| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Венецианские письма также содержат интересный слух, который может пролить свет на последствия экспедиции. В одном из них Аффаитати отмечает, что сам Васко да Гама и другие капитаны привезли жемчуг значительной стоимости за частный счет; сообщается, что сам адмирал вернулся довольно богатым, взяв с собой различных ценных товаров на сумму от 35 000 до 40 000 дукатов. Особое значение имеет тот факт, что это повторяет схему первого путешествия. В письме Серниги, написанном сразу после возвращения Николау Коэльу в 1499 г., в обсуждении торговли драгоценностями в Каликуте мы уже находим отступление, в котором говорится: "А еще рассказывают, что капитан привез с собой большое богатство, потому что он купил его на серебро, которое у него было для собственных нужд, а так как он еще не прибыл, то неизвестно, сколько он привез" (91). Через месяц Детти повторяет это в своем письме, даже добавляя некоторые детали. По его словам, корабли по возвращении привезли мало специй за счет Короны, потому что у португальцев было мало золота или серебра. С другой стороны, у Гамы были на борту его собственного судна серебряные кубки и другие предметы, "которые служили для его собственного использования на корабле в качестве капитана"; их он продал и обменял на специи в Каликуте, и, таким образом, по возвращении привез личный груз в виде перца, имбиря, корицы, гвоздики, мускатного ореха, лака и довольно мелких камней (92). Таким образом, Гама приобрел в этих плаваниях не только славу, но и целое состояние.
В первой волне триумфа после его возвращения 10 октября 1503 г., вполне возможно, что сначала на это не обратили внимания. Оказавшись в Лиссабоне, как сообщают хронисты, Гама с большой пышностью и торжественностью отнес во дворец золотую дань правителя Килвы в процессии под барабанный бой и звуки труб. Это была первая крупная дань (pareas), привезенная из Азии, и, кроме того, означавшая подчинение мусульманского правителя португальской короне. Д. Мануэл приказал отлить из золота изысканную дарохранительницу (custodia) по проекту Жиля Висенте; этот предмет, законченный в 1506 году, предназначался для использования в монастыре иеронимитов, где он оставался до момента его передачи в Национальный музей искусств Антигуа (93). И снова слава адмирала и его драматическое возвращение привели к его борьбе за центральное место на сцене с самим доном Мануэлом.
Но можно ли экспедицию действительно считать успешной с португальской точки зрения? С чисто коммерческой точки зрения, Корона получила крупный возвратный груз, соперничающий с любым из привезенных в предыдущие годы, даже если капитаны (и сам Гама) также неплохо преуспели в частной торговле (94). Но как насчет более крупных стратегических вопросов? Как мы видели, самые жестокие действия Гамы были направлены против Каликута, и это должно было иметь широкую конкуренцию со стороны португальской короны, даже если дух некоторых из его действий, возможно, был более экстремальным, чем того желала Корона. Бартоломео Маркионни уже писал в сентябре 1502 г., что Гама уехал с намерением "подчинить всю Индию"; Аффаитати, со своей стороны, заявил в письме от того же месяца, что, поскольку у португальцев было недостаточно наличных денег (danari contanti) для оплаты специй, им придется запугать правителя Каликута, чтобы он либо нагрузил их корабли, либо бежал из своей страны (95). В Кочине, по совету Гонсало Жиля Барбозы, он вел себя с правителем относительно тактично и терпеливо, хотя позже торговцы-маппила Чериан и Маммали Мариккар утверждали, что он и его родственники Висенте Содре и Эштеван да Гама вымогали у них корицу бесплатно (96). В случае с Каннануром произошедший по инициативе Гамы разрыв переговоров в начале октября 1502 г. был явно опрометчивым, но в конечном счете он смог восстановить утраченные позиции и фактически укрепить ранее непрочную основу фактории. Таким образом, есть веские основания полагать, что в феврале 1504 г., когда Д. Мануэл предоставил Гаме два крупных дополнительных дарения, включая ренту в размере 400 000 рейсов (которая должна была поступать от лиссабонского налога на соль), он не был полностью недоволен (97). Дарственная грамота начиналась с описания обстоятельств первого путешествия, восхваляя Гаму за то, что он вышел далеко за пределы земель, известных древним; затем прямо упоминается дань, взимаемая в Килве (правитель которой описывается как "король, обладающий великой властью и богатством", и в чьем распоряжении находится золотой рудник в Софале, богатейший в мире); далее в письме с одобрением говорится о нападении Гамы на "мавров из Меквы, врагов нашей святой католической веры" и его успешных переговорах с другими правителями; и, наконец, упоминается флот, с которым он вернулся, "весьма нагруженный и с большими богатствами" (98).
