не понимают, что дело идет к концу. Раньше-то еще и не такое сходило с рук...)
— Я требую, чтобы нам также дали слово! — голос у Друга Покойного тоже отлично поставлен.
— Наговорились, хватит — обрезает стоящий внизу Михайлов.
— Нет времени на дебаты. Сейчас те, кто считает, что выгонять этих дармоедов не надо — встает сюда, за БТР. Если таковых наберется больше половины — останетесь тут. Если меньше — вам в Никольские ворота — ну или в Иоанновские. — Овчинников спокоен как сидящий в Зоомузее Березовский мамонт.
— Я требую, чтобы хоть видимость законности была соблюдена!
— Будет соблюдена законность. Не видимость ее. Мы всего — навсего выгоняем вас оттуда, где вам не нравится. Как это делали в демократических Афинах. Вы при этом не являетесь гражданами Петропавловской крепости, никаких оснований для вашего нахождения здесь нет — и по правилам за хулиганство и неподобающее поведение сотрудники Заповедника имеет право выставить вас вон.
Тем временем из толпы выходят люди. Набирается неожиданно сотни три.
Но по сравнению с остальными — это очень немного.
Не половина.
Дальше правозашитник пытается что-то прокричать, но его ловко сдергивают с брони. В скором времени всех троих тащат мимо нас — в ворота.
Тут происходит задержка. У ворот лежит жердь, к которой привязан упокоенный вчера Надеждой деятель.
— Покойничка своего захватите — для достойных похорон — удовлетворенно говорит Михайлов.
— И не вздумайте в Неву выкидывать — тут вам не Ганг — добавляет полный мужик — он как раз в день нашего прибытия сюда отводил женщин в тюрьму.
— А если мы откажемся? — нагло спрашивает один из троих остракизнутых.
— Я рассказал этому парню, что вы назвали его обезьяной. — Михайлов показывает на казаха — пулеметчика, который с непроницаемой физиономией наблюдает за всем этим сверху.
— И что? Расстреляете нас, сволочи?
— Нет. Он вам прострелит по одной ноге каждому. И если не уберетесь быстро — прострелит и другую. А потом руки. Он знаете неторопливый. Но меткий. Хотите попробовать?
— Оружие нам дайте!
— Уже давали. Результат известен. Ничерта вы не получите!
— Минутку! — к группе подошел тот самый дылда — омоновец, который Дункан.
В руках у него швабра с какой-то гнусной тряпкой.
Что особенно удивляет — наиглупейшее выражение его лица.
— Эта, вы покойному кем приходитесь — вдовой или вдовцом?
— Что за издевательство!?
— Эта, никакого издевательства. Просто вам по наследству — вот штанишки покойного причитаются. И можете швабру взять — все какое — никакое оружие. Глядишь еще и станете людьми, по примеру дарвиновской обезьяны.
Правозашитник плюет нам под ноги.
— Мы вернемся! И вы еще горько пожалеете, быдло, мразь...
— Еще слово — и я тебя прострелю — серьезно и как-то очень убедительно говорит Михайлов.
Фонтан затыкается. Трое, взяв жердь с трупом, идут в ворота.
Следом проходят двое автоматчиков из службы безопасности Заповедника.
Толпа начинает расходиться.
Ворота закрываются.
Концерт окончен.
— Самое паршивое, что они действительно вернуться — задумчиво говорит Михайлов.
— Это — вряд ли — отвечает ему Дункан.
— Не эти конкретно. Такие же. Потом. Мы, если выживем и вынесем все это, станем защищать своих внуков от того ужаса, который видели. Будем стесняться рассказывать, как все было жутко, жестоко и страшно. И вырастим наивных дуралеев. Тогда-то и появятся такие жулики и напарят за милую душу.
— Это — вряд ли — повторяет Дункан, но не так уверенно. Маска Глупости медленно сползает с его лица.
— Может — неожиданно для самого себя лезу я в разговор. — Может. Как с нами было — нас так оберегали от жути той войны, что в итоге... А, чего говорить... Нам врали совершенно забубенно, а мы развешивали уши. В итоге — сколько пацанов считало, что пили бы баварское пиво, если б деды сдались...
— Я вот не пойму — встревает Саша, до этого так ожесточенно о чем-то думавший, что кожа на лбу шевелилась — я никак не пойму, как у людей громче всех учивших нас толерантности и тому, что все люди одинаковы — самое любимое слово "быдло"?
— Это-то просто — жестко говорит Михайлов. Это просто.
— Да что просто?
— То просто, что часть публики самоназначила себя элитой, новодворянством. И эти новые арийцы естетственно не обязаны разбираться в сортах говна. Для них, небожителей, полубогов — все остальные быдло и совершенно одинаковы. Ну не царское дело морочить себе мозги разницей между там хохлами или таджиками или русскими. Так что они совершенно искренне призывают быдло толерастничать. Ну а к ним — сверхчеловекам — вся эта похабель не относится и они естественно толерастией не страдают. Какая толерантность у эсэсовца могла быть к белорусской бабе с детьми? Он же ариец, а она — унтерменьш. То же и здесь.
