Вступление. Лиса-крестьянка. (Завершено)

— Коробки с порошком там, дома, возле печки, только осторожно бери, крайнюю мыши погрызли. Лучше в какой-нибудь кулёк насыпать и сюда нести. Замачивай свои вещи, и завтракать пойдём.

— Замечательные идеи, с самого утра! Максимально одобряю!

И снова никакого яда, ни в стиральном порошке, ни предложенной пище. С ума можно сойти!

— На остров бы с тобой загреметь! Тропический, необитаемый. — заявил ронин, указав на Кицунэ палочками. — Когда всё здесь коровьей лепёхой накроется, осталась бы искорка нормального человечества.

— А что, здесь совсем никак ничего построить не получится? — навострив уши отвлеклась от еды лисица. — И почему лепёхой — сразу всё?

— Слишком долго длился век Тишины, вот почему. — зло ухмыльнулся ронин. — Глобальные проблемы отвалились, у людей свободное время появилось, и все сразу начали с ума сходить. Раньше о чём думали? "Где бы кусок брюквы достать, чтобы до утра никто из детей с голоду не умер", или "С кем бы договориться, что бы бандюги побоялись мой дом спалить", а теперь, чуть хапнув жизни без войн — "Фотомодель на рекламном плакате угнетает женщин"! "Ушедший с работы раньше начальника, рабочий не проявляет производственного патриотизма"! "Местное население обязано ложиться под приезжих, которых мы навезли как дешёвую рабочую силу и отпустили лиходействовать в народ"!

— Как это — фотомодель угнетает? — лиса, всегда мечтавшая быть красивой, на этой фразе подавилась солёным огурцом, с трудом прокашлялась и заглотила непослушный кусок. — Кого угнетает?! Женщин?!

— Ну да. Она — красивая, а остальные не очень. Вот и угнетаются. Давайте наберём в рекламные агенства кривых, косых и толстых, чтобы целевая аудитория не таращилась на рекламу, а шарахались и отворачивались. Красивая женщина — символ шовинизма и патриархата. Ты что, здесь на ферме, прозевала "Революцию Роз", когда целые толпы озверелых дамочек в розовых шапочках по городам ходили? Ну ты и дикая! С нераскрытыми глазами осталась! Ну ничего, на первую же розочку нарвёшься, она тебя просветит.

— О чем?

— Обо всём. Вот, думаешь, почему ты надела такое красивое платье?

— Почему?

— Это я тебя заставил! И платье надеть, и волосы расчесать, и косынкой подвязаться. Руки помыть и есть аккуратно это, наверное тоже тебя заставил я. Ты вот не знала, и я не знал, пока мне не сказали, а мужчины установили эталон красоты, и жестоко заставляют женщин ему следовать, беспощадно измываясь на теми, кто не может или не хочет удовлетворять шовинистические представления об идеальной женщине.

— Бред какой-то. Что мне теперь, грязной, скрюченной и в рванье ходить, чтобы мужчинам не нравиться? Это наверное те же идиоты придумали, которые запретили девушкам помогать?

— Они самые. Они по всем городам расползлись, и к чему только не придирались! Видела, к примеру, в больших зданиях планы эвакуации при пожаре? А на них фигурка бегущего человечка изображёна, из палочек и кружочка. И повсюду фигурка эта — без юбки! А это значит что?

— Что?

— То, что патриархальное правительство заботится о спасении при пожаре только мужчин!

— Пф-ф-фы! — Кицунэ не выдержала и расхохоталась.

— А на урановых рудниках и литейном производстве труд женщин запрещён, потому что во-первых, злые мужики не видят женщину себе равной, а во-вторых, очень любят ей всё запрещать! Ограничили свободу женщины окочуриться от рака, или сгноить легкие в литейной вони! Ах, это чтобы сохранить здоровье женщины для рождения детей?! Вот всегда вы, мужики, в женщине видите только инкубатор!

Кицунэ расхохоталась ещё громче, даже не представляя, что такой идиотизм кто-то может продвигать на полном серьёзе. Ронин шутки шутит! Вот болтун!

