Квинт Лициний 2

— Может, что заранее подготовить? Ты скажи, я пройдусь пока.

— Эх, Гагарин, Гагарин... — с укоризной протянул я и добавил мечтательно, — в армию бы тебя отдать. Причем в войска связи.

— Это зачем? — растерялся он.

— Да чтоб назубок выучил правила радиообмена при общении по открытым линиям.

Гагарин закашлялся, потом уточнил вдруг севшим голосом:

— Значит — правда? А я думал, врут...

— Думал он... — проворчал я, — а чувство самосохранения в тебе спит глубоким сном? Ладно, встретимся — проинструктирую. И чтоб от зубов отскакивало потом.

В назначенное время Ванюша терся у подножия Думы. При виде меня в глазах его вспыхнула неподдельная радость, и он быстро-быстро доскреб палочкой остатки крем-брюле со дна картонного стаканчика.

Я с завистью огляделся, определяя ближайшую точку продаж. Местное крем-брюле было одной из вновь приобретенных радостей жизни. Нет больше в мире такого мороженого, сделанного по ГОСТу аж сорок первого года. Нет и, увы, не будет. Хотя... А для чего здесь я?

Сначала я озадачил Гагарина поиском новых джинсов и кроссовок взамен тех, из которых я за лето вырос.

— Ливайс нужен, — дал я указание.

"Так", — лениво ковыряясь уже во втором стаканчике, думал я, ожидая Ваню с добычей, — "пару рулонов джинсы куплю с заднего хода. Даже знаю у кого и где. Греческая — нормальная, разницы никто не заметит. Нитки... Нитки пойдут обувные нейлоновые, пару катушек с "Красного треугольника" у работяг куплю и проварю в луковой шелухе до цвета охры. Самое то будет. Штампы на карман джинсы еще, слава богу, не ставят. Ручной пресс для установки клепок и пуговиц найду. Что б в СССР да ручного пресса не найти? Решу. Оверлок и петлепробивочная машина — вот без них никак. Ну, на первых порах можно будет в Доме Быта договориться об использовании. Много ли мне надо? Минут пятнадцать поработать, пока они курят. А там посмотрю, может куплю у кого старые-списанные. Решить бы еще, куда их ставить... Ну, да ладно, вроде все складывается в первом приближении. Остается Ваню озадачить".

Мы зашли в "Чайку", и Ваня действительно озадачился:

— Зачем тебе эти наборы? — выпучил он глаза. — Их мореманам цеховики оптом заказывают. Тебе-то зачем?

— Денег предки мало дают, жмутся, — хмуро пояснил я, — а знаешь, сколько стоит вечером девушку выгулять на дискотеку во Дворце Молодежи? Ну, если не жаться, конечно? С соком манго там, бельгийскими конфетками и прочими прибамбасами? Много, причем от слова очень. Так что пора и мне вспомнить, что труд сделал из обезьяны человека.

— И что?!

— Во, посмотри рубашку, — я распахнул куртку. — Нормуль?

Гагарин с подозрением изучил, даже пощупал.

— Ну, нормуль. Хорошая. И что?

— Я сам сшил.

Ваня закашлялся.

— Врешь!

— Ха! У меня в этой области талант. Люблю и умею. Хобби такое. Так что, Ваня, будем сотрудничать дальше.

Он с большим сомнением воззрился на меня:

— В смысле, буду тебе эти наборы лейблов, пуговиц и заклепок у мореманов покупать?

— Не только, Ваня, не только. Еще ты мои джинсы сбывать будешь.

— Да меня местные за самострок... Если я попытаюсь втиснуться со своим... — он завращал глазами, не находя слов.

— Спокойствие, Ваня, только спокойствие. Не через Галёру, а дешево, через комки. За хороший процент для тебя, конечно. Я бы и сам, но у меня паспорта пока нет. Смотри, — начал делиться я своими расчетами, — я прикинул, себестоимость одной пары джинс порядка тридцати-сорока рублей.

— Себе... что?

— Стоимость всех расходуемых материалов, — пояснил я, раздраженно закатывая глаза к потолку, — джинсы я, когда налажусь, могу за вечер шить. Предположим, ты через комки будешь сдавать по сто пятьдесят. Как думаешь, будут уходить?

