10. Пряный кофе

Тут я наконец рассмеялась, отпуская призраков этой ночи — и подозвала Мэдди, чтоб она принесла вощёной бумаги.

Иначе начинка пирога грозила нанести и без того потрёпанному пальто Эллиса непоправимый урон.

Дядя Клэр о визите детектива не обмолвился ни словом. Он любезно распрощался с Георгом и миссис Хат, церемонно кивнул Мадлен и направился к автомобилю, не дожидаясь меня. Когда же я наконец вышла из кофейни, то застала прелюбопытную картину: Клэр, устроившись на заднем сиденье прямо за водительским местом, с мрачной отстранённостью тыкал в плечо Лайзо длинной булавкой наподобие шляпной. Сам Лайзо сохранял пугающую неподвижность и делал вид, что он всецело поглощён чтением перевёрнутой газеты в темноте.

— Дядя, вам не кажется, что это уже слишком? — с укором поинтересовалась я, оказавшись в автомобиле.

Клэр всё с тем же рассеянным выражением лица уколол булавкой собственную ладонь и вздрогнул.

— Такой же терпеливый, как Джул, — произнес он ровным голосом загадочную фразу и умолк уже до самого прибытия в особняк, где тут же пожелал доброй ночи и поднялся в свою комнату.

В пустом холле остались мы втроём — я, Магда и Лайзо.

— И что это нашло на дядю Клэра? — вырвался у меня вопрос. И, хотя ни к кому конкретно я не обращалась, ответил Лайзо:

— Задумчивость на него нашла, вот что. Вы, леди Виржиния, слыхали, как тем летом в зоологический сад к пантере в клетку собака бродячая забралась?

— Я слыхала! — неожиданно откликнулась Магда, разом стряхивая сонливость. — У нас все об этом только и говорили, вот ей-ей!

Лайзо посмотрел на меня, но я лишь покачала головой — прошлым летом после смерти Эвани мне было не до зоологических садов.

— Так вот, забралась собака, значит, в клетку. А пантера, видно, в печали была, загрустила вдали от дома-то, — продолжил Лайзо задумчиво. — Сцапать-то собаку она сцапала, но задирать не стала. Прижала лапой вот эдак и то когти выпустит, то снова втянет... И так целый час.

— А что собака? — полюбопытствовала я.

— А собака смирно лежала, — невозмутимо ответил он. — И живая осталась. А начала бы дёргаться и скулить — тогда б её точно загрызли.

— Занимательная история, — согласилась я. — Однако не могу сообразить, к чему вы её рассказали, мистер Маноле.

Он белозубо ухмыльнулся:

— Да просто так, позабавиться. Доброй ночи, леди Виржиния.

— Доброй ночи, — эхом откликнулась я.

Затем он поклонился и вышел на улицу — видимо, чтобы перегнать автомобиль в гараж. Магда вздохнула с восхищением; я посмотрела на неё, но спрашивать ничего не стала.

Успех Лайзо у особ женского пола был воистину необъясним.

В тот вечер я пренебрегла указаниями доктора Хэмптона и отказалась от чашки горячего бульона перед сном. Видимо, на голодный желудок ложиться всё же не стоило, потому что на ум стали приходить исключительно неприятные мысли — о пожаре в театре, о Мадлен, о смерти леди Милдред... Несмотря на запредельную усталость, мне долго не удавалось заснуть. Перины казались жёсткими, точно набитыми соломой; подушки быстро нагревались под щекой, и приходилось всё время переворачивать их на другую, прохладную сторону; одеяло то сбивалось в ком, то вообще уползало под кровать... Промучившись с час, я поднялась, чтобы попить воды, и внезапно заметила, что контур двери словно очерчен ярким светом. Из коридора, к немалому моему удивлению, раздавались незнакомые голоса, и один из них, женский, высокий и красивый, выделялся особенно.

Беззвучно переступая по ледяному паркету, я подошла к двери, толкнула её...

...и оказалась в совершенно незнакомой комнате.