— Вот и весь мир так же. Сначала ухохатывались от их заявлений, потом нервно дёргаться начали. А они неведомо как пролезли на телевидение и радио, статейками своими про угнетение захламили всю печатную прессу. Шиза как язва поползла во все стороны, и кем-то с перепугу начали приниматься законы, один дурнее другого. Женщин агитируют сходить с ума и беситься в полной вседозволенности, а попытки их вернуть в адекватность объявляют патриархальным угнетением. Думаешь, это — шутки? Шизофреничек таких ещё лет десять назад были единицы, а теперь — тысячи! Всё ещё крошечный процент среди миллионов нормальных женщин, но визга и истерики от этого процента столько, что проходя мимо любой женщины, начинаешь нервно коситься и на всякий случай держать дистанцию. Сопротивленки всегда рядом, как демоны-кровососы, и пристально ищут, с чего бы оскорбиться, а оскорбившись, нападают, вцепляются в жертву, и начинают визжать! Они сплетены из ненависти, питаются ею и распространяют зло, стремясь рассорить, стравить мужчин и женщин. Если удаётся стравить, то женщина попадает в их лапы и они её заражают, как упыри, а мужчина начинает бояться и ненавидеть женщин, отталкивать их от себя и к каждой такой, обиженной, изумлённой и одинокой, тут же подползает радостный жирный упырь, в засаленной майке с кучей значков, и раскрашенными в дикие цвета волосами.

— И... и что, никто ничего не делает?! — забывшая о смехе и еде, спросила задрожавшая и побледневшая Кицунэ. — Это же свихнувшиеся какие-то! Их надо изолировать, и лечить!

— Ага, полечишь ты их, когда они уже и в правительстве, и в силовых структурах, и в Единстве Культуры. — ухмыльнулся ронин. — Да и не до них сейчас. Всем плевать, есть заботы поважнее. Как мирный век начался, производство резко вверх попёрло, народ в него массово вовлекли, а потом дельцы всех мастей начали гайки закручивать. Потихоньку, понемногу. Подрезая льготы, подстригая оплату, потихоньку провоцируя работать больше за те же деньги. Десятилетие за десятилетиями накручивали, накручивали, и накрутили так, что среднестатистический работяга сейчас впахивает без больничных и отпусков по десять-двенадцать часов в сутки, едва сводит концы с концами и всё время на нервах от того, что ему постоянно пытаются навесить дополнительных обязанностей. Владельцы фирм счастливы, но есть у закручивания гаек один интересный момент — раздавленный и ослепший от беспросветной жизни человек плохо работает, быстро умирает очень плохо размножается. Населения в стране Лесов к окончанию века Мрака знаешь сколько было? Сто шестьдесят миллионов. А до начала последних войн осталось меньше сотни. Шестьдесят миллионов, больше трети населения в мирное время — пф-ф-фыть! И испарилась. Ты бы видела города-призраки, вокруг умерших и брошенных фабрик. Жуткое зрелище.

— Я... видела.

— Не повезло тебе. Но и это — ещё не всё. Первые лет пятьдесят, города с их производством высасывали людей из деревень, но деревни быстро кончились. Ещё лет двадцать продержались, массово завлекая к станкам женщин, которых выжимали ничуть не хуже, чем мужчин. И вот когда людей по совершенно неведомой причине осталось катастрофически мало, лет тридцать назад, повезли из зоны тектонического разлома юхов. Массово. Крепкие, выносливые и неприхотливые краснокожие карлики, ух они нам сейчас поработают задёшево! Утрут носы всем нашим, ленивым и криворуким, нытикам!

— Ага, поработают они им. — буркнула Кицунэ, прекрасно знавшая, как юхи, жестокие и коварные проныры, ненавидят белокожих жителей равнин, во времена великого расселения занявших все плодородные земли и не выпустивших детей огня из зоны тектонического разлома.

