Я был ограничен прогулочным шагом, поскольку таковы были правила охраны здоровья и техники безопасности сервиса. Теоретически вы могли летать, как супермен, и некоторые люди это делали, но девять из десяти в процессе блевали. Я осторожно следовал правилам игры, но, казалось, мне потребовалось необычайно много времени, чтобы пройти по этому израненному ландшафту в поисках моего сына. Мое беспокойство росло. Это было настолько нереально, что я чувствовал себя так, словно попал в ловушку сна, не в силах ни спешить, ни бежать. Я не хотел быть здесь, иметь дело с этим, с неисправной виртуальной проекцией, в этом ужасном, пустынном, похожем на сон месте, где здания растворяются в земле.
Именно в этот момент я увидел ее: стройная фигура, бледное пятнышко лица, вспышка светло-рыжих волос.
Она стояла на моем пути, но впереди меня, возможно, на расстоянии не менее полукилометра. Она что-то кричала и указывала в сторону прибрежной деревни. Я не мог расслышать, что она говорила. Я пытался сосредоточиться на ней, но когда смотрел прямо на нее, она, казалось, исчезала, растворялась в тенях и облаках; я видел ее ясно только тогда, когда не смотрел на нее.
Фантомы не были таким уж необычным явлением в виртуальных мирах. Часто система стирала то, чего не ожидала увидеть, полностью вычеркивая это из своей реальности. Или, в других случаях, система показывала вам то, чего на самом деле не было, конструкцию из плохо отображенных теней и бликов, интерпретацию объектов, которые она не могла распознать. Она могла быть артефактом системы обработки визуальных данных.
Однако она не была артефактом, я знал это глубоко внутри. Это была Мораг. Даже здесь, в виртуальной реальности, она не оставила бы меня в покое. Но у меня не было на это времени, не сейчас.
Я продолжал красться по ландшафту. Мораг не подошла ближе, но и не отошла от меня. Она просто отступила, ее движение было неуловимым, таинственным. — Уходи! — крикнул я. — Я здесь ради Тома, а не тебя! — Я опустил голову и уставился на свои виртуальные ноги, шлепающие по изрытой земле.
Когда я снова поднял глаза, ее уже не было.
Наконец я приблизился к маленькому городку. Местечко было небольшим, всего, может быть, дюжина зданий, расположенных в виде грубой сетки. На изрытых колеями путях было припарковано несколько машин, больших потрепанных полноприводных с крошечными моторными отсеками, которые выглядели как ранние водородные двигатели, наследие 2020-х годов. Я подумал, что здесь нет капсульных автобусов.
Вокруг было много людей. Некоторые из них целенаправленно двигались между зданиями, быстро разговаривая на языке, которого я не понимал. Другие собрались небольшими кучками, некоторые из них плакали. Все они казались приземистыми, маленькими, круглыми и были одеты в тяжелые пальто и ботинки — из ярких искусственных современных тканей и материалов, а не в тюлений мех или что-то в этом роде, чего я ожидал. Они выглядели как представители разных рас, некоторые были круглолицыми азиатами, другие, более очевидно, европейцами, даже светловолосыми и голубоглазыми. Я смутно знал, что в прошлом веке Советы использовали Сибирь в качестве огромного лагеря для рабского труда; возможно, некоторые люди из этого смешанного населения происходили от заключенных или ссыльных.
У всех у них были суровые лица, усталый вид. И все они были забрызганы грязью. Хотя на меня время от времени бросали взгляды, в них не было ни любопытства, ни радушия. Я пошел дальше по городу.