Точнее, в каком-то странном зале с необыкновенно высокими потолками, разгороженном длинными плотными занавесями. Яркий свет исходил от деревянного настила на полу — доски словно были охвачены пламенем, но никакого жара не ощущалось. Голоса по-прежнему раздавались поблизости. Недолго поколебавшись, я откинула ближайшую занавесь — и едва не столкнулась с высокой мрачной дамой в карнавальной маске Чумного Доктора.

У меня сердце едва не остановилось.

Но прежде, чем я сумела пролепетать что-либо в своё оправдание, дама, шелестя чёрными юбками, прошла сквозь меня и скрылась в лабиринте пропылённой ткани.

"Сон, — догадалась я с опозданием. — Всего лишь сон".

После этого стало отчего-то спокойно.

С каждой отдёрнутой занавесью голоса становились громче. Вскоре уже можно было различить не только интонации, но и отдельные слова. Особенно одно, которое повторялось снова и снова:

— Дрянь! Ты посмотри, какая дрянь!

Последнюю занавесь я прошла насквозь — и выскочила в комнатушку, сплошь уставленную напольными вешалками, сундуками и шкафами. Даже стена, вплоть до самого потолка, была испещрена крючками — железными, медными, грубыми деревянными, простыми гвоздями... И всюду висели платья, разодранные лифы, нижние юбки, панталоны и шляпки всех цветов.

А в центре комнаты метались три человеческие фигуры — две пылающие и одна чёрная, точно погасший уголь.

Одна яркая, точно пламя, женщина, избивала помелом другую, тёмную, и вопила, не переставая:

— Не бери! Не бери, кому сказала, дрянь! Не бери чужого!

Женщина на полу уже даже не пыталась прикрываться, только вздрагивала каждый раз и хрипло всхлипывала. Высокий мужчина в маске быка наблюдал за ней, скрестив руки на груди.

— За что на сей раз? — Голос его звучал пресыщенно и устало.

— Платье! Эта мерзавка надела моё платье! — прошипела женщина и резко отвернулась, закрывая лицо руками. — У-у-у, ненавижу! Смотри, не подохни, тебе ещё убираться здесь, — бросила она своей жертве сквозь зубы и тут же обратилась к мужчине уже другим, пленительно нежным голосом: — Я устала. У меня болит голова. Дашь мне лекарство?

Он обнял её, прижимаясь чудовищной бычьей маской к пылающему лицу.

— Конечно, я дам тебе лекарство. Дорогая моя Мадлен...

И в то же мгновенье пара вспыхнула, как брошенное в камин письмо — сначала силуэт почернел, затем посерел и начал расползаться рыхлыми хлопьями. Отчётливо потянуло горелым жиром.

Дыхание у меня перехватило. Я отшатнулась, расцарапывая ногтями собственное горло, оступилась, запуталась в занавесях и начала заваливаться на спину — чудовищно медленно. В глазах начало темнеть. И последним, что отпечаталось в помутнённом разуме, была та самая чёрная женщина: она стояла на коленях, горстями сгребала белёсый пепел и запихивала его себе в рот, давилась, кашляла, но глотала, глотала...

Проснулась я в мокрой насквозь сорочке, словно всю ночь меня била лихорадка, и долго не могла заставить себя вызвать Юджинию. Затем кое-как облачилась в пеньюар, пригладила взъерошенные волосы и позвонила в колокольчик. Но вместо того, чтобы распорядиться о тёплой ванне и поскорее смыть с себя липкое ощущение кошмара, я зачем-то приказала в первую очередь принести мне новую тетрадь для записей — на ремешке, с крохотным замком. Умница Юджи не стала задавать лишних вопросов — сделала книксен и убежала исполнять поручение. И лишь получив вожделенную тетрадь, я задумалась, зачем вообще это мне понадобилось.

Пока сон ещё ярко стоял перед глазами. Запахи затхлой ткани, ощущение живого огня под ногами, першение в горле из-за жирного пепла... Но мне было хорошо известно, что пройдёт час, другой, третий — и детали начнут стираться из памяти, а образы поблекнут. Сейчас я бы уже не вспомнила сны о приюте святого Кира Эйвонского и о детстве Эллиса.