— И все-таки есть и хорошие новости. Вот выперли трех дармоедов — итого воздух чище и меньше интриг будет.
— Ой, не уверен...
— Ладно. Там видно будет.
В салоне застаю Званцева. Судя по всему, пока я ротозейничал на митинге, каптри с Николаичем разбирались с завтрашним заданием.
— Интересное кино — говорит Николаич — получается так, что не все так просто будет. И даже скорее — наоборот.
— А что такое случилось?
— Вояки с Ржевского полигона туда направили около взвода — сливки снять. Те прибыли, закрепились, успели сообщить, что вступили в контакт с какими — то местными, местные настроены дружелюбно. И все. Глухое молчание.
— Может рация сдохла?
— Не похоже. Все нам не сказали, но вероятно были другие дублирующие способы связи. Так что вероятно — там противник. И очень может быть — ваши знакомые. Сейчас учитываем такую возможность. Пока идет координация — но, судя по всему, сколачивается неплохая группа — сухопутчики пару танков выкатят, да еще брони будет штук с десяток.
— Ага. И станем мы сгоряча друг по другу лупить. Сработанности-то нуль.
— Есть такая опасность. Постараемся ее учесть.
— Ага. Как начнется пальба, так сразу все всё забудут и начнут шарашить в белый свет. Как в копейку. Делов-то для грамотных людей — влезть в промежуток и обстрелять тех и этих, а потом быстро унести ноги. Видали.
— Я понимаю. Но как сказал Модель — когда ему сообщили, что планы раскрыты — машина пущена. В конце концов, это не самая большая опасность.
— И что тогда — большая?
— Недалеко ходить — соседи — те же финны и эстонцы. Американский флот потерь не понес практически.
— Насчет финнов — это как-то странно.
— Не так и странно. Народ свирепый, упертый и как пехота и моряки — очень даже ничего себе.
— Да не смешите — уж такой упертый и свирепый.
Званцев иронически смотрит на сказавшего это Вовку.
— Вот представь себе — и свирепый и упертый. Например, на флаге ВВС Финляндии — свастика. С тех самых времен. И ничего. У единственных в Европе. И совершенно официально. А насчет свирепый — берешь и смотришь, как они сюда лезли после революции и какие тут боевые действия шли. Или еще раньше.
— Ладно, бог с ней, с историей. Вы что — серьезно считаете, что есть возможность военного вторжения?
— Такая возможность не исключена.
— А что сейчас слышно — где американские корабли?
— Корабли НАТО — сейчас сконцентрировались у Шпицбергена. Информация точная.
— Что их туда понесло? На Севере считают не заразятся?
— И это тоже — на Шпицбергене зомби нет. Но мы полагаем, что основная цель — Хранилище.
— Не вполне понимаю Вас.
— Хранилище — известный бизнес проект. Вы что, действительно ничего не слыхали? Svalbard Global Seed Vault — "Хранилище судного дня"?
— Как-то пропустил, знаете. Да я не очень-то разбираюсь в военно-морских делах.
— Вы даете! Что, серьезно — не слыхали?
— Совершенно. Там что бомбы, ракеты? Или топливо?
— Семена. Хотя бомба, пожалуй, та еще.
— Какие еще семена?
— Обычные семена. Которые сеют. Сельскохозяйственные культуры, говоря проще.
— Шутите?
— Нет. Отлично сделанное убежище, рассчитанное на воздействие самых серьезных повреждающих факторов. Внутри — громадная коллекция семян сельскохозяйственных культур. Оптимальные условия для вечного хранения. Прикрытие — дескать на всякий случай, если что будет катастрофичное, то Человечество будет иметь откуда взять Спасение...
— Что-то Вы ироничны.
— Да не верил тогда и сейчас не верю в эту чушь. Уверен, что катастрофы ждать пришлось бы недолго. Ничего личного — только бизнес. В таком апсекте.
— По-прежнему не понимаю.
— Вы немного с сельским хозяйством знакомы?
— Минимально. Ну, там гуси мечут икру, а булки растут на деревьях...
— Тогда вкратце — есть три типа ведения хозяйства — первый — кустарный — есть у вас три ведра картошки — посадили, собрали, съели, на следующий год осталось три ведра картошки на посадку. Удобрения — свои — из компостной кучи. Расход сил большой, отдача невелика, финансово невыгодно, зато ни от кого собственно и не зависите. Второй — промышленный — с участием многих — одни технику делают, другие — удобрения, картошки сажаете соответственно не ведро, а тонны — и собираете соответственно. Расход сил на ведро картошки получается меньше, финансово выгодно. И тут самостоятельность есть — и технику можно купить у другого и удобрения... А сейчас в дело пошел третий способ — семена обрабатываются так, чтобы дать урожай — и больше воспроизводства не будет. Не предусмотрено. И фирма, поставляющая Вам эти семена, обеспечивает всем остальным — техникой, химией — заточенным именно под эти семена. И получается очень выгодно, только вот тут уже самостоятельности никакой — поставщик — монополист.