Таким образом, в целом складывается впечатление, что политическая позиция Гамы значительно изменилась с 1497 г. В этом нет ничего удивительного, учитывая изменение общей политической ситуации при дворе Д. Мануэла, что потребовало создания новых союзов со всех сторон. Очевидно, что к 1504 г. собственные позиции монарха были значительно сильнее, чем в начале его правления. Его второй брак с дочерью Католических монархов означал, что прямое наследование теперь было обеспечено, поскольку с рождением его сына Жуана (позже ставшего Д. Жуаном III) риск того, что корона перейдет к психически неустойчивому герцогу де Браганса, больше не существовал. В придворных кругах наконец-то был достигнут консенсус в отношении того, что предприятие в Индийском океане будет продолжено, даже если точные его условия будут открыты для обсуждения. В споре между мессианистами, такими как Дуарте Гальван, и ориентированными на коммерцию "прагматиками", такими как барон Алвиту, ясно, что Гама скорее связал свою судьбу с последними. Но Корона была слишком сильна, чтобы ее игнорировать, особенно для мелкого представителя служилой знати, социальная мобильность которого зависела от королевских дарений; кроме того, судьба Д. Жоржи, которому теперь суждено было навсегда остаться на обочине придворной политики, была более или менее решена к 1504 г. Даже такие люди, как Д. Франсишку де Алмейда, теперь были готовы пойти на компромисс с Короной, хотя их концепция взаимосвязи между торговлей, войной и мессианскими планами радикально отличалась от концепции Д. Мануэла и его ближайших советников. Что касается Васко да Гамы, то мы знаем из его действий, какую позицию он занимал по торговому вопросу; он полностью поддерживал торговлю и получение прибыли дворянами и капитанами, отправлявшимися в Азию, и гораздо менее восторженно относился к монархическому капитализму Д. Мануэла. Тем не менее, в начале 1504 г. могло показаться, что примирение между этой программой и планами Д. Мануэла все еще было возможным; монарху нужно было выставлять напоказ славу своих агентов в открытии, даже если его агенты, такие как Гама, нуждались в покровительстве монарха. Но вскоре между Гамой и монархом что-то пошло не так.
ПОСТКРИПТУМ К ЭКСПЕДИЦИИ: СОДРЕ
Ключ к решению проблемы почти наверняка кроется в том, что произошло в Индийском океане после отплытия Гамы из Кералы в феврале 1503 г., хотя вполне возможно, что у Д. Мануэла в конце концов вызвали недовольство сообщения о деле "Мири", или частные торговые операции Гамы, или даже его чрезмерно жестокое поведение в Каннануре и Каликуте. Но и дело Содре не следует оставлять без внимания. Мы видели, что в соответствии с инструкциями Короны в Индии было оставлено пять (а не шесть, как в некоторых версиях) кораблей под командованием дяди Гамы по материнской линии и его близкого доверенного лица Висенте Содре. Очевидно, часть поручения Содре состояла в том, чтобы захватывать неприятельские корабли и превращать их в призы (andar as presas, как это называлось в ту эпоху); таким образом, он должен был быть вечной занозой в теле судоходства между Красным морем и Кералой (в частности, Каликутом). Но у пребывания такого флота в Индийском океане была и другая цель, а именно — защитить недавно основанные фактории в Кочине и Каннануре от враждебных действий. Это требовало, чтобы Содре оставался в непосредственной близости от юго-западного побережья Индии, даже когда он выполнял свое первое поручение и в ходе этого сколотил личное состояние; на самом деле Гама пообещал правителю Кочина, что Содре защитит его порт (99).
Теперь стало совершенно ясно, даже после сражения между флотом Гамы и флотом маппила Каликута в феврале 1503 г., что Самудри не собирался прекращать войну с португальцами. Итальянец Маттео да Бергамо, писавший во время пребывания в Мозамбике в конце марта 1503 года, недвусмысленно упоминает циркулировавшие слухи о том, что правитель Каликута намеревался разрушить факторию в Кочине, а также завоевать само это королевство; трудно поверить, что те же самые слухи ускользнули от ушей Содре (100). Тем не менее, он и его брат Брас Содре решили покинуть побережье Кералы в поисках лучших целей для своей корсарской деятельности в непосредственной близости от самого Красного моря. К апрелю они уже атаковали и захватили несколько судов, принадлежащих мусульманам, в основном в районе мыса Гвардафуй. Почти наверняка именно об этих действиях упоминает южноаравийский летописец Мухаммад бин Умар ат-Тайиб Ба Фагих в следующем отрывке из своего "Тарих аш-Шихри":
"В этот год (раджаб 908/1503 г.) корабли франков вышли в море на пути в Индию, Ормуз и другие края. Они захватили около семи судов, убив тех, кто был на борту, а некоторых взяли в плен. Это было их первое действие, да проклянет их Бог!" (101)
