Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— То, что он утопил корабль — это не страшно. — Раздражение, владевшее невысоким толстячком, так и хлестало через край. Да он и скрыть этого не пытался, раз за разом нервно комкая пухлыми пальцами пергамент с докладом купца. — А вот то, что вместе с " Золотой Ланью" на дно ушло МОИ товары... — "Мои", толстячок отчетливо выделил голосом. — Намного все усложняет!
— Круг зубов его — ужас; крепкие щиты его — великолепие; они скреплены как бы твердою печатью; один к другому прикасается близко, так что и воздух не проходит между ними; один с другим лежат плотно, сцепились и не раздвигаются, — меланхолично процитировал отрывок из книги Иова секретарь, невозмутимо наблюдавший за терзаниями бургомистра. — От его чихания показывается свет; глаза у него как ресницы зари; из пасти его выходят пламенники, выскакивают огненные искры; из ноздрей его выходит дым, как из кипящего горшка или котла. Дыхание его раскаляет угли, и из пасти его выходит пламя. На шее его обитает сила, и перед ним бежит ужас. Мясистые части тела его сплочены между собою твердо, не дрогнут. Сердце его твердо, как камень, и жестко, как нижний жернов".
— Левиафан? — вопросил бургомистр, затравленно озираясь. Толстяк как-то враз потерял всю спесь и внешний лоск, как будто библейское чудище оказалось на расстоянии вытянутой руки. Но в затхлом помещении, что расположилось в глубине ратуши, не обнаружилось никого, кроме двух человек. Секретарю бургомистр обычно доверял как самому себе, только вот в себе он сейчас был совсем не уверен.
— Похоже на то, — все так же меланхолично продолжил секретарь. — Я бы не удивлялся, Петер. Последние времена наступают. Датчане спасают добрых немцев, рискуя собой. Фердинанд зарезал в Эгере Альберта. В Нижних Землях за луковицу тюльпана дают доброго коня... Конец света близок. И сия "громада неописуемая" только знак первый, что печати сняты.
Бургомистр тяжело вздохнул, нервно ломая руки. Впрочем, "ломая" — сильно сказано, толстые сосискообразные пальцы, казалось, могли гнуться в любую сторону без всякого вреда для себя.
Секретарь продолжил развивать мысль, уже в более практическом направлении, при этом его тон не поменялся ни на гран, оставшись таким же постно-благочестивым:
— А вот доклад я бы спрятал под сукно. Негоже панике идти дальше в народ. Торговля опять же испортится. Налоги будет не собрать. Придется солдат вводить. К чему нам сие? Да и "муж достойный Отто Витман", вкупе с Рюндемаром, как по мне, уже зажились. Пора Господу призвать их к себе. Я займусь?
Секретарь замер, чуть приподняв бровь в ожидании.
Бургомистр нахмурился, решая умственную головоломку, в которой требовалось привести к единому знаменателю движение товаров, денег, убытков, ненужных слухов и людских судеб. И едва заметно кивнул. Даже не кивнул, а скорее чуть качнул подбородком, но собеседник все понял верно. Благочестивый секретарь вышел, неслышно прикрыв дверь.
Отто наливали не скупясь, вино и пиво текли, как вода, пенясь и дурманя, щедро проливаясь мимо сосудов и жадных ртов. Моряки умеют гулять и пить, но такой безумный загул случается нечасто. Впрочем, день особый, когда все можно, и никто не упрекнет, что малость потеряли берега. Еще бы, счастливчик какой рядом с ними сидит! Что полдня проболтался в воде, что твой клещ, вцепившись в доску, это, конечно, мелочь. И не через такое проходили седые морские волки, у которых даже пузо ракушкой поросло, как днище у корабля в теплых морях. А вот, что удалость матросу спастись от твари, Адом порожденной, это да! За это выпить стоит! И парню налить щедрой мерою — пусть радуется, что живой. Трактирщик, жадная скотина, самого лучшего, и не скупись!
