Мое проклятие

— Ты согласна на добровольное магическое испытание на родовом артефакте? — недоверчиво прищурился сиятельный.

Видимо, добровольное согласие в этом мире имеет принципиальное значение.

— Да, согласна, — а что еще можно было ответить.

Мужчина ощутимо расслабился. Черное пламя в глазах потухло, растворившись в прозрачно-серой дымке.

— Помниться, ночью я уже слышал от тебя эти два слова. — Меня внезапно снова притянули поближе. — До того, как ты вдруг решила хранить таинственное молчание. Мне понравилось все, что за тем согласием последовало. А тебе?

Оценивающий взгляд прошелся по лицу и остановился на губах, доводя почти до истерики, заставляя задохнуться от понимания того, что сейчас произойдет.

— Помню твой дурманный вкус, что так кружит голову, — пробормотал сиятельный, — или это лишь обман разгоряченного вином воображения?

Саэр наклонил голову, и я закрыла глаза, смиряясь с неизбежным.

Его уверенный, властный, без намека на чувственность поцелуй не дарил наслаждение и не ввергал, как принято говорить, в пучину страсти. Он подчинял, завоевывал, клеймил добытую в бою собственность. Оставалось лишь обмякнуть в сильных руках, не сопротивляясь, но и не отвечая захватчику.

Через несколько мгновений мужчина наконец отстранился, напоследок еще раз скользнув по губам жадным взглядом.

— Пустите, — шепнула чуть слышно, упираясь руками в твердую, словно литую грудь. — Пожалуйста!

— Сладкая, — хриплый смех в ответ, — все такая же сладкая и непокорная. Занятно.

Савард не отпустил, а почти отшвырнул меня, резко развернулся и пошел к двери. Но через несколько шагов остановился. Проговорил сухим, жестким тоном:

— Если я все-таки решу остановить свой выбор на тебе, перед тем, как стать моей собственностью, пройдешь ритуал взыскания истины на родовом артефакте Крэазов.

Глава 4

Мори вбежала в комнату буквально через несколько минут после того, как я осталась одна. Складывалось впечатление, что женщина все это время караулила где-то неподалеку, дожидаясь, пока высокородный гость уйдет.

— Что сиятельный саэр так долго делал в вашей спальне, госпожа моя? — заголосила она с порога, подтверждая подозрения на свой счет. — Все в порядке?

— Все хорошо, — устало опустилась на кровать. — Не стоило так волноваться.

— Как же не стоило-то? — всплеснула руками впечатлительная служанка. — Вы остались с мужчиной чужого рода вдвоем за закрытой дверью. Разве не сказано в Наставлении: 'Избегай собрания мужей, а пуще того — встреч наедине, ибо как стекло, падши на камень, разбивается вдребезги, так и дева...'

Мне надоело слушать однообразные причитания. Да и с нелепыми поучениями сегодня был уже явный перебор. Может статься, жизни полдня всего и осталось, хоть верить в подобное отчаянно не хотелось. Бредовые проповеди и назидания — совсем не то, что сейчас нужно для решения неотложных проблем.

— Я уже не дева, Мори, — перебила немного резче, чем хотелось.

Женщина осуждающе выдохнула, качая головой. Что ей не понравилось — слова, интонация или напоминание об утрате 'бедной девочкой' невинности, уточнять не стала. Неинтересно было. Да и боль потихоньку возвращалась, легкими толчками пульсируя в теле.

Устала. Как же я все-таки устала.

— Госпожа, — всхлипнув, первой не выдержала служанка. — Я боялась, что сиятельный саэр сотворит с вами что-нибудь непотребное. Все время, не переставая, молила Лиос заступиться, оградить от нового несчастья.

— Все, что со мной могло случиться 'непотребного', все равно уже произошло, Мори, — горько усмехнулась. — Мы с саэром Крэазом говорили о... будущем. Ты ведь знаешь, все теперь зависит только от его выбора.