— Поработали. — подтвердил ронин, с тем же злым сарказмом. — Сговорились с местными бандами и захватили кучу предприятий. Бывших владельцев вышвырнули или удавили, на территорию натащили своего оборудования и штампуют любой контрафакт, что в голову взбредёт, от ботинок и мягких игрушек, до самой тяжёлой, забористой наркоты. Подминают под себя торговлю, транспортные компании, лезут на должности градоначальников и судей. Живут огромными анклавами, ходят большими группами, и в случае любого конфликта с местными мгновенно вызывают боевиков на подмогу. Местное население гнобят, насилуют и режут, а большим начальникам валят деньги на лапу, чтобы генералы спускали псов закона на тех из местных, кто попытается защититься и рыпается против красных. Вот по этому, девочка моя, с сопротивленками никто ничего и не делает. Все чувствуют, как рвутся жилы империи, и напряглись в ожидании последней, большой крови. Будет только смерть, тотальная резня, и крах государства. Не через двадцать, и не десять лет, а сегодня, сейчас, когда щёлкнет последняя жилка.

— Но... как это остановить?

— Никак. Империя накрылась рваною махрой. Всё, что можно сделать, это поскорее добраться до своих родных, собрать вокруг себя побольше сильных людей, и как жилка щёлкнет — пробиваться, по колено в крови, через обезумевшие земли на запад или юг. В Холодные Горы, или Великую Пустыню. Главное — плечом к плечу с роднёй и братьями. — ронин протянул через стол к лисице руку с развёрнутой ладонью. — Пойдёшь со мной?

— Я... я... — Кицунэ смутилась. — Не знаю....

— Ну, подумай. Я до полудня ещё у тебя тут побуду, если не возражаешь.

— И что же, вечером дальше пойдёшь? В ночь?!

— Для меня никакой разницы, идти днём или ночью. Мы, самураи, ко всему приспособлены. Сейчас настираюсь, развешу тряпьё на солнышке сушиться, а как подсохнет чуть-чуть, оденусь и пойду. Эта страна мертва. Нет здесь никакого смысла задерживаться. Ни мне, ни тебе.

Со стиркой Кицунэ пыталась ронину помочь и, сама не заметив, ещё больше ввела его в смятение, моментально показав что совершенно ничего не умеет. Теоретические основы какие-то конечно были, на уровне посыпать порошком и побултыхать в воде, но не более. Что это за странная служанка для благородной леди, не умеющая ни готовить, ни стирать, ни искать компромиссные решения простейших жизненных проблем?

Когда двое тружеников развесили выполосканное тряпьё сушиться и сели на энгаву отдохнуть, девчонка сбегала в дом и принесла чашки с... горячей водой, которую, за неимением заварки, предлагалось просто немного подсластить.

— А что же ты, без чая, вот так и будешь одну воду пустую пить?

— Ну, пока, наверное, придётся.

— Это ты зря. Сейчас ведь лето, и по округе пробежавшись, можно массу чаезаменителей насобирать.

— Правда? Это где, и каких?

— Да вот, например, в огороде малину видишь? Нарви листочков, и неси сюда.

Кицунэ сбегала туда-сюда, притащила горсть листочков. Залив их кипятком, отдыхающие немного подождали, а потом, добавив сахара, осторожно, чтобы не обжечься, отхлебнули по чуть-чуть напитка, обретшего зеленоватый цвет, наполнившегося вкусом и ароматом.

— Ого! — Кицунэ изумлённо вытаращила глаза. — Вкусно!!! Обалдеть! Ну всё, открываю придорожную чайную! Я буду хозяйкой и официанткой, а вы, Суми-сан, моим охранником! Заработаем кучу денег! Смотрите, вот! — она вся просияла радостью и обратилась к воображаемому прохожему. — Уважаемый господин, загляните к нам, отдохните пять минут от пыльной и долгой дороги! У нас, для вас, малиновый чай, и наше радушие, совершенно бесплатно!

— Ух... — ронин сокрушённо поник и с ухмылкой покачал головой. — Ну, если совершенно бесплатно, то дело точно станет чрезвычайно денежным!

— А к чаю у нас будут ещё какие-нибудь лепёшки, и жаренное мясо! Холодильная яма у нас есть, вы, Суми-сан, добудете в лесу какого-нибудь вредительствующего кабана, и мы станем печь пирожки! С мясом! Такие, какие повара Единства на всякие фестивали пекут!