Парень и радовался всей душой, заливая потаенный ужас кружками французского вина. Николаю Чудотворцу поставил свечу в три фунта в благодарность за спасение чудеснейшим образом. Благо, бывший владелец утопшей "Лани" оказался не жаден и выплатил все жалование, добавив сверху несколько десятков монет. И позвав в следующий рейс. Отто отказался, но прислушавшись к голосу благоразумия, не очень категорично. Деньги имеют свойство кончаться, а снова в солдаты идти, после относительно вольного моряцкого житья не хотелось. Солдатом, конечно, жить проще, чем моряком, бытие на корабле похоже на ад — в сырости, духоте и вони, с гнилой жратвой и тухлой водой. Но и умирает наемник неприятно, плохо, можно сказать, умирает. А лихорадку можно подхватить где угодно, все в руках Господа, что на суше, что на море. Небо над головой везде одно.
Две кружки пива стукнулись о стол. Пышная пенная шапка щедро плеснула через край, прямо на столешницу, давно забывшую первозданный вид.
— Ты, что ль, Отто? Которого датчане выудили? — добродушно вопросил новый собутыльник.
— Ну, я. — Матрос хоть и нагрузился преизряднейше, но весь ум не пропил. И малая часть, что трезвой осталась, сразу заподозрила что— то недоброе. Всем угощающий был хорош — и пива с ходу выставил, и улыбался добродушно, что твой родственник. Но в глазах его прятались два тонких шильца, острых и колких.
— Вот и отлично! — улыбнулся подсевший человек. — Угощайся, парень, за твою удачу! — с этими словами, показывая пример, он припал губами к живительной влаге.
— Благодарю, но воздержусь, — отодвинул подальше кружку Витман. В его утробе плескалось достаточно вина и пива, дурманящих голову, но где-то глубоко внутри разума загудел тревожный набат.
— Зарок сегодня дал, — заплетающимся языком, но достаточно твердо пояснил моряк. — Во благодарность за спасение. Не пить, не грешишь бляжим образом с блудницами вавилонскими, да Имя Божье всуе не поминать.
Мгновение сосед внимательно смотрел на пьяного, прикидывая, удастся настоять на своем или нет. И, вероятно, понял, что — нет, не выйдет.
— Не уважаешь, значит?! — взревел гость, поднимаясь из-за стола, пряча руку за пазухой. — Угощением брезгуешь, вошь морская?!
— А ты сам из чаши мужа сего отпей, а потом орать будешь, — на плечо крикуна тяжело опустилась рука в черной перчатке. Точнее, лапа, придавившая того тяжестью свода небесного к земле. — Испей. А после и поговорим. Про уважение, смирение и покорность Воле Божьей!
Крикун вскинулся было и сразу сдулся, потому что рядом с черноруким, чье лицо испещряли мириады шрамов, откуда ни возьмись, появилось еще два его подобия — такие же хмурые, плечистые и очень хорошо вооруженные. Видать, подельники.
— Испей, — очень доброжелательно повторил наемник, но его неприятный взгляд не вязался с вежливым предложением.
Скандалист побледнел и начал что-то лопотать. Солдат в перчатках шевельнул пальцем, и его помощники без промедления и лишней суеты приступили к делу. Остроглазый любитель пива с ходу получил по зубам той самой кружкой, из которой он собирался угостить Витмана, затем был напоен из нее же остатками пива, а в завершение процедуры отправлен восвояси пинком под зад, с наказом передавать бургомистру привет и пожелание здравствовать. Если все случится под забором не окочуриться.
Напротив обалдевшего от калейдоскопа событий матроса, присел еще один из спасителей, доселе державшийся в тени. Не очень высокий, но прямой как пика, худощавый. С обжигающе холодными глазами.
— Я — капитан Швальбе. А ты — Отто Витман. Матрос с "Золотой Лани". — Худощавый отмерял слова коротко и скупо, как мерки пороха в осажденном городе, его палец указывал Витману точно между глаз, как пистолетный ствол. — Две седьмицы назад тебя вытащили из воды датчане. А вот "Золотая Лань" не пришла ни в один порт Немецкого Моря. И не придет. Вас было двое, кто спасся. Но только что тебя пытались отравить. Люди местного бургомистра. Почему?