Большинство зданий представляли собой хижины с деревянными стенами. Но я увидел несколько круглых палаток, сделанных из чего-то похожего на шкуры: может быть, это были юрты, подумал я, которые монголы когда-то построили в другой части этого великого океана суши. И там были здания, похожие на вигвамы, — палаточные столбы, перевязанные наверху, обнесенные стенами не из шкур, а из веток и сухой земли. С шестов свисали ленточки: молитвенные ленточки, как я узнал позже, развешивали люди, которые все еще практиковали шаманизм и анимизм, люди, которые всего лишь на поколение или около того отошли от образа жизни охотников-собирателей и идеи о том, что сама земля переполнена духами. Если это было так, то духи в тот день были не слишком благосклонны. Все было залеплено этой серо-черной грязью. Она налипала на стены и крыши большими комьями, как будто ее разбрызгивали из огромного шланга. Даже на голой вытоптанной земле между зданиями виднелись брызги и воронки, серый цвет грязи смешивался с темно-коричневым цветом земли.
Странное оседание расплавленного грунта затронуло некоторые из более прочных зданий. Одна маленькая лачуга, украшенная крестом, возможно, христианская церковь, накренилась под впечатляющим углом. Юрты и вигвамы, тем не менее, выглядели более или менее вертикально. Я предположил, что если земля начнет уходить из-под ног, ты мог бы просто свернуть такой дом и переехать в какое-нибудь более стабильное место.
Вскоре я прошел прямо через городок, вышел на другую сторону и оказался лицом к морю. Возможно, это была рыбацкая деревня, но я не увидел ни лодок, ни гавани. В нескольких сотнях метров от нас береговая линия вздымалась низкими песчаными утесами, которые выглядели так, словно просто растворялись в море. Я не видел никаких признаков того вертолета; возможно, он пролетел дальше вдоль побережья. Само море было сплошного серого цвета; оно выглядело ужасно холодным. И оно казалось опасно близким; я мог видеть следы прилива на порогах и у фундаментов домов. Казалось, что здесь оно вгрызается в береговую линию, как это было во Флориде.
Там было одно здание, явно не принадлежащее местным жителям. Это была палатка камуфляжно-зеленого цвета с ярко нарисованным красным крестом на полотне. Знакомое по слишком многим новостным репортажам из зоны бедствия, это было зловещее зрелище.
Кто-то закричал, так громко, что у меня заболели уши, прежде чем включились глушители.
Передо мной стояла маленькая девочка. Она была просто комочком, почти затерявшимся в огромной парке. Ее лицо было круглым, румяным, с прожилками слез, и она смотрела на мои ноги. Подошла женщина и подняла ее, свирепо глядя на меня.
И пока я смотрел, как женщина уходит, я заметил ряд мешков для трупов на земле, все аккуратно застегнутые.
— Эй, вы! — Это был четкий вызов с американским акцентом, возможно, с западного побережья.
Навстречу мне шла женщина в космическом скафандре — или, по крайней мере, так это выглядело, ярко-синем комбинезоне с логотипами агентства ООН по оказанию помощи. Но капюшон ее маски был расстегнут и откинут с головы. Она была чернокожей, возможно, лет под тридцать, с суровым выражением на маленьком личике. — Вам не следует находиться здесь с таким количеством обнаженной плоти, — рявкнула она на меня сейчас. — Вы что, не слышали о клещевом энцефалите? И вообще, как вы сюда попали?
— На самом деле меня здесь нет, — сказал я. Я протянул руку, как будто хотел пожать ей руку. Она автоматически отреагировала, протянув мне свою руку в перчатке; моя ладонь прошла сквозь нее, на мгновение распавшись на облако прямоугольных пикселей, и в моем ухе зазвенело предупреждение о нарушении протокола.
— О, виртуальная реальность, — сказала она, ее настойчивость плавно перешла в презрение. — Вы что, какой-то любитель бутылочных горлышек? Упырь, пришедший посмотреть на мертвых людей?
Ее слова заставили меня похолодеть. — Я не турист-катастрофист...
— Тогда проявите немного внимания. — Она указала на мои ноги.
Посмотрев вниз, я понял, что так сильно расстроило маленькую девочку. Я парил в нескольких сантиметрах над поверхностью земли; неудивительно, что ребенок испугался. Я поспешно отдал системные команды и опустился на землю.
