| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Чего пристал? — осаживала его Птица. — Тебе какое дело? Ты в этих делах не понимаешь ничего.
— А ты понимаешь? Ты понимаешь? — Еж так быстро не сдавался. Он непременно желал знать, зачем Птица понеслась на соседний склон ночью. Саен ничего не рассказал о привороте, и мальчишка догадывался, что ему не все поведали. Это его терзало и беспокоило.
Птица про себя порадовалась, что хотя бы Травке абсолютно все равно, где она была и что делала. Ходит себе по садику и гладит стволы деревьев или остатки травы внимательно рассматривает.
Вечером, едва закончили с ужином, появился Саен. Велел сделать ему крепкого чаю и бросил Птице:
— Завтра же сведу с твоего плеча цветочки.
И Птица вздохнула, сжала плечи и опустила глаза. Сводить татуировки было очень больно, об этом судачили время от времени в трактире мамы Мабусы. Для этого надо было соскрести верхний слой кожи, да еще и прочитать определенные заклинания, чтобы не началось воспаление.
— Трусиха, — покачал головой Саен, — я жду чай. Принеси мне его в комнату.
Все не ладиться, все не так. Только устроились — вздумалось Птице приворот сделать. А теперь вот Саен решил татуировки сводить с ее тела. И что, вместо милых цветочков у нее на плече останется грубый страшный шрам? Шрамы для женщины — это позор, это уродует тело и отталкивает мужчин.
Птица вздохнула и взялась за заварочный чайник.
— Что, тебе жалко своих татуировок? — спросил неугомонный Еж.
— Сам попробуй кожу сдирать с себя, так узнаешь.
— Попроси, чтобы Саен оставил тебе твои цветочки. Они очень красиво смотрятся на руке, мне они нравятся. Может, Саен и передумает, он же добрый.
Не передумает. В голосе хозяина слишком хорошо слышались жесткие нотки. Да и Набара может опять явится среди ночи, и это тоже страшно. Птица только от одной мысли о синей богине впадала в ступор. Пусть уж, лучше, наверное, Саен сведет татуировки...
Но следующий день прошел спокойно, без приключений. Саен проспал до обеда, после хорошо поел и снова завалился в кровать. Вечером сам себе поменял повязку, побрился и даже спросил Птицу, не помочь ли ей с ужином. Это потому, что его сила потихоньку к нему вернулась, вот что поняла Птица. Он отдохнул, пришел в себя, и сейчас ему гораздо легче, чем вчера.
— А сделай оладьев, Саен, таких толстеньких, каких всегда делаешь, — тут же включился Еж.
Птица несмело улыбнулась и выжидающе посмотрела на Саена.
— Давайте оладьев. Сметана есть у нас?
— Есть, — заверила его Птица.
Вечер прошел, как обычно. Тревоги улеглись, ошибки забылись. Шипело на сковородке масло, трещали в печке дрова, гудела внизу река. Еж расспрашивал Саена о том, как правильно ковать мечи — оказывается, когда-то давно Саен работал кузнецом вместе со своим братом и хорошо знал кузнечное дело.
— А духов Днагао тоже можно победить? — осмелился спросить Еж.
— Можно. Всех можно победить, — машинально ответил Саен, снимая со сковородки очередную порцию оладьев.
— А как? Как одолеть Невидимых? Их же никто не моет видеть до той поры, пока они сами не покажутся?
— Я их вижу, — обмакнув оладушек в сметану, Саен отправил его в рот и выразительно глянул на Ежа, — я их вижу.
— Потому что ты — Знающий? — уточнил Еж.
— И поэтому тоже.
Потому что Саен — Моуг-Дган, вот почему! Птица это знала теперь очень хорошо, но она предпочла молчать. Сидела себе на ковре, недалеко от полок с тюбиками и мешочками различных трав и натягивала на небольшой станочек дополнительные нити для рисунка на гобелене.
— А сюда Невидимые могут проникнуть? — снова спросил Еж.
— Не могут. Что им тут делать? Это не их территории, они не имеют власти над Каньоном.
— Не их территории? А разве надо делить... эти самые... Территории всегда делятся между Невидимыми и людьми?