— Ну, если самострок не слишком палевый...

— Обижаешь. Ты не отличишь.

— Это вряд ли, — усмехнулся он, — его всегда видно.

— Посмотрим, — я демонстрировал непоколебимую уверенность, и Ваню это несколько смущало.

— Если не откровенное палево, то за сто пятьдесят через комок улетит, — подвел он черту.

— Отлично. Значит, комиссия семь процентов от цены — это чирик, материал сороковник... Двадцать тебе, устроит? С каждой проданной пары?

— И что, по двадцать пять пар в месяц будешь делать? — он наклонился вперед, словно цапля, выглядывающая в воде рыбешку.

— Разогнался. Я тебе что, раб на галере, так пахать? Три-пять в месяц. Столько мне пока хватит. Ну, по рукам? — спросил я, уже не сомневаясь в ответе.

Оставив Ваню дожевывать обед, я расплатился и ушел.

"Лед тронулся! Лед тронулся, господа присяжные заседатели" — усмехнулся я парапету канала Грибоедова и, пройдя всего несколько шагов, остановился, как громом пораженный. Между фонарными столбами, поперек дороги раскачивалась на ветру растяжка, приглашающая в "Театр Комедии" на спектакль "Разговор с Лицинием".

— О как! — пробормотал я вполголоса, отойдя от столбняка, — нет, ребята, пулемета я вам не дам. А вот "Красную звезду" перечитаю.

Воскресенье, 25 сентября 1977, день

Павловский парк

Середина сентября выдалась хоть сухой, но зябкой и ветреной, словно хотела побыстрее намекнуть школьникам, что все, баста, каникулы закончилось, пора впрягаться. Но потом природа смилостивилась, и днями парным воздухом разливалось по улицам и дворам бабье лето. С утра, если выйти чуть с запасом, можно было неторопливо идти по солнечной стороне вдоль фасадов и беззаботно щуриться, впитывая лицом ласковое тепло.

В такие моменты в теле тугой струной вибрировала радость жизни, и я физически ощущал правильность всего происходящего. Где-то далеко, в сумраке прошлого, осталось циничное будущее с людьми, которых уже ничем нельзя удивить. Пусть, твердил я про себя, пусть лучше придут те, кто умеет жить щедро, отдавая так, что, вопреки всем законам природы, у них прибывает и не кончается. Пусть, молил я, пусть то жуткое будущее разойдется в потоке времени, как расходится в океане извергнутое осьминогом чернильное пятно — без следа. И кол тому будущему в могилу, заканчивал я тихим шепотом свою утреннюю молитву.

Впрочем, было понятно, что эти теплые дни ненадолго, и сегодня мы провожали последний отблеск лета. Выехали рано и потому поспели в еще почти безлюдный парк. Искрился иней на хмурой от утреннего морозца траве, свежий осенний воздух был как горная река на мелководье, прозрачен до невозможности, а под ногами шныряли, выпрашивая подачки, яркие белки.

Наш смех разливался по аллеям, разгоняя сонную тишь. Время летело незаметно. Набегались на опушке в пятнашку, проверили ловкость в "вышибалу" и, под конец, окучили "картошку" под преувеличенно жалобное повизгивание жертв. Затем сваленные в центр импровизированного стола бутерброды подарили нам ленивую сытость. Осоловев, мы мелкими глотками прихлебывали разлитый из цветастых китайских термосов обжигающе-горячий чай, а сложенный из тоненьких березовых прутиков костерок овевал нас горьковатым дымком.

— Вот и лето прошло... — промычал я, многозначительно поглядывая на почти голый дуб.

— Мне и вправду везло, только этого мало? — уточнила Яська, привалившаяся спиной к тому же стволу, что и я.

— Угу... — дурачась, слегка притиснул ее. Хорошо, сразу с правого бока теплее стало.

— Дурачина, — она легонько хлопнула меня по плечу, освобождаясь.

Смеюсь, нехотя ее отпуская, и, запрокинув голову, смотрю в небо.