Военнослужащая повернулась, чтобы уйти. Очевидно, у нее не было времени, чтобы тратить его на таких, как я.
Я поспешил за ней. Мне хотелось схватить ее за руку, чтобы привлечь ее внимание. — Пожалуйста, — сказал я. — Я ищу своего сына.
Она замедлила шаг и снова посмотрела на меня. Ее звали Соня Дамейер, я прочитал по бирке у нее на груди, майор Соня Дамейер, армия США. Она была знакомым зрелищем, американский солдат, одетый в космический скафандр в каком-то богом забытом уголке планеты, как и большинство ей подобных в наши дни, посвятивших себя спасательным работам и поддержанию мира, а не военным действиям. — Ваш сын был здесь лично, при выбросе?
— Что?.. Да, он был здесь. Я слышал, что он жив, но, возможно, ранен, больше ничего не знаю. Его зовут Том Пул.
Ее глаза расширились. — Том. Герой.
Она сказала это мягко, но это было не то, что вы хотели бы услышать о своем пропавшем ребенке. Я смутно осознавал свое тело, мое настоящее тело, погруженное в жидкость комнатной температуры и слегка обезболенное, ворочающееся в темноте, как будто мне снился дурной сон. — Вы знаете, где он?
— Сюда. — Она повернулась к той большой больничной палатке.
Я последовал за ней. Мои шаги в виртуальной реальности казались очень тяжелыми.
Мы вошли в палатку. Нам пришлось пройти через нечто вроде воздушного шлюза, надутого из прозрачного пластика. Конечно, я мог просто пройти сквозь стены, но Дамейер подняла для меня створки, и я следовал протоколу. Внутри было темно; мое поле зрения моргало и дрожало. Но мои глаза виртуальной реальности реагировали на изменение уровня освещенности так же быстро, как расширяется диафрагма камеры.
Когда ко мне вернулось зрение, я дико оглядел ряды раскладных брезентовых коек. Медицинские роботы, важно жужжащие неуклюжие тележки, нагруженные оборудованием. Большинство пациентов были в кислородных масках, и по рукам змеились капельницы. Я не заметил особых признаков травматических повреждений, ни сломанных ног, ни раздробленных ребер. Они выглядели как жертвы отравления или газовой атаки, как при инциденте в лондонском метро в 2020-х годах. Не то чтобы я был экспертом по неотложной медицинской помощи. Все пациенты были взрослыми — и, очевидно, не местными жителями; все это оборудование было прислано западными державами, чтобы позаботиться о своих собственных гражданах.
Мое поле зрения снова пошатнулось. Я покачал головой, как будто это могло помочь. — Черт возьми.
— Дело, — послышался слабый голос, — в палатке. Частичная клетка Фарадея, вплетенная в ткань. Может, это и ООН, но все же военная операция, папа...
Я резко обернулся. Это был Том, знакомое лицо смотрело на меня с зеленой подушки военного образца. Я едва мог его разглядеть.
Это был тяжелый момент. Как виртуал, ты не можешь плакать, во всяком случае, не с тем дешевым программным обеспечением, которое Джон нанял для меня. Но я плакал, это тучное, не в лучшей форме тело плавало в резервуаре в центре Майами, как младенец в утробе матери, выплакивающий свое эмбриональное сердце. Мало того, мой канал связи продолжал сбоить, так что изображение Тома распадалось на плоскости и тени, как будто на самом деле там был не я, а он сам. Я попытался обнять его. Я сомкнул руки в пустом воздухе, когда запищали предупреждения протокола. Насколько это печально?
Том наверняка не одобрил бы того, что я прибежал сюда за ним. Логика наших отношений отца и сына не допускала меньшего. Но в полумраке больничной палатки, когда я попытался коснуться его, выражение его лица было мягким — не приветливым, но, по крайней мере, прощающим. По-своему, как мне показалось, он был рад меня видеть.