— Пирожки? А я думал каша из чего попало — верх твоих возможностей.

— А вот и нет! Я много чему научиться могу. А если кушать на свежем воздухе, и если еду подаёт красивая девушка, то что угодно будет в три! Нет, в пять! В пять раз вкуснее!

— Понятно, понятно. Это ты замечательно придумала. Жаль, что не могу года на три с тобой тут задержаться. Некогда мне.

— Эх... я же одна ни с чем не справлюсь. Придут бандиты у меня выручку отбирать, а мне, в платье, драться неудобно! Быстро не справлюсь, весь навес в драке развалим, а облитые чаем и уроненные на землю клиенты потом будут слухи распускать, что у меня тут небезопасно. Нет, без самурая, уровня лейтенанта, или капитана, такие предприятия начинать нельзя!

Перешучиваясь и посмеиваясь, они посидели ещё минут двадцать, а затем ронин поднялся, взял большую корзину и, преследуемый по пятам слишком любопытной лисицей, отправился на оросительный канал. Тот самый, берега которого недавно перепахали жадные до воды исполинские коровы. Прогуливаясь вдоль берега, он несколько минут напитывал воду энергией Ци, а затем соединил пальцы в череду помогающих концентрироваться печатей, сформировал подводную энергетическую структуру, а затем, аккуратно подняв сначала с краёв, резко рванул вверх сеть из переплетённых и напитанных энергией Ци водных струй. Исполинская черпалка, шириной во всю поперечину реки, а длинной в несколько сотен метров, взлетела над каналом и, повисая на водных щупальцах, пошла ходуном от бьющейся в ней пойманной рыбы. Повинуясь движению руки ронина, сеть качнулась, опрокинулась на берег, и рассыпалась, оставляя рыбу на земле. Кицунэ, взвизгнув и подскочив от восторга, бросилась собирать добычу.

Особым богатством оросительный канал похвастаться не мог, но в своё время его явно активно зарыбляли карпами. Пара относительно крупных карпов и десяток рыбин помельче тотчас на четверть заполнили корзину. Ронин прошёл вверх по течению метро пятьсот и повторил приём. За два с половиной часа работы, он нагрёб из реки полную корзину рыбы, вытащил затонувшую старую лодку, штук пять керамических горшков, здоровенный каменный валун и почерневший от ила старый сундук, к которому оба добытчика подбежали с максимальным интересом, но вскрытая древняя деревяшка не исторгла из себя ничего, кроме грязи.

— Всё уже расхищено до нас. — разочарованно развёл руками ронин. — Ты горшки проверь, может там горсть монет, или украшения какие старинные?

— Не, одна грязюка. — лиса опустошила керамику, только в иле и глине перемазала руки. — Эх, столько работы, а ни одного миллиарда золотом! Но зато другого сокровища здесь вон сколько! — она, с кряхтением попыталась поднять потяжелевшую от рыбы корзину. — Ничем не хуже монет и драгоценностей!

— Не пачкайся, модная моя. — ронин подошёл и с иронией отогнал девчонку, что вертелась вокруг корзины. Ух, попрыгунья! Не устаёт скакать от восторга при виде целой груды съедобной добычи. — Кыш, кыш! Ты точно не кошка? Опасно глаза сверкают, даже страшно становится. Кыш, жадина! Сырой рыбу есть — нельзя. Тем более речную.

— Зато варёной и жареной точно можно! Какой же ты, Суми-сан... такой... такой...

— Какой?

— Волшебный! Вот что ты мне раньше не встретился, когда я совсем от голода умирала? — Кицунэ подскочила к ронину и обняла его за руку, мурча, и ласкаясь. — Ты бы меня спас. Как хорошо! Хорошо быть рядом с таким как ты... хоть на минуточку.

С доброй улыбкой, бродяга-мечник погладил девчонку по голове. Он чувствовал, как ей больно, и понимал что эта боль означает только одно — таинственная незнакомка понимает, что рыба — прощальный подарок и уже почти пора расставаться.