Везло мне, везло, только этого мало. Лишь теперь до меня стала доходить вся грандиозность взваленной на себя миссии. Все чаще перед мысленным взором вставал образ муравья, пыжащегося сдвинуть гору. Тогда меня охватывала паника, и я прибегал к испытанному приему: вспоминал Архимеда с его "дайте мне точку опоры" и опять искал критические моменты в состоявшейся истории, когда случайное движение, иногда всего одного или нескольких действующих лиц, приводило к грандиозному обвалу. Да, я могу выступить корректором в таких точках, могу и выступлю. Но хватит ли этого?

Яська нетерпеливо ткнула меня в бок острым локотком:

— Ну, о чем задумался, детина?

— Да вот, — вздыхаю я, — надо бы болящую навестить. Пойдем, зайдем после?

Она загадочно смотрит на меня и чему-то улыбается, потом отвечает:

— Конечно.

Я киваю и опять заглядываюсь на небо. Томка вчера умудрилась свалиться с простудой, и теперь у меня есть благовидный предлог зайти в гости без приглашения. Давненько я там не был, аж с весны...

Обвел взглядом наш привал. Вроде бы никто к нам не прислушивается, только Зорька иногда бросает от соседнего дуба контрольный взгляд мне в голову. Вот ведь... То ли я был в прошлый раз менее внимателен, то ли в этот раз ее тянет ко мне сильнее.

Повернулся к Ясе и тихо вопросил в ушко:

— Ну, как там? В общем, если?

— Уже лучше, — мой некузявый вопрос не поставил Яську в тупик. Она призадумалась, а потом прыснула, что-то вспомнив, и посмотрела на меня смеющимися глазами, — Томка такая забавная сейчас бывает, ей-ей! В конце августа, бывало, как замрет с такой мечтательной улыбкой... Аж завидки брали. Иногда приходилось ее щипать, чтоб вернулась на Землю.

— Очень мило, — фыркнул я раздраженно, — ты уверена, что надо мне это рассказывать?

— Погоди, не торопись... — Яся слегка толкнула меня плечом в плечо. — Я ж сказала — "раньше".

Я зарычал и попробовал встряхнуть ее за шиворот:

— Не испытывай мое терпение, женщина!

Яська жизнерадостно взвизгнула, и Зорька метнула в нее взгляд, полный ревнивой муки.

— Да ладно, ладно! — после чего неторопливо взбила растрепавшуюся челку, насмешливо стрельнула глазами в сторону Зорьки и зашептала, сладко щекоча теплым воздухом мое ухо, — а сейчас у нее порой возникает такое недоуменное выражение. Ну, вроде как, "во что это я вляпалась и как это могло со мной случиться?" Понимаешь?!

Я довольно улыбнулся, потянулся и, вставая, подвел итог:

— Это хорошо. Заглянем в гости. Пойду, кленовых листьев наберу.

Тот же день, вечер,

Ленинград, Измайловский переулок

Я вдавил звонок и глубоко вдохнул, пытаясь успокоить грохочущее сердце. Яся покосилась на меня с легкой улыбкой и выставила перед собой багрянец листьев. Лязгнул крюк, открылась дверь, и она шагнула в прихожку. Я выдержал короткую паузу и зашел следом. Увидев меня, мама Люба, успевшая уже потискать Ясю, подобралась.

— Ну, здравствуй, Андрей. Давно не заходил, — она многозначительно посмотрела на меня.

— Здравствуйте. Да вот, все как-то... То каникулы, то... — я замялся, подбирая слово, — то другое. Да.

— И решился зайти, наконец? — прищурилась она с легкой усмешкой.

Яся скинула резиновые сапожки, пальто и вприпрыжку исчезла в глубине квартиры. Я проводил ее взглядом, принюхался к тонкому и отдаленно знакомому аромату, пытаясь вспомнить, где с ним встречался, затем махнул рукой:

— Да разберемся мы... — мама понимающе кивнула, и я с облегчением перевел разговор с неудобной темы, — что у нее? Врача вызывали?

— Ангина.

— Температура высокая? — деловито поинтересовался я, вешая куртку на вешалку.

— Тридцать девять с половиной, — пожаловалась мама Люба.

— Ууу... — обеспокоенно вырвалось из меня.

В голове молнией мелькнуло:

"Как бы осложнение на почки не получить", — и мозг без задержки выкинул на язык:

— Тогда антибиотик из цефалоспоринов, аспирин, чем-нибудь десенсибилизирующим прикрыться, например — супрастином, и много-много питья. Сладкий чай с лимоном, морс кисленький — три литра на день. И строгий постельный режим не менее, чем на неделю.