Какая ирония! Сам тебя погубил, сам и спасу. Если сочту нужным. Впрочем, я не совсем справедлива по отношению к сиятельному. Он не вынашивал коварных планов и не прикладывал никаких усилий, чтобы заполучить в свою постель глупышку Катэль. Просто уступил, не стал пренебрегать тем, что само в руки упало. Как и Артем. 'Зачем же отказываться, когда так настойчиво предлагают', — раздался в ушах раздраженно-насмешливый голос. Такой реальный, что захотелось немедленно оглянуться — посмотреть, не стоит ли за спиной 'любимый муж'. Неужели мне суждено вновь и вновь сталкиваться в жизни с подобными ситуациями?

— Выбор, — вдруг охнула женщина — Скоро же начнется церемония! Я и бежала сюда, чтобы подготовить вас, одеть, причесать. Саэр Ритан был так добр, что внял просьбам и временно отменил для прислуги запрет на посещение.

Глава рода резко проникся ко мне состраданием? Скорее испугался, что слабеющая жертва не сможет сама как следует собраться и не явится, когда положено и в должном виде, пред светлые очи дочуркиного жениха. Подстраховался, 'вняв просьбам'.

— Так чего же мы сидим? — безучастное равнодушие в очередной раз временно отступило, сменившись лихорадочным возбуждением. — Поможешь стать красавицей, родная?

Ласковое обращение опять сработало. Мори встрепенулась, разулыбалась и, вцепившись в руку, резво потащила в сторону ванной, приговаривая:

— Как же не помочь? Все силы приложу, не сомневайтесь. Моя девочка самой красивой будет.

И я, не сопротивляясь, сдалась на милость деятельного водоворота, что подхватил, закружил в своих объятьях, понес вперед неудержимой волной.

В течение следующего часа меня в очередной раз вымыли, впервые за день накормили. И на том спасибо: лучше поздно, чем вообще никогда. Обрядили в очаровательное нежно-голубое платье, выдали мягкие туфельки ему в тон и, усадив перед зеркалом, принялись расчесывать волосы.

Да-да. Зеркало в спальне, оказывается, тоже было. Пряталось за шторкой недалеко от изголовья кровати.

'Ибо срамно ежеминутное самолюбование и укоризненно бесстыдство очей. Надлежит деве смиренно обуздывать...' — как поведала Мори, отдергивая драпировку.

Дальше уже не слушала. И так ясно, что деве 'надлежит обуздывать'. Интересно, в спальне Альфиисы зеркало тоже всегда занавешено от 'бесстыдства очей'? Наклонила голову, гася улыбку, — в подобное верилось с трудом.

Сыто и потому немного осоловело следила за быстро мелькающими руками, отмечая как ловко и сноровисто женщина переплетает прядь с прядью, убирая их в изящную прическу.

— Мори, — вопросы так и рвались с языка, но сначала нужно было все-таки подстраховаться, — целитель объяснил, что со мной случилось? С голосом и памятью?

— Ах, госпожа, — пригорюнилась служанка, — недаром говорят, что одно несчастье другие приманивает. Бедная моя девочка, сколько всего на вас сразу навалилось. Мало было чистоту утратить, так еще говорить нормально не можете, вон как хрипите, больно слушать, и забывчивы стали, хуже старухи древней. Как же саэру Крэазу теперь понравиться, с такими-то недостатками?

Да, немая склеротичка сиятельному точно не нужна. Надо бы при нем амнезию свою лишний раз не демонстрировать. Редко кто из мужиков убогих да больных женщин жалует. А вот служанку расспросить поподробнее не помешает. Раз уж возможность такая представилась.

— Мори, не могу припомнить, как ты стала моей кормилицей?

— Вы и не знали этого, госпожа. Кому было говорить? Совсем малышкой вас у меня отняли да в обители закрыли. А как вернулись, старой кормилицей не интересовались больше. Только с сиррой Альфиисой общались, ее лишь видели, — в голосе женщины прорезалась жгучая обида.

— Ну прости, родная! Послушай, если мама сделала такой выбор, значит, у тебя в то время тоже ребенок был, мой молочный брат или сестра? А где он сейчас?

Лицо служанки потемнело.