"И Лайзо позвать нельзя, — пронеслась в голове мысль. — А ведь он мог бы подсказать, как лучше истолковать сон".

С другой стороны, доверить нечто настолько личное бумаге... И страшно, и неразумно. Любые тайные записи можно расшифровать, а вписывать свои видения между строк, подобно леди Милдред, я не умела — и некому было научить меня этому искусству.

Решение пришло неожиданно.

Если нельзя записать и зашифровать, то можно... зарисовать.

Действительно, я и раньше черкала на полях черновиков — схематичные картинки, наброски интерьеров кофейни... Правда, люди выходили у меня не слишком правдоподобно, но главное ведь — привычка. А некоторые детали можно подписать и словами, как делал Фредерик Эверсан в путевых дневниках.

Через полчаса упорных трудов на первой странице тетради появились два человекоподобных монстра с помелом — результат попытки изобразить сгоревшую парочку. Угол листа украсила маска Чумного Доктора. Одежду, развешанную по стенам, я набросала схематично, а затем перешла к несчастной женщине, лежавшей на полу. И, лишь вырисовывая профиль, осознала, что она похожа на свою мучительницу, точно родная сестра. Те же пропорции, та же форма носа, чётко очерченные брови, те же мелкие кудряшки-пружинки, обрамляющие лицо...

— Совпадение? — пробормотала я растерянно. — Нет, не похоже.

Тут в дверь робко поскреблась Юджиния и сообщила, что ванна готова. Я к тому времени уже напрочь забыла о собственном указании, а потому немного удивилась. Пришлось спешно заканчивать рисунок и надписи. Получилось весьма небрежно, но в целом я осталась довольна работой — настолько, что, уходя, даже позабыла закрыть тетрадь на замок. Она так и осталась лежать на столе, открытая на первой странице.

Следующие несколько дней я провела словно в тумане — несмотря на огромное количество срочных дел, связанных с грядущим благотворительным вечером, мысли постоянно возвращались к странному видению. Тетрадь переселилась в мой кабинет, и даже Юджиния, кажется, стала замечать, что я подолгу смотрю на странный рисунок.

Мадлен же виделась теперь похожей и одновременно непохожей на тех женщин и сна. Да, у неё были те же кудряшки, та же форма носа, те же тонкие запястья... Но вот надлом, что явственно чувствовался и в жертве, и в мучительнице, бесследно исчез. Мэдди выглядела сильной, пускай в последнее время и уставала больше, чем обычно. Утром она подолгу зевала украдкой в ладонь и просыпалась окончательно только после большой чашки крепкого кофе.

Впрочем, неудивительно — поздней осенью сколько ни спи, а всё мало.

Из-за Клэра мы теперь не засиживались допоздна в кофейне и разъезжались вскоре после закрытия. Дома я бегло проглядывала документы, оставляя основную долю работы на утро, и ложилась спать в надежде, что увижу продолжение того странного и пугающего видения. Но из-за постоянной усталости вместо снов была сплошная, непроглядная чернота, из которой поутру приходилось выбираться через силу, как из густой смолы.

Однако на четвёртый день, накануне в который раз перенесённого визита в приют к отцу Александру, привычное течение событий изменилось. Посреди ночи я вдруг отчётливо услышала, как меня зовут по имени... по имени, которое я уже успела позабыть.

— ...леди Метель, просыпайтесь.

— Благодарите Небеса, что у меня нет привычки кричать, когда меня будят таким образом, — строго отчитала я неурочного визитёра и только затем окончательно проснулась.

Первое, что бросилось в глаза — потайной фонарь на краю стола. Металлическая пластина более чем наполовину заслоняла выпуклую голубую линзу, и холодный свет рассеивался, не доходя до противоположной стены. Зато он вполне позволял разглядеть стопку тёмной одежды, увенчанную мужской шляпой-котелком и бархатной маской.