— Древнее правило такое есть. Его соблюдают, тут все соблюдают правила, кроме суэмцев, конечно. Раньше была только Суэма, Королевств не было. И только суэмцы были, и все эти земли принадлежали им. А после того, как была открыта Дверь и после Первой войны с проклятыми Суэмы стало меньше, она отодвинулась на восток. А на западных землях и появились Невидимые, и эти территории стали принадлежать им. Они их отвоевали, понятно? И люди позволили им владеть этими землями и подчинились им.
— Потому что не смогли воевать против Невидимых? — уточнил Еж.
— Потому что не смогли. И поэтому тоже.
Последняя порция оладьев устроилась в огромной миске. Саен наполнил медом пару чашек и позвал всех ужинать.
— Давай, Птица, бросай свое ремесло и присоединяйся. Поедим и я гляну, что можно сделать с твоими цветочками.
Птица вздрогнула, тихо спросила:
— Может, завтра?
— Чтобы Нас снова приперся сюда в виде Набары ночью? Уволь, Птица, я не хочу дергаться каждые два часа. Хочу спокойно лечь и отдохнуть. А ты, Еж, не делай круглые глаза. Ты отправишься спать, без вопросов. Но сначала выкупаешь Травку и переоденешь ее.
Оладьи не лезли в горло. Охватило, почему-то, Птицу, такое волнение, что она на месте не могла усидеть. Ей хотелось выть и кричать, хотелось заехать Саену в лицо кружкой с горячим чаем. Необъяснимая злость скрутила так, что все здравые мысли вылетели из головы.
А Саен оставался совершенно спокойным. Убрал и вымыл посуду. Отправил Ежа и Травку в ванную и велел не копаться. Сам принялся перебирать какие-то баночки и травы на полках. Птица как сидела на стуле около стола — так и не сдвинулась с места. Она вдруг совершенно ясно поняла, что хочет убежать, прямо сейчас. Сорваться с места и нестись в темноту, подальше от потемневших глаз Саена, от пылающего в печи огня, от противной бурлящей реки. Чтобы он провалился, этот Каньон Дождей! Чтобы Саену пусто было!
Она медленно поднялась и направилась к входной двери, чувствуя, что еще немного — и закричит диким голосом. Ее трясло, в голове стало пусто и гулко.
— Началось, не зря я взялся за эти цветочки. — Буркнул Саен, повернулся и четко произнес: — Ты не управляешь ею, дух, ясно? Ты не будешь ей управлять!
Птица вдруг против воли повернула голову и почувствовала, как что-то произнесло в ней грубым низким голосом:
— Буду! И ты мне не указ, Моуг-Дган!
Слова — как камни. Как много этих камней внутри, как сильна злость, как горяча ярость! Убить бы Саена, расцарапать ему лицо, разорвать грудь, выдрать сердце и выкинуть в бурлящую реку!
— О, гляньте, он разговаривать умеет. Не указ я тебе? Указ! — Саен ринулся к Птице, схватил за руку и, с силой сжав, приказал, глядя прямо в глаза:
— Замолчи и убирайся. Во Имя Создателя, убирайся. Она теперь не принадлежит тебе, я купил ее. И ты не будешь иметь над ней власти! Пошел вон!
Горячий взгляд Саена обжег, залил бешеной волной и хлынул в самую душу. Затопило, залило так, что воздух перестал поступать в легкие. Сковало внутри, сжало каменными тисками. Пытаясь вздохнуть, Птица задергалась, замотала головой, окунулась в темноту, и странный низкий рык вырвался из ее нутра. Как будто что-то цепкое, темное зашевелилось в самой глубине души, что-то настолько сильное и страшное, что сознание отключилось, мир погас, и Птица провалилась в темноту.
Очнулась она от того, что кто-то осторожно гладил ее по щеке. С трудом разлепила веки и увидела черные зрачки Саена. Поняла, что может дышать, что дышится легко и свободно и что сейчас ей вообще очень хорошо. Она лежит на коврике, голова на чем-то мягком. И Саен совсем рядом, смотрит на нее, в глазах тревога, беспокойство и еще что-то... радость, что ли?