Он был зол, очень зол! Тот-Кто-Несет-Много-Рук не принял бой, издалека услышав призыв — сбежал. Пользуясь преимуществами своей природы, ушел на глубину, куда не было хода даже Ему, отказав в славной битве и желанной смерти. Это плохо, обидно. Опять придется слушать плеск волн и писк китов. Надоело. Устал. Скучно.
Не беда. Выход есть всегда. И сейчас есть. Неживые. Те, что скользят по поверхности Его владений, иногда принося Ему жертву своими маленькими детьми, которые, будучи не в силах долго качаться на волнах, тонут. Они вкусные. Хоть и очень много надо их, чтоб насытить Его чрево. Неживых много. Иногда очень много. Целыми стаями бегут куда-то, изредка опускаясь на дно, наверное, тоже умирать.
Если иных противников не осталось — пусть врагом станут неживые! Он объявляет им войну насмерть. Неживых много, они смогут подарить Ему покой. Вечный покой.
Холодные обливания, смена кабака и подогретый бульон с потрохами и перцем сотворили маленькое чудо. Отто отчасти протрезвел, не сказать, чтобы полностью, но достаточно для более-менее обстоятельной беседы.
— Ну а потом он пасть как откроет! — распаленный воспоминанием, матрос широко раскинул руки. — Где-то так, но раз в пять больше! Или в шесть!
Капитан переглянулся с соседом, неприметным солдатом с такими же холодными глазами. Немногим ранее Швальбе представил его как Мирослава.
— Ярдов шесть-семь? — уточнил капитан. — Многовато.
Капитанов сосед только плечом дернул.
— Все может быть. У страха глаза велики. А вода еще и очень меняет размеры. Притом в разные стороны.
— Не верите?! — подскочил уязвленный Отто. — Да я почти у Зверя в зубах был! Пречистая вызволила! — матрос истово перекрестился. — Зубищи — во!..
— Только в пять раз больше, — закончил за матроса Швальбе. — Дружище, не горячись, собери мысли в кучу, и повтори все с начала.
— Да что там повторять, — Витман тоскливо огляделся, надеясь обнаружить в пределах досягаемости хоть кружечку пива. Не нашел. Мирослав раздраженно дернул себя за ус, и Отто торопливо продолжил:
— Ну, значит так. Шли мы из Антверпена в Куксхафен. Сюда, стало быть. Грузом шерсть была, ну и по мелочи всякой, что Мартен в трюмы набил. Мартен — это владелец наш.
— Мы знаем, — кивнул Швальбе. — Продолжай.
— Шли спокойно, — продолжил Витман. — Ветер ровный, море, что зеркало твое. И тут...
Матрос осекся, скрипнул зубами и сжал кулаки, одновременно ссутулившись, словно укрываясь от ветра. Похоже, даже сейчас, спустя время, будучи на берегу и в безопасности, он чувствовал себя очень неуютно, вспоминая те события. Впрочем, его душевные терзания Мирослава ничуть не тронули.
— Отто, ты не в театре, а мы не восхищенные зрители, — строго заметил второй наемник. — Давай без заминок. Строго и по существу.
— А то сержант пива тебе не даст, — Швальбе подкрепил кнут пряником в виде туманного обещания выпивки. — И сам его выдует. Он такой. Мирослав, не дави парня. Пусть рассказывает, как может.
— Да кто давит?! — возмущенно фыркнул сержант. — Капитан, вы слушайте его дальше, а я за пивом пойду. Надоело.
Витман с некоторым облегчением проводил взглядом фигуру злого сержанта и продолжил:
— И тут, на траверзе Гельголанда, эта чуда на нас и полезла. Длиннючая, зараза. Мартен говорил, что в пол-лиги точно, но вы ему не верьте. Такая громада нас бы и не заметила. А так, как "Лань" утонула, потом еще моряков честных ловил, чисто угорь какой. Пастью своей мерзкой ловил. И ел...
— Опиши его, если можешь. — Швальбе подвинул к матросу блюдо с обжаренным в говяжьем жире луком. — Только грызани. А то развезет совсем. Забудешь все.
