Многослойный мир

Давай я тебе лучше расскажу про пиратскую республику в Европе в 1920х годах этого века, а не на Мадагаскаре и не на Тортуге. Слыхал ли ты о таком поэте итальянском-Габриэле Д. Аннунцио? У нас его не сильно знают

, а в Италии почитают как поэта, что лишь чуть хуже покойного Данте. Но он чего только не начудил в этой жизни. Хотя одного стихотворчества бы хватило. Но он свято верил в возрождение Древнего Рима в современной Италии и его торжество. Да, ты прав, к итальянскому фашизму он имел прямое отношение и многое в его ритуалах, признаках и прочем от него идет. Может, даже половина всего: он творил, а Муссолини это вводил в практику. Еще Габриэле до Первой Мировой войны стал летчиком. А тогда пилоты ощущали себя подобными богам, и жили так, словно живут последнюю минутку на этом свете. Когда-то была такая поговорка, что гусар не должен дожить до тридцати лет, тогда он будет жить как гусар, а не прокиснет. Поэтому они изощрялись, как только могли, и гусары, и пилоты. Благо воздухоплавание жило тогда так: сначала самолет полетел, а потом уже поняли, отчего он летит, а не падает. Расчетов надежных не было. поэтому взлетали и были готовы к тому, что из полета не вернется. Моторы были хреновые, бензин не сильно лучше. Поэтому так и жили-как в последний раз. У Поэта Номер Два и без этого гордыни и безумия хватало, поэтому, когда он разбился и остался без глаза-это прошло как необходимая деталь сего этапа жизни.

В Первую Мировую он воевал. Слышал я, что тогда летали несколько одноглазых пилотов, ибо считалось, что самое главное для летчика 'Птичье чувство', а не какой-то там глаз. Поэтому был во Франции такой пехотный капитан, глаза в атаке лишившийся. Теперь для службы в пехоте он не годился, но летать-отчего бы и нет! И даже асом стал. Но тут скорее виновато то, что медицина уже хорошо разобралась. каковы критерии здоровья пехотного офицера. А каковы критерии здоровья пилота-еще нет. И правда, в те времена, когда я оказался на аэродроме в Бобровке, никто бы капитана без глаза за штурвал не пустил.

А дальше чудачество Габриэле вообще стали фантасмагорическими. — — —

Он организовал республику Фиуме. Пока еще непиратскую. После Мировой войны, которая тогда была Великой, но еще не Первой, границы государств не везде устоялись, особенно в Европе. Некоторые города и провинции сменили владельца, но часть из них временно остались в подвешенном состоянии. Я тебе про них рассказывал. Часть же владений во избежание продолжения войны были оставлены в ином статусе, вроде Вольного города Данцига. Думаю, что Польша бы его с радостью заимела, но Германия была против. А Польшу задабривали, но не всем, чего она хотела. Сложная ситуации была с городом Фиуме (сейчас Риека). Там был интересант в ее приобретении, то бишь Италия, но не все хотели ,чтобы Италия так жирно ела. Австро-Венгрии уже нет, Австрия и Венгрия стали некрупными странами вдали от морского побережья, и сей град им тоже не достался. Имелся еще один интересант-Королевство сербов, хорватов и словенцев, вскоре ставшее Югославией. Оно бы тоже не отказалось от такого кусочка, но имелось и мнение Больших Дядь, что ей и так много дали, а этого будет жирно. Пока Фиуме получила статус вроде Данцига, дескать, потом видно будет. И тут наш почти Данте понял, что настал его звездный час— писать стихи-это хорошо, но мало ли людей их пишет, летать и глаза выбивать-таких тоже уже не единицы, а вот создать свое государство— это по-нашему! И Габриэле кинул клич: 'Да здравствует наша республика Фиуме!' После мировой войны в Италии не навоевавших хватало. И вот его армия или банда (это название у нас обидное, а в итальянской истории так назывались наемные отряды. И никой обиды, как и в названии 'Рота' или 'Батальон'.) Сказано-сделано. Теперь Фиуме у них, соседи стоят рядом, и хотели бы разогнать эту оперетку, но пока не решаются. С армией государства-понятно, а что там еще будет? Бесплатное образование, короткий рабочий день и прочее, что тогда было лишь местами. И все дети должны учиться музыке! Танцы на площадях и до упаду!

Но всегда есть нечто материальное, что подрезает крылья мечте. Промышленность в городе есть, но кругом блокада и товары не везут в Фиуме! Что делать? Ответ-грабить!

Пилоты в городе были, и отчаянные пилоты тоже. И из блокированного города взлетали гидросамолеты с десантом. Подлетят к городку, высадятся, очистят в нем кассы. Встретят в море пароход-остановят и удалят у его обитателей деньги. Но все делалось без грубого насилия и никого не убили. Обладатели денег деньги отдавали беспрекословно, с ними церемонно и вежливо прощались. Деньги отвезли в Фиуме, снова полетели...

Такая радость длилась, если мне не изменяет память, года с два. Наконец, чаша терпения переполнилась, и итальянская армия двинулась на Фиуме. Далее стороны некоторое время изображали великие усилия по взятию и удержанию. Но все же пиратская республика закончилась. Город отошел Италии. Сем флибустьерам объявлена амнистия, Габриэле с помпой и при народном ликовании отбыл в свое поместье.