— Ни одна сирра не допустит, чтобы ее ребенок был вскормлен тем же молоком, что и простолюдин. Подобное родство недопустимо. В кормилицы берут лишь бездетную нару, потерявшую собственного младенчика.

Замерла, предчувствуя еще одну печальную историю.

— Я девочку свою с утра покормила и в соседнюю деревню к родителям побежала, — медленно начала рассказывать женщина. — Матушка хворала тем летом сильно, так я по хозяйству при первой же возможности помогать старалась. Думала, пока дочка спит, успею обернуться. Нэд в тот день дома оставался, вот и присмотрел бы, ежели что.

Она сглотнула, собираясь с духом.

— Когда вернулась назад, семьи больше не было. Да и деревни тоже. Маги искали что-то в горах по приказу императора, как раз над нашим поселением. Несколько дней подряд взрывы слышны были. Что уж в тот день случилось, не знаю. Говорят, земля вдруг трястись начала, сильно так. Провалы страшные образовались. Все дома разом рухнули, как будто из тоненьких стебельков сделаны были. Любимых своих я не нашла, сколько ни пыталась. Ни среди живых, ни среди мертвых. Как только молоко не перегорело, не знаю. Несколько дней от горя сама не своя была, о смерти Проклятую просила. А как вас на руки взяла, будто очнулась сразу. Спасла душу мою тогда малютка Кэти.

— И что же, никто не выжил? — шепнула, все еще находясь под впечатлением от услышанного.

— Почти все, кому в тот ужасный день уцелеть удалось, от ран умерли. Травницы хорошо свое дело знают, но они не всесильны.

— А маги? Что они делали, где были? Почему не помогли людям? — от возмущения я даже подпрыгнула на месте и тут же замерла, встретив настороженный, хмурый взгляд.

— Нарам запрещено применять магию. Одаренным запрещено оказывать нарам любые магические услуги. Под страхом смерти, — отчеканила ставшая вдруг мгновенно чужой женщина. — И уж об этом вы никак не могли позабыть, сирра.

Внутри словно натянутая струна оборвалась, расслабленности как не бывало. Тяжело забилась в висках притихшая было боль. Слишком разомлела, утратила бдительность, и вот результат.

С каждой секундой Мори становилась все напряженнее и мрачнее. Мысленно взмолилась богам всех миров об удаче и рухнула, как в пропасть головой.

— Разве можно забыть об одном из главных законов страны, родная? — увы, на этот раз нежное словечко не сработало, в глазах собеседницы продолжал стыть тот же вопрос, требующий немедленного ответа. — Но он так несправедлив! — Негодование мое было неподдельным, закон на самом деле абсолютно дикий. — Существуют же исключения. Именно маги повинны в том, что произошло, вот я и подумала... надеялась... Мне просто стало очень больно за тебя, нянюшка!

Почему в голове внезапно всплыло это слово, не знаю. Но эффект превзошел все ожидания.

Женщина всхлипнула, заморгала, пытаясь удержать подступающие слезы. В глазах ее постепенно таяло непонимание и опасливая отстраненность.

— Я уж подумала, моя малышка все-все забыла и вспоминать ни о чем не хочет. Как вернулись из обители, за два месяца ни единого разочка так меня не назвали. Все 'Мори' да 'Мори'. Совсем в чужую для вас превратилась.

Мне вдруг стало невыносимо жаль эту несчастную, одинокую женщину, на всю жизнь душой прикипевшую к чужому ребенку. Повинуясь внезапному порыву, обернулась, обняла крепко и уткнулась лицом в мягкую грудь, всем существом впитывая теплоту и ласку, которыми со мной щедро делились. Впервые в этом суровом и страшном мире.

— Если судьба окажется благосклонна, не оставлю тебя одну, нянюшка, — то ли пообещала ей, то ли поклялась себе самой.

-Вы всегда были доброй девочкой, — ласковые поглаживания по плечу несли утешение нам обеим. — Всех постоянно жалели. Вон и мою историю как близко к сердцу приняли, о низкородных переживать вздумали. А я уж, грешным делом, испугалась, не поглотил ли мою Кэти мрак Проклятой? После прошедшей ночи да отречения немудрено совсем пасть духом, на богов начать роптать. А уж Падшая в таких случаях не дремлет, сразу душу-то захватывает. Видела я однажды, по молодости, одержимого, перед тем как его убили. Страшное зрелище! Глаза дикие, бросается на всех, никого не узнает, ничего не помнит. Даже на имя свое не откликается.