— Привет, — тихо сказал он, — кажется, мы прогнали духа, который контролировал тебя.
Птица не знала, что говорить, потому промолчала, с наслаждением втягивая в себя воздух. Как же легко дышится!
— Попробуй встать, что ли. Или не сможешь? Физически ты здорова, вполне себе, потому должно получиться. Встаешь?
Да, встать получается. Поднялась, огляделась, виновато глянула на Саена и сама удивилась. Как легко ей теперь смотреть в глаза хозяину! Раньше что-то внутри буквально дергало и сдерживало, и любой прямой взгляд давался с невероятным трудом, будто приходилось преодолевать какой-то барьер. А теперь так просто, так легко. Она что? Перестала быть рабыней?
— О, Птица, ты правильно мыслишь. Ты перестала быть рабыней. Осталось только осознать это полностью и перестать думать, как рабыня. Ты свободна, можно сказать, почти полностью свободна. Осталось только вывести твои цветочки. Возьмемся? Ты согласна, чтобы я свел твою татуировку?
Птица кивнула и поняла, что Саен хочет, чтобы она произнесла это вслух. Вот так легко и просто поняла хозяина, будто всю жизнь знала его и была рядом с ним.
— Да, давай сведем. Мне не жалко, я не хочу их больше.
— И не боишься?
— Нет.
Создатель, как стало легко разговаривать! Как будто язык обрел новую свободную жизнь. Птица уставилась на Саена и потрясенно повторила:
— Я не боюсь. Я хочу свети эти цветочки.
Саен улыбнулся и заметил:
— Хорошо разговаривается, да?
— Удивительно. Что это было? Что ты сделал?
— Прогнал духа, которого привязали к тебе еще тогда, когда совершали обряд над тобой и Травкой.
— А у Травки тоже есть такой?
— Вполне может быть. Я его пока не чувствовал. А вот твой был силен, ничего не скажешь, я понял, что он есть, как только увидел тебя в Линне. Но без твоего желания я не мог ничего поделать, а ты тогда уж очень хотела служить Набаре. А теперь?
— Я была глупой.
— Согласен, — усмехнулся Саен.
Глава 10
Ножик казался совсем маленьким. Блестящий клинок отражал и полочки, и шкафчики, и даже деревянные балки потолка. Рукоять — цельный кусок темного дерева, покрытого то ли маслом, то ли воском. И очень тонкие, замысловатые резные узоры.
— Это колдовской нож? Узоры на нем несут заклятие? — спросила Птица, наблюдая, как Саен нагревает блестящее лезвие на огне.
— Ничего они не несут. Запомни, Птица, в Каньоне никто и никогда не пользуется колдовством. Любое заклятие, что совершается, призывает Темных, берет силу у них. В мире ничего не бывает просто так, здесь все уравновешено, все создано гармонично и все существует по правилам. Люди не умеют совершать ничего необычного и сверхъестественного. У людей есть своя сила, своя энергия, и она тоже имеет значение, она тоже может многое совершать. Только люди об этом не знают. И желают получить силы и способности Темных. Потому и прибегают к колдовству и к магии. А у людей есть своя магия, если можно так сказать, и Темные сами были бы не прочь этим обладать, да не могут. Не дано им.
— Что это за человеческая магия? Не бывает такого.
— Как не бывает? Люди умеют любить, и любовь придаем им необыкновенную силу. Невидимым это не дано. Я не говорю о любовных утехах, я говорю о другой любви. Когда человек становится очень дорог, когда хорошо понимаешь его и чувствуешь, когда не мыслишь жизни без него.
Саен грустно улыбнулся, повернул нагретое лезвие другой стороной и добавил:
— Есть любовь матери к своим детям, когда мать готова отдать жизнь за детей. Это огромная сила, и Невидимые не могут ее преодолеть.
— Любовь матери? — рассеяно спросила Птица.
— Ты помнишь свою мать?
— Почти не помню. Какие-то смутные обрывки в голове. Обоз помниться, дорога, мужчины с синими бородами — вот и все.
— Это все очень не правильно, — тихо ответил Саен и вытянул ножик из огня, — каждый должен помнить свою маму. А еще лучше, когда родители живут долго и с ними можно поговорить, посоветоваться. Да просто посидеть вместе — и то хорошо.