— Я бы никогда не стал навещать леди с такими привычками, — продолжил беседу голос из темноты. Впрочем, если отвести взгляд от фонаря, можно было заметить очертания знакомой фигуры и отблеск медной маски, искажающей голос.

— Это должно прозвучать как комплимент? Вы весьма самонадеянны, — пожала я плечами, стараясь не выдать своего волнения.

Крысолов! Сколько же времени он не появлялся? Два месяца, три? Пожалуй, с самого возвращения из Серениссимы... Иногда мне даже казалось, что ночной карнавал — плод чересчур богатого воображения. Пожалуй, если бы вот так пропал любой другой мой знакомый — без весточки, без единого объяснения — потом я бы вовсе не пустила его на порог.

Но, во-первых, странно ожидать соблюдения этикета от мистического видения.

А во-вторых, Крысолов не спрашивал у меня дозволения войти.

И это было весьма удобно — так я могла холодно смириться с его присутствием, не теряя лица.

— Не будь я настолько самонадеян, мы бы никогда не встретились, леди Метель, — повинно склонил голову Крысолов. — И тем более не отважился пригласить бы вас нынче в театр.

Я насмешливо выгнула бровь:

— Не поздно ли? Вряд ли театр будет открыт посредине ночи.

— О, этот театр открыт для вас всегда, — возразил Крысолов; голос его звучал немного насмешливо. — Я говорю об Уиллоу. Вы ведь хотели туда попасть?

От удивления я даже забыла о том, что вроде бы должна холодно смиряться с присутствием незваного гостя.

— Откуда вы знаете? — Версии проносились в голове, одна нелепее другой. — Вы... Вам Эллис рассказал? — выдохнула я наконец самую бессмысленную из несуразиц, и Крысолов вдруг закашлялся. Из-за металлической маски звук больше всего походил на сдавленный хохот. Но это было невозможно — даже такой наглец не осмелился бы смеяться надо мною сейчас... Я надеюсь.

— Нет, не он, — наконец проговорил Крысолов, откашлявшись. — Я просто умею слушать, смотреть... и делать выводы. Вы примете моё приглашение, леди Метель?

— И как мы доберёмся до театра? — поинтересовалась я, чтобы потянуть время.

Следовало, конечно же, тотчас ответить отказом, но проклятый сон никак не выходил из головы. И от Эллиса, как назло, в последние дни не было даже записки о том, как продвигается расследование. А Мадлен из-за беспрестанных тревожных размышлений начала казаться мне усталой, и за обычной её живостью всё яснее проступала некая тень.

Только вот чья — вздорной женщины из сна или её жертвы?

Мэдди не была похожа ни на ту, ни на другую... или, точнее, сочетала в себе черты обеих. Жестокость, но без капризности; упрямство, но без жертвенности. Словно её слепили из двух теней и отсекли недостатки, а голос забрали в уплату, как в старой сказке.

— Нас довезёт один экипаж, — ответил между тем Крысолов, и не подозревающий о моих сомнениях... или, напротив, знающий о них слишком хорошо, а потому и уверенный, что я соглашусь. — А обратно доставит другой.

— А вдруг меня кто-нибудь узнает? — вновь задала я вопрос, думая совершенно об ином.

Может, просто потребовать завтра, чтобы Лайзо отвёз меня к Уиллоу? И не страшно, что придётся захватить с собой Клэра, я ведь не обязана объяснять ему свои поступки. На крайний случай можно сказать, что мне любопытно, что за театр такой сносят... Нет, не пойдёт. Мадлен наверняка узнает, даже если я попрошу Лайзо держать поездку в секрете, потому что Клэру прекрасно известно, откуда леди Милдред взяла компаньонку для меня. И, зная его характер, молчать он не станет. Или обронит за завтраком при всех многозначительное замечание, или нотацию прочитает о неподобающем леди поведении. А слухи распространяются быстро, даже если прислуга в доме верна и неболтлива. Да и к тому же автомобиль у меня приметный, и вполне может найтись человек, который захочет узнать, почему графиня Эверсан-Валтер так заинтересовалась старым театром, и тогда пойдёт сплетня, и Мадлен точно узнает, что...