Да... Хорошо, что я в беседе с целителем на полной амнезии настаивать не стала, а то заподозрили бы в одержимости какой-то там Проклятой. А ее в этом мире, судя по всему, страшно боятся. Уничтожили бы, как того несчастного мужика из рассказа служанки. А он, вполне возможно, тоже, как и я, иномирянином был. Растерялся человек в незнакомом мире, не стал скрываться, а в результате — быстрый и бесславный конец.

Так что бдительность, бдительность и еще раз бдительность. Расслабляться ни с кем нельзя. Даже с Мори, к сожалению. И на свои вопросы ответы придется самостоятельно искать. Никогда ведь не знаешь заранее, какие из них можно оправдать временным легким расстройством памяти, а какие говорят о полном незнании основополагающих законов и реалий местной жизни и указывают на пресловутую одержимость. Что Кэти делала с тех пор, как ее из обители забрали, все эти два месяца? С кем кроме Фисы и ее папочки общалась? Очень надеюсь на нелюдимость девушки, робость и замкнутость, но осторожность все равно не помешает. До вечера немного осталось. А там жизнь моя в любом случае безвозвратно изменится.

— С характером таким лучше бы вам в семье наров, госпожа, родиться, уж простите, — теплая рука осторожно провела по лицу. — Пусть не имеем мы ни силы, ни власти, ни магии, зато жизнь наша намного проще. Нет никаких наид, а вот любовь между мужем и женой встречается. И семьи, что в согласии до старости доживают, тоже. А у вас, высокородных, что? Вон саэр Эктар уже двух наид во тьму проводил, третью полгода назад взял. Да и сирра Эктар, жена его, особо счастливой не выглядит. Эх, да что уж теперь.

Еще один горький вздох.

— Давай заканчивать, Мори, — мягко отстранилась от кормилицы, разворачиваясь на стуле.

— Сейчас-сейчас, — всхлипнув напоследок, заторопилась женщина, — совсем немного осталось.

Несколько минут она колдовала надо мной, что-то поправляя и подкалывая, потом удовлетворенно отступила.

— Вот, госпожа, готово.

После всех сегодняшних испытаний я боялась увидеть нечто с синяками под глазами, тоской в потухших глазах и неестественной бледностью, поэтому долго не решалась прямо взглянуть на свое отражение. Пока Мори помогала собраться, смотрела куда угодно, на ее руки, на узор на платье, но только не на себя. И вот теперь медленно, неохотно подняла глаза и замерла.

За время, прошедшее с церемонии отлучения, внешность моя действительно изменилась. Но совершенно странным образом. Нет, неестественная бледность присутствовала, но была она какой-то завораживающей. Есть такое понятие в старых романах — 'чахоточная красота'. Именно оно и пришло в голову, пока я, ошарашенная увиденным, жадно изучала лицо напротив. 'Самые красивые — люди на последней стадии туберкулеза. Прекраснее их никого на свете быть не может', — вспомнила прочитанную когда-то фразу и тут же безоговорочно с ней согласилась.

Не бледная, нет, белоснежная кожа выглядела прозрачнее, чем обычно, будто светилась изнутри. И без того огромные глаза стали, казалось, еще больше. Неестественно яркие, влажные, они лихорадочно блестели, освещая лицо, делая его ослепительно прекрасным. Взгляд этих дивных глаз был странно затуманен, словно расфокусирован, что придавало ему таинственность и неожиданную для меня томность. На щеках горел тонкий румянец, наделяя облик дополнительным очарованием. Видно, недаром в средние века девочек двенадцати-тринадцати лет специально заражали туберкулезом, чтобы сделать привлекательнее для женихов. Хрупкая, подаренная на миг красота. Такая притягательная и в то же время пугающая до дрожи. Красота, овеянная дыханием близкой смерти.