После нескольких минут этого фарса лечащий врач Тома приказал мне выйти оттуда, поскольку я отвлекал других пациентов. Но он сжалился над нами. По его словам, "доза" Тома была небольшой, и, хотя Тому все еще требовался постельный режим, он мог покинуть полевой госпиталь.
Итак, Том спустил ноги с кровати, и медбот помог ему натянуть брюки и куртку.
С собой у него был только легкий кислородный баллончик, маска болталась на шее, и он, прихрамывая, медленно вышел из палатки. Мне очень хотелось поддержать его, но, конечно, я не мог. Вместо этого он позволил майору Соне Дамейер взять его под руку.
Она проводила его до одного из этих покрытых глиной зданий, похожих на вигвамы, и помогла ему пройти через низкую дверь с кожаной створкой. Внутри земляной пол был покрыт ковриками из шкур каких-то животных, очень старыми и потертыми от использования. Там были три набитых травой матраса и стопка кастрюль для приготовления пищи. Единственным значительным предметом мебели был большой старый сундук, надежно запертый на висячий замок: семейное сокровище кочевого народа. Мои системы донесли запах несвежего кулинарного жира.
Там был один жилец, местный житель, мальчик в укороченной куртке-парке военного образца. Ему было лет двенадцать-тринадцать, он ковырял вилкой в открытой банке с молодой морковью. Когда мы вошли — пострадавший Том в кислородной маске, Соня в скафандре и я, призрак виртуальной реальности, — ребенок, широко раскрыв глаза, попытался оттолкнуть Соню и убежать. Том тихо заговорил с ребенком. Парень ответил, прежде чем выбежать, хотя и не без того, чтобы еще раз испуганно посмотреть на нас с Соней.
Том с трудом опустился на один из матрасов. Он схватился за грудь, как будто ему было больно. К моему некоторому удивлению, Соня устроилась на матрасе рядом с Томом.
Я спросил: — Вы двое знаете друг друга?
— Не раньше, чем начался выброс, — сказал Том.
Соня сказала: — Желательно, чтобы у Тома была какая-то защита. Некоторые местные жители вымещают это на жителях Запада. Том нравится даже работникам гуманитарной помощи.
— Ну, ты можешь это понять, — сказал Том. Он слегка хрипел, как будто внезапно превратился в заядлого курильщика начала века; это был хрип в легких, которого вы больше не слышали. — Местным жителям приходится нелегко, папа. Еще до потепления промышленность в этом районе привела все в беспорядок. Ты, должно быть, видел завод в паре километров отсюда. Даже в прошлом веке тут были разливы нефти, реки были затоплены отходами, земля вокруг заводов оттаивала...
Мне хотелось накричать на него. — Хотя бы раз, — сказал я, — разве мы не можем поговорить о тебе, а не о состоянии этой чертовой планеты?
Том напрягся. — В первую очередь, именно поэтому я здесь.
Соня Дамейер просто наблюдала за этим обменом репликами с забавным выражением на лице.
Я отступил и попробовал еще раз. — Просто расскажи мне, что произошло.
Он сделал глубокий, хриплый вдох. — Я только что набрал полные легкие газа.
— Газ? Ядовитый газ, нервно-паралитический? О чем мы здесь говорим?
— Папа, успокойся...
— Это не искусственный газ, — быстро сказала Соня. — Вам не нужно беспокоиться об этом, мистер Пул. Это был не терроризм, не преднамеренный. Событие было естественным. Газ состоял в основном из метана с примесью углекислого газа. — Она подняла бровь, глядя на Тома. — Но вашему сыну досталось гораздо больше, чем объем его легких. Он бы этого не получил, если бы не бросился в самое пекло, чтобы вытащить ребенка.
Так вот в чем был его героизм. Том отвел взгляд, смущенный даже этим лаконичным описанием, став вдруг очень молодым.