— Как, как? — заинтересовалась она, хватая лежащий рядом с телефоном огрызок карандаша, — дай запишу. Це-фа что?

— Пишите, — уверенно сказал я и продиктовал по слогам, — це-фа-лек-син, по пятьсот миллиграмм. Берите сразу три упаковки, там по три таблетки в день идет, вам как раз на десять дней приема хватит.

Мама быстро зачирикала на листке.

И тут до меня дошло:

"Мля... Ты бы еще из пятого поколения антибиотик предложил..."

Бумажка опустилась в карман передника.

— Эээ... Ну... А если в аптеке не будет или без рецепта не дают, — замямлил я, примериваясь, как выбраться из ловушки, в которую сам же себя загнал, — то оксациллин или эритромицин. Да, так даже лучше будет!

— Оксациллин врач и прописала, — кивнула мама. — Минут двадцать как ушла.

"Ах, так вот откуда такой знакомый аромат!" — я чуть не хлопнул себя по лбу. — "Ну да, на одном, видимо, участке живем. А это мне крупно повезло, что разошлись. Вот смеху-то было б... Только тут моей с ней клоунады не хватало".

Щеки запылали нездоровым жаром.

— В медицину пойдешь? — заинтересовалась мама Люба моими неожиданными познаниями.

Я поймал себя на том, что сверлю жадным взглядом карман ее передника и смущенно отвел глаза.

— Не уверен... У меня в последнее время математика отлично пошла. Да что там пошла — полетела просто, — начал я закладывать фундамент будущей легенды. — Так что и на точные науки могу пойти. Но время еще есть обдумать.

— Да, до конца этого класса можно еще выбирать, — легко согласилась мама, — ну... Иди к болящей, только не долго. А потом на кухню, чаю попьем.

Я зашел в Томину комнату. Да, серьезно ее пробрало. Обметаны темными полукружьями обессиленно прикрытые глаза, на бледных губах — ломкая корочка, припухлости под углами челюстей... Присел на край кровати и положил руку на сухой пылающий лоб. Как бы не за сорок уже.

— Привет...

Приоткрыла глаза и послала слабую извиняющуюся улыбку.

Заставил себя убрать руку и озабоченно спросил:

— Аспирин пила?

Она через силу кивнула и слегка поморщилась.

— Давно?

Скосила глаза на настенные часы и прошептала слабым голосом:

— С полчаса назад.

— А, хорошо... Сейчас должен будет подействовать. Молоком запивала?

Отрицательно качнула головой.

"Вот двоечница!" — я в сердцах воскликнул про себя, — "не сказала, что аспирин надо обязательно запивать молоком. Ууу... Встречу — накажу!"

— Голова болит?

— Да... — жалобно пискнула Томка.

— Ну, милая, — я положил пальцы ей на виски и помассировал круговыми движениями, — потерпи, скоро пройдет.

Откуда-то из-за плеча долетело приглушенное Яськино фырканье. Я проигнорировал.

Взял двумя пальцами беззащитное ушко и скатал в трубочку. Отпустил.

— Точно, мягкое как тряпочка... Как я и подозревал.

Тома улыбнулась, легко-легко, самым краешком губ. Довернула голову на подушке и какое-то время мы просто молча смотрели друг другу в глаза. Лицо ее постепенно приобрело умиротворенный оттенок, затем она чуть заметно поморщилась, и ее веки смежились.

Я понял:

— Ну... Выздоравливай. Мы пойдем...

Она чуть двинула головой, отпуская, и мы с Ясей на цыпочках двинулись на выход. От дверей я оглянулся: Тома тихонько улыбалась в полутемный потолок.

Глава 4

Ленинград, Измайловский пр.

О том, что ровно месяц назад я тыкал кинжалом в печень человеку, вспомнилось совершенно внезапно, и меня передернуло от отвращения. Ну да, и не человек то был, а так, человечишка... И не зря тыкал, а за дело, пусть и не в этом временном потоке. Да и не то важно, за что, как спасая кого и от чего... Но все равно осталось какое-то гадливое чувство. Может оттого, что тогда в какой-то момент почувствовал удовольствие?