Дальше он чудил умеренно, а именно закапывал крейсер в клумбу. Муссолини подарил поэту старый крейсер. Вот его и установили на берегу, вкопали в землю, вокруг разбили цветники. Габриэле и его гости могли стоять за штурвалом корабля среди цветов и ощущать себя нужным образом. Габриэле из политики ушел и умер около тридцать четвертого года. Конечно, это был балаган, но мемельский балаган или клоунада со Срединной Литвой были не так изящны и гораздо кровавее.

**

Василий Петрович вступил в брак с моей мамой второй раз в жизни. О первом браке он упоминал редко, но я уже говорил, что отчим был неразговорчив, по вопросам своей службы-особенно. Как бы его первый брак не относится к военным тайнам, но я чувствовал, что надо быть аккуратным, и ничего про это не спрашивал. А потом воспользовался моментом и задал вопрос, а потом и еще...

Первая жена его, Ирина Николаевна, была фельдшером и с ней он познакомился ориентировочно в 1937году. Зашел он с каким-то вопросом в медпункт соседней части и увидел ее там. Месяца через два в отпуск они поехали вместе. Поскольку дали его в конце года, то поехали в Ульяновск, к родителям молодой жены, показать им зятя. По возвращению из отпуска Василия Петровича отправили в одну командировку, и довольно надолго, так что приехал он домой и ему показали недавно родившегося сына. Я могу немного напутать с годами, потому что рассказчик был крайне немногословен, и что-то, может, и я неправильно понял, но вроде бы к началу войны сыну было уже почти четыре года, или даже уже четыре. И Ирина Николаевна решила, что сын Костя, названый в честь деда по матери, уже большой и можно отважиться посетить сестру Ирины Николаевны, жившую вместе со вторым мужем и дочкой под Минском, кажется, это место называлось Козеково. Василий Петрович снова отсутствовал дома, выполняя задания Родины, а Ирина Николаевна, может, и ощущала тревожность момента, но сочла все не так опасным. А приблизительно через неделю ее пребывания в гостях началась война. И она оттуда не вернулась. Немцы вышли к этому месту приблизительно двадцать шестого июня, а 29 июня Минск был потерян. В огромном котле оказались десятки тысяч военнослужащих, членов их семей и тех, кому в оккупации было находиться просто опасно. О судьбе Ирины Николаевны и Кости достоверно известно было то, что они собрали то, что могли унести, ушли на восток около 29 числа и пропали без вести. Что случилось с ними — увы, неизвестно. Впрочем, таких канувших в неизвестность было несколько миллионов. А что с ним могло произойти-да что угодно! Война, ад окружения и еще больший ад оккупации.

Василий Петрович несколько лет после войны ездил туда, писал куда только можно, просил начальство, чтобы оно помогло ознакомиться с материалами о зверствах оккупантов в тех местах, но ничего наверняка не узнал. Но время шло, и, если жена была бы жива, то нашла бы возможность связаться с ним или с живыми родственниками. Родители ее умерли в войну, но живы были еще две сестры и их потомство, и минимум двое из них— по довоенному адресу. Но ничего о от нее не приходило. Василий Петрович надеялся, что сын мог уцелеть и быть подобранным местными жителями (ему о подобных случаях было известно), но Костя был еще мал, и назвать точный адрес кого-то из родных не смог бы. Он совсем не бросил эти поиски, но занимался ими уже без надежды на то, что что-то узнает. А потом служба его забросила в Бобровку, где он и встретил мою маму. И два овдовевших человека потянулись друг к другу. Родилась Ангелина, и мне он, насколько мог, старался заменить отца. Мама мне говорила, что Василий Петрович был против того, чтобы я его называл отцом, ибо считал, что помнить о моем погибшем отце я должен и дальше.

Немного позже Василий Петрович обмолвился, что активно искать пропавших и ездить в возможные места пропажи или гибели он перестал после того, как увидел вещий сон. В нем Ирина Николаевна сказала, чтобы он уже не искал их, а жил иной жизнью. На чем канал связи с ней во сне закрылся и больше не возобновлялся. Писать он в разные места не переставал еще много лет, но поиски западнее Минска прекратил. Василий Петрович считал, что иногда человек, несмотря на диалектический и исторический материализм и неидеалистическую философию, которыми руководствуется, может получать информацию, существование и значение которой без идеализма не поймешь. И добавил, что с ним такое было раза четыре, но подробнее, по обыкновению, сразу не пояснил. 'Потом'-ну, как всегда.

То, что это послание было именно от нее, он был совершено уверен, ибо обратилась она к нему, назвав так, как никто больше не называл. Так называют женщины любимого мужчину в часы особенного. Ирина Николаевна это знала, а остальные люди-нет.

И еще добавил, что это в некотором роде было очень вовремя. Он и раньше был знаком с деятельностью оккупантов и предателей на их службе. А тут дополнительно наливался ненавистью, читая бумаги о их 'подвигах' и разговаривая с людьми. Можно было и сорваться с резьбы, заподозрив в ком-то причастного к их возможной гибели и вполне реальной гибели кого-то другого. Тут я тем, кто показался бы причастным к гибели родных Василия Петровича не позавидовал бы. И у меня даже не родилось бы ни слова осуждения, если бы он их наизнанку вывернул десять раз подряд.

Вообще Петрович это умел и кое-о-чем рассказал. Я это повторять никому не стану во избежание моральных травм у услышавших и прочитавших.

Я лично никого настолько не ненавижу, чтобы с ними это проделать, но вполне допускаю, что и меня можно довести до того, что я это совершу и сочту адекватным воздаянием. Возможно. совершая воздаяние, я сблюю, и не один раз, но это уже будут мои трудности.