Нам доступен убедительный рассказ очевидца, португальца, участвовавшего в этом рейде, а именно Перо де Атаиде (102). В письме Д. Мануэлу, написанном в Мозамбике в феврале 1504 г., он отмечает, что после отплытия Гамы Содре направил свой флот к мысу Гвардафуй, захватив по пути самбук с перцем и сахаром, а затем еще четыре корабля с тканями, гвоздикой, бензоином, камфарой и рисом на борту. Однако товары на этих кораблях были присвоены братом капитан-майора, Брасом Содре, который явно выступает в роли злодея в этой пьесе. Только после того, как он набивал собственные карманы, он позволял другим капитанам подняться на борт захваченных судов, а они, со своей стороны, обычно находили только огромные тюки, которые были слишком велики, чтобы их можно было перевезти на свои корабли. Таким образом, напряженность внутри португальского флота быстро росла, еще больше обострившись после захвата большого корабля из Чаула, перевозившего ткани, в том числе шелк. Атаиде прямо заявляет, что Брас Содре присвоил некоторые из этих товаров, "не занося их в книги Вашей Светлости, помимо многих других вещей, которые он брал, когда хотел, ибо никто не осмелился ему перечить, поскольку его брат позволял ему делать все, что вздумается". 20 апреля флот Содре пристал к островам Куриа-Муриа у юго-восточного аравийского побережья Маската и Омана, вместо того, чтобы направиться в порты Бербера или Зейла (недалеко от Африканского Рога), как предпочитали другие. Эти острова были заселены по большей части бедными скотоводами-бедуинами, и португальцы могли обменивать ткани и рис на местных овец. Одну из каравелл вытащили на берег для кренгования. Затем дело приняло драматический оборот. Атаиде пишет:
"Несколько дней спустя западные ветры утихли, и жившие на острове мавры сказали ему [Содре], что он должен уйти оттуда в более безопасное место, потому что вот-вот поднимется еще один очень сильный ветер, а он ответил, что у него есть железные канаты (amaras de fero); однако мавры ответили ему, что он должен немедленно уйти, и что даже будь эти тросы сделаны из стали (ago), они недостаточно прочны, чтобы сопротивляться силе стихии, что ветер поднимет сильные волны, и что ему не мешало бы сразу отплыть. Итак, сеньор, на следующий день налетел такой сильный ветер, а море стало таким бурным, что корабль Висенте разбился о берег, а за ним и корабль Браса Содре со сломанной мачтой, у каждого из которых было по шесть якорных тросов на носу, и наш Господь позаботился о том, чтобы в то время я спасся, со сломанной мачтой и со всего лишь двумя якорными канатами на носу, чтобы вылечить и спасти как можно больше из тех потерпевших крушение людей, которые смогли спастись с кораблей".
Дальнейшее окутано тайной. Хотя Висенте Содре погиб, его брат Брас Содре, по-видимому, выжил после крушения, выбрался на берег и тут же казнил лоцмана корабля из Чаула, а также несчастного горбатого кормчего "Мири", которого Гама отдал братьям Содре, чтобы они следовали его указаниям. Атаиде особенно сожалеет о смерти последнего, "лучшего [лоцмана], который был во всей Индии; и который был наиболее необходим для Вашей Светлости". После этого умер сам Брас Содре, возможно, по естественным причинам, а возможно, и нет (103). Атаиде тактично обходит молчанием этот вопрос, отмечая:
"Сеньор, после гибели кораблей и смерти Висенте Содре произошло много событий, о которых ваша светлость узнает от многих лиц и от меня в большей степени, если Бог позволит мне вернуться туда [в Португалию]".
С оставшимися ста пятьюдесятью людьми (включая фактора Содре, Родриго Рейнеля) Атаиде утверждает, что взял на себя ответственность за три уцелевших каравеллы и скудные запасы хлеба и риса, которые остались у них. Только два месяца спустя он (на "Сан-Паулу") и два других капитана (один из которых идентифицирован как Фернан Родригес) смогли отправиться в Каннанур. Письмо Атаиде заканчивается самовосхвалением за то, что он вернул корабли в Индию и спас часть артиллерии с потерпевших крушение судов "с таким риском для себя, чтобы служить Вашей Светлости, как я желаю"; в награду он просит даровать ему должность алькайд-мора Томара, которую занимал Висенте Содре. Но в конце он не может удержаться от нападок и на своих врагов, очевидно, на покойного Браса Содре, некоего Антониу ду Кампо и даже на самого адмирала мимоходом. Естественно, Атаиде не слишком распространяется о том, что фактории в Кочине и Каннануре оставались уязвимым в период его отсутствия в Керале, до конца августа 1503 г.
В случае с Каннануром этот промах оказался не таким уж серьезным. Хитрый Гонсало Жиль Барбоза был относительно хорошо осведомлен о том, что происходит вокруг него; кроме своего племянника Дуарте Барбозы, он мог рассчитывать также на помощь в 1503 г. сына Гашпара да Гамы, обращенного в христианство, и под именем Бальтазара (еще одного из волхвов) поступившего на службу на факторию в Каннануре (104). Но Кочин — другое дело. После отъезда братьев Содре Самудри усилил давление на правителя Кочина, чтобы тот выдал ему Диогу Фернандиша Корреа и других португальцев, обосновавшихся там; сообщается, что Корреа, со своей стороны, даже попросил у правителя Кочина судно, которое позволило бы ему перевести свою факторию в безопасный Каннанур. Последний отказался, полагаясь на свои способности защитить португальцев, — уверенность, которая в данном случае была неуместной. Затем португальские хроники сообщают о следующем письме, отправленном самудри кочинскому радже:
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