— Зачем ты нагрел его? — тихо спросила Птица, стараясь унять дрожь в руках.
— Не бойся, я не стану срезать кожу с тебя. Это особые татуировки, их не срезают, их распутывают. Когда-то мне приходилось делать такое дело. Это не просто, но должно все получиться. Я постараюсь взять часть боли на себя, но все равно будет не приятно. Придется потерпеть, ладно, Птица? Справимся?
Голос его потеплел, он глянул спокойно и ласково, после пояснил:
— Ножом я постараюсь подцепить край вязи. По правилу тут каждый цветочек связан с другим, мне надо будет найти начало татуировки. А прокалил я нож для того, чтобы не занести тебе инфекцию в рану. Ну, грязь не занести в ранку. Ты как, готова?
Закусив губу, Птица кивнула.
Саен взял ее за руку, всмотрелся в рисунок на плече и заговорил, медленно, немного растягивая слова:
— Работа красивая, ничего не скажешь. Мастер, видать, делал. Но небольшая, что хорошо. Я как-то распутывал приличный такой рисунок с зменграхами. Несколько зменграхов было нанесено. Пришлось целый день потеть, а после пальцы свои лечить. Нить татуировок жжет сильно, с ней надо уметь справляться и уметь гасить ее жар. Я тогда этого не знал, уже после прочел в одном из свитков знакомого мага.
— У тебя есть знакомый маг? — спросила Птица, чувствуя, как дрожит ее голос.
— Да не дрожи так, Птица, я еще ничего не начал делать. У меня много знакомых, на самом деле меня многие знают, только под разными именами. Кто-то знает как старейшину Каньона, кто-то как охотника на драконов. А кто-то видел меня еще в те времена, когда я был Моуг-Дганом. Славные были денечки тогда, ничего не скажешь...
Не меняя интонации голоса Саен вдруг сделал быстрый надрез, надавил пальцем и дернул. Птица вскрикнула, плечо обожгло нестерпимой болью, свело судорогой, но тут же отпустило.
— Удалось, — все так же спокойно сказал Саен, — вот он, кончик вязи, вот за него и надо тянуть, чтобы распутать. А мы сейчас попробуем понять то заклинание, которое сюда вплели. Вот они, слова, когда тянешь нить, они проступают сквозь узоры, становятся видимыми...
Ничего приятного в этом не было, казалось, что вытягивает Саен что-то буквально из нутра Птицы. В пальцах у него засветилась тонюсенькая нить, которую он осторожно распрямлял, и слабая боль в плече временами нарастала волной, заставляя Птицу кусать губы.
— Последние цветочки тебе наносил один и тот же жрец в храме, я могу даже увидеть его лицо. Дим-Хаар его звали. Ты помнишь? — сказал вдруг Саен.
Птица закивала, не в силах что либо произнести. Перед ней на мгновение предстало светло-голубое небо Линна, высокие кипарисы над крышей храма и послышался звон маленьких бубенчиков... Всего одно мгновение, но показалось, что запахло морем и можжевельником.
— А до этого были другие жрецы, они и вплели в нить татуировки проклятие. "Нелюбовь" — вот что за слово было в твоих цветочках. Ты поняла, Птица? Это как проклятие, чтобы ни тебя никто не любил, ни ты никого. А мы сейчас это распутаем, у нас сейчас все получиться... Вот и второй цветок разошелся... длинная нить получается, и горячая, зараза. Это всегда так, чем сильнее заклятие, тем горячее нить, когда ее распутываешь...
Саен запнулся, дернулся. Резкая боль накатила, как волна в бурю, накрыла так, что стало невозможно вздохнуть. Вспыхнул яркий свет, и на короткий миг Птица вдруг увидела мрачный темно-зеленый зал, узкие арки, черные и оранжевые линии узоров на стенах и потолке. Множество свечей на длинных тонких подставках. И себя, привязанную к крестовине. Голые ноги, голые руки, рассеченные запястья. Кровь на коленях, на животе... собственная кровь... низкий, медленный голос жреца, читающий заклятие... страшная боль, выворачивающая внутренности...
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