— Не развезет! — вскинулся Витман, все же зачерпнув пригоршню золотистых колечек. — У меня, до сих пор перед глазами рыло это мерзкое. И глаза. Красные такие. Без зрачка совсем. Прям аж в душу заглядывает, скотина, как наизнанку выворачивает! И весь черный такой, и чешуя с фонарный щит. Я и на войне таких ужастей не видал!
— Так ты из солдат? — удивился Швальбе.
— Был грех, потоптал солдатскую дорожку. А после Брейтенфельда, когда наши папистов вздули, в аккурат и ушел.
— И со шведами служил? — снова удивился капитан.
— С ними самыми. У судьбы кривые дороги.
— Вот даже как получается.... — Швальбе задумался и через минуту продолжил, чуть более дружелюбным тоном. — А скажи-ка, любезный мой сослуживец, почему Рюндемар корабль свой "Золотой Ланью назвал"? Он же саксонец, насколько знаю, а вовсе не англичанин. И Дрейка если и видел, то только на картинке.
— Так у него в Нижних Штатах связей по торговле много, а там, если испанцев куснул — скидка полагается. Вот в честь славной Дрейковской посудины и назвал. Тому уж все равно, а делу прибыток.
— Неисповедимы пути коммерционные! — засмеялся Швальбе и заорал сержанту. — Мирослав, бросай девкам про подвиги наши заливать, да тащи пива! Мы с Отто, оказывается, под одними знаменами на католическую сволоту ходили.
Услышав призыв тащить пива, матрос уставился на капитана с благоговейным восторгом. Сержант ухватил за раз несколько кружек и попер через народ к столу, где сидели сослуживцы. И никто в гаме окружающем не услышал, как беззлобно буркнул себе под нос старый Мирослав:
— С кем ты только под одними знаменами не ходил, курец заснежный...
Ему пока не везло. Неживые не принимали вызов, как Он и не старался. Хотя, может это потому, что Неживые погибают, а их дети не добираются до суши? Точно. Так и есть. Некому рассказать, кто убивает их, одного за другим. Ничего, Он — умный. Он все понял. И сделает так, как надо. Прямо сейчас. Ведь в десятке его длин плывет Неживой, царапая гладь обросшим животом. Разогнаться, ударить головой в бок, круша хрупкие ребра и ломкий панцирь врага. Отойти, снова набрать скорость, и вылететь из воды, упав точно поперек туши, разламывая ее пополам. А потом, дождавшись, пока враг утонет, подобрать нескольких детей, но не всех, некоторых нужно оставить. Пусть доберутся до земли и приведут других, больше и сильнее, на подмогу. Это легко, гораздо тяжелее — до самого берега бороться с искушением, ибо их мясо вкусно.
А после — ждать...
Боцман злосчастной "Лани" Мартен Рюндемар сам себе не поверил бы, что так может случиться. Что есть все-таки Господь на небе. И что видит Он своего раба неразумного. Всего ничего назад Мартен думал, как бы не пойти рыбам на корм, а сейчас сидит рядом с капитаном ландскнехтов будто подле лучшего друга. Два вояки при капитане, парни по виду суровые и бывалые, но вежливые. И пивом стол заставлен, да и к пиву кой-чего. А сидят они посредине лучшего антверпенского кабака, Рюндемар пересказывает историю о Змее, и никто его не перебивает.
На флейте уцелевшего боцмана было под пятьдесят душ. А живых осталось всего двое. Нервно дернув плечом, Мартен от души приложился к кружке, пытаясь запить горький привкус, вдруг объявившийся во рту.
— ... И вот, как аршбакэ бешиссен этот, на флейт сиганул с размаху, с небес об нас грянувшись, поняли мы, что смерть пришла. А даже помолиться, напоследок, никак. Так и ушел на дно наша ласточка, — скупая слеза скатилась по небритой щеке, то ли от чувств, то ли от обилия пряностей в похлебке, с которой Мартен сноровисто чередовал пиво. — Даже словом его не помянули. Не идет молитва, когда корабль твой тонет, а рядом такая скотина бултыхается, глазищами сверкая.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |