Вампиры девичьих грез. Часть 1. Маленькая страна.

— Что, когда в уютном кабинете вы рассуждали о моей неизлечимой генетической болезни, вы как-то не примерили ее результаты на себя? Не подумали, что вот конкретно вы не вызываете у меня ни любви, ни приязни, ни желания исполнять ваши прихоти? И как вы собираетесь мне помочь? Заставляя силой или шантажом беспрекословно себе подчиняться? И что, бездна вас забери, вы сделали с мамой? Вот просто влезли ей в голову и заставили увидеть мир таким, как вы рассказали? Это же отвратительно, омерзительно, грязно! Подло, наконец.

— А как еще, по-твоему, я должен был заставить ее сделать то, что мне нужно? И запомнить то, что я хочу? Вот в твою голову я влезть не могу, и что хорошего? Мы стоим и препираемся, даже не дойдя до автобусной остановки, а могли бы уже гулять по парку, наслаждаясь прекрасным солнечным днем.

— Но почему мы должны гулять по парку, если этого хочет только один из нас? Почему вы считаете своим правом заставлять маму что-то думать или делать? Это должно быть только ее решение, даже если оно неугодно вам!

— Видимо потому, что как любой вампир из благородной семьи, я воспитан в твердом убеждении, что в мире не должно существовать решений, не угодных лично мне.

— А бывают вампиры из "неблагородной семьи"? — не удержалась я. И по дрогнувшим уголкам его губ поняла, что попалась, что он сказал это специально, чтоб поймать на проявлении любопытства.

— Вампиры бывают всякие. Давай заключим перемирие, Лариса. Ты перестаешь злобно шипеть на каждое мое слово, а я расскажу тебе о вампирах все, о чем тебе придет в голову меня спросить. Даже то, о чем в книжках не пишут, — он подмигнул мне, но тут же вновь стал серьезным, — Соглашайся, Лариса, вот просто так, ни зачем. Позволь себе хоть один день быть свободной. От себя самой, своих убеждений, представлений, памяти. Позволь себе просто быть.

— Все это красиво звучит, куратор. Но вы сами-то на такое способны?

— Ты мне, наверное, опять не поверишь, или попросту не услышишь. Но правда в том, что ты — мой единственный шанс это узнать.

Я посмотрела на него, на синее-синее небо, на по-весеннему яркое солнышко. И согласилась.

— В парк? — спросила я его, как могла бы спросить Петьку, когда он предлагал мне сбежать с уроков.

— В парк, — с видимым облегчением согласился он, и улыбнулся, и протянул мне руку.

Так, держась за руки, мы вышли, наконец, к автобусной остановке, и влезли в автобус, почти пустой по случаю воскресенья. И устроились на задней площадке, смотреть, как убегает из-под колес дорога. Он встал за моей спиной, ухватившись за поручень справа и слева от меня, оказавшись слишком близко, так, что на ухабах и поворотах нас прижимало друг к другу, но я не возражала, позволила себе не возражать.

"Пусть, — думала я, — пусть. И можно представить, что я еду гулять в парк с хорошим мальчиком Антоном. Даже если на самом деле он Анхен, и вряд ли помнит те дни, когда он на самом деле был юным мальчиком, а не только хотел им казаться". Что делать, в 18 лет каждой деве хочется, чтобы у нее был мальчик. Даже не всерьез, понарошку, на денек, но только бы был.

* * *

Парк был разбит почти в самом центре города, его массивные бронзовые ворота выходили на площадь возле здания Городской Управы. И потому неудивительно, что любой праздник, начинаясь на этой площади, плавно перетекал на длинные извилистые аллеи и многочисленные живописные лужайки. Я бывала в этом парке множество раз, и в шумные праздники, и в обычные выходные. В детстве родители возили меня сюда кататься на аттракционах, а в старших классах школы нам случалось прогуливать здесь уроки. Этот парк я действительно любила, и может, не так уж плохо, что он заставил меня сюда выбраться.

В последнее время, с головой уйдя в учебу, я нигде, кроме универа, не бывала, совсем не гуляла и ни с кем не встречалась. Школьные приятели рассеялись, кто куда, обживаясь в новых местах и коллективах, моя лучшая подруга, с которой, мне казалось, век не расстанемся, навеки ушла на ту сторону Бездны, а в универе я не приживалась. Нет, я им не мешала, меня не сторонились, но и интересна я никому из них не была. В компанию меня не звали, и домой я обычно ездила в одиночестве.

Мы миновали массивные ворота, и словно оставили город за спиной. Вековые дубы шелестели над нами последними засохшими листьями, центральная аллея, прямая и ровная, уходила, казалось, за горизонт. А солнце висело прямо над ней, отражаясь в многочисленных лужах, слепя глаза, заставляя забыть, что это осень, последний бал накануне долгой холодной зимы.

— Знаешь, бывают такие дни, — произнес Анхен, вновь ласково обнимая меня за талию, и уже не встречая сопротивления, — они иллюзия, они обман, им не надо верить. Думать, что они что-то там знаменуют собой, или к чему-то обязывают. В них можно просто войти и наслаждаться мгновением. Здесь и сейчас. И не важно, что было вчера, и что будет завтра.

— Завтра тебе надоест быть мальчиком Антоном в дурацкой шапке, а я так и не пойму: зачем тебе все это было нужно.

— Завтра я и не смогу быть мальчиком Антоном, потому что мальчика Антона не существует. Но сегодня я могу угостить тебя сахарной ватой. Соглашайся, это не слишком дорогой подарок, и ты можешь себе позволить его принять.

Лоток с ватой стоял у нас прямо на пути, и я почти соблазнилась, глядя на мальчишку, с аппетитом отхватывающего зубами огромные куски от пушистого розового кокона на палочке. Но потом вспомнила, что доесть этот шедевр кулинарной мысли до конца мне ни разу не удавалось, зато перепачкаться липким тающим сахаром получалось регулярно. Липкие руки, липкие губы...

— Я не слишком люблю сахарную вату.

— Конечно. А если я предложу тебе шарик с сердечком, ты скажешь, что это пошло?

Шариками торговали у следующего по курсу лотка.

— Чудовищно пошло. Идти рядом с тобой с таким шариком, это все равно, что написать у себя на лбу: "я верю в любовь с вампиром".

Он посмеялся:

— А ты не веришь в любовь с вампиром?

— Я верю, что вон тот мальчик очень любит сахарную вату. Но сомневаюсь, что она отвечает ему взаимностью.

— Видела б ты, как она тает у него на губах, — протянул он мечтательно, лукаво поблескивая глазами, — а еще я знаю детские стишки про бутерброд, мечтавший прыгнуть кому-то там в рот.

— А ты уверен, что эти стихи были написаны лично бутербродом?

Он чуть приобнял меня, посмеиваясь, коснувшись на секунду виском виска.

— Идем. Я знаю, от чего ты не сможешь отказаться, — и, взяв меня за руку, потащил куда-то вбок от главной аллеи, по далеко не самой широкой тропинке.

— Эй, уговор был про людные аллеи!

— Уговора не было! Когда я предлагал тебе людные аллеи, ты отвергла мое предложение! Договор был заключен позднее на слово "парк".

— Анхен!

— Мне приятно, что ты, наконец, решилась назвать меня по имени.

Тут он резко затормозил и обернулся, так, что я едва не врезалась в его широкую грудь. Он взял меня обеими руками за плечи, не давая отстраниться.

— Ну перестань, — попросил он меня тихо и серьезно, — ты же прекрасно знаешь, что ничего я тебе не сделаю. Здесь просто короче. Не спорь со мной хотя бы изредка, ладно?

Я кивнула, и покорно пошла за ним, понимая, что его присутствие все-таки сводит меня с ума. Что бы он ни говорил про отсутствующий у меня голос крови. Мне было хорошо рядом с ним. Я могла с ним не соглашаться и даже спорить, но, пока он держал меня за руку, я не могла бояться его или ненавидеть, я ощущала к нему глубокую, почти родственную симпатию, и опасалась лишь одного, что он отпустит мою руку и уйдет, оставив меня одну. Это все потому, что он вампир. Это их вампирское обаяние, вампирская магия. Но то, что я понимала это, никак не спасало меня от пучины симпатии, в которую я погружалась.

— Вот уже и пришли. Ты давно последний раз каталась на велосипеде?

Пункт проката появился в парке не слишком давно и, хотя я и знала о нем, мне и в голову не пришло, что мы идем именно сюда.

— Ты что, предлагаешь нам покататься на велосипедах? — я даже не пыталась скрыть удивление.

— Ну, следуя за тобой на велосипеде, мне точно не удастся насладиться твоей кровью, а ты ведь этого боишься? — он опять надо мной смеялся.

— Я боюсь, что моя длинная юбка, не предназначенная для велосипедных прогулок, попадет в цепь и будет безнадежно испорчена.

— Это ты у меня так витиевато новую юбку в подарок вымогаешь?

Я вспыхнула.

— Ну, если других возражений нет — пойдем выбирать велосипеды.

И я позволила ему усадить меня на велосипед, и, проклиная неудобную одежду, поехала вслед за ним, петляя по тропинкам и дорожкам, объезжая бесконечную грязь и лужи. Нет, юбка в любом случае будет испорчена, даже если не вымажется в смазке — непременно соберет на себя все брызги этой вездесущей жижи. И вот что, если разобраться, на мне еще могло быть одето? Я собиралась в библиотеку. Согласно существующим правилам приличия, в общественных местах — на работе, учебе, в библиотеках и музеях, театрах и ресторанах — женщинам следовало появляться только в юбках. Причем нужной длины. Но на спорт и отдых это правило не распространялось. И потому смотрелась я сейчас в своей юбке на велосипеде столь же нелепо, как выглядела бы на лекции в тех обтягивающих брючках, в которых отплясывала на последнем Регинкином дне рожденья.

Но постепенно езда увлекла меня. Дорожки петляли — то влево, то вправо, то вверх, то вниз, и ветер свистит в ушах на спуске, и ноги все ощутимей болят на подъеме, и где мне взять вампирскую грацию, чтобы не свалиться, завязнув в грязи, в какую-нибудь лужу. Да еще бы не потерять его на всех этих поворотах, вон как мчится наш мальчик Антоша, словно крылья за спиной хлопают.

Наконец, на высоком берегу Большого пруда, он остановился и слез с велосипеда, поджидая меня. Через пару секунд я притормозила рядом — раскрасневшаяся, уставшая, но довольная, и он не мог этого не заметить.

— Ну вот, а говорила — библиотека. Пойдем, присядем ненадолго, хоть дыхание выровняешь.

Он повел меня к небольшому деревянному домику над прудом. Зимой им пользовались как раздевалкой любители подледного плавания, а сейчас он был пуст и заперт, и вокруг тоже не было ни души, словно мы единственные забрались сегодня в этот дальний уголок парка. Дверь домика выходила на широкий деревянный настил, от которого вниз, до самой воды шли ступеньки. На солнце доски прогрелись и высохли, и было отчетливо видно, что за все последовавшие за заморозками дни на них не ступала нога человека.

Мы прислонили велосипеды к стене, и расположились на настиле, свесив ноги на ступеньки, глядя на поблескивающую на солнце поверхность пруда, на далекий противоположный берег, шумный и многолюдный. Там, почти у самой воды расположились детские площадки, батуты и карусели, там стояли в рядок лотки с пирожками и мороженым, воздушными шарами и игрушками, дымили многочисленные закусочные, соблазняя гуляющую публику ароматами жареного мяса. На нашей стороне пруда не было ничего. Кроме этого домика, ковра засохших листьев под ногами да сплошной стены вековых деревьев.

— Наверное, ты помнишь эти деревья еще саженцами, — проговорила, поддавшись настроению.

— Здесь всегда был лес, — не согласился Анхен, — его просто облагородили, проложив дорожки, да запрудив речушку, что протекала по дну оврага. А на той стороне — да, и саженцы, и торжественная закладка главной аллеи, и гордые речи, полные похвальбы и надежды. Меня приглашали на открытие.

— Сколько тебе лет, Анхен?

— Восемьсот шесть.

— И кого вы сожрали на последнем юбилее? — не смогла удержаться, хоть и чувствовала, что сейчас все испорчу.

— Это очень личные воспоминания, и я не уверен, что хочу ими делиться, — ответил он совершенно спокойно.

— Хорошо, вопрос неправильный, допустим. Но ты можешь мне честно сказать: как часто ты убиваешь людей? Не тех, которыми тебя угостили, а сам, лично?

— Одного-двух в год. Иногда никого, иногда и больше — зависит от конкретных людей и ситуаций.

— И это считается нормальным? Ну, по вашим, вампирским нормам.

— Да, вполне. Кстати, и по вашим тоже, хоть это и не афишируется. Ваши правители здорово боятся перенаселения, ведь расширяться вам особо некуда.

— Какая глупость, у нас есть множество незаселенных территорий. А у вас и того больше. Насколько я помню географию, непроходимые леса к востоку от вашего Города тянутся на тысячи километров. В случае перенаселения сможете и подвинуться.

— Нет, какие наглые проворные человечки. Не успели обрести свободу, а уже жаждете заполонить собой всю землю, — засмеялся он. — Но правда в том, что никто не жаждет выделять средства на развитие и заселение новых земель в вашей счастливой стране. Вашему правительству удобней, чтоб в этом просто не возникало необходимости. Что же касается идеи заселения людьми части наших восточных территорий, с последующей придачей им статуса суверенного государства, то такой проект уже рассматривался Высшим Советом Вампиров, и был одобрен, хотя и отложен на далекую перспективу.

— А ты мне можешь объяснить: зачем вам это? Зачем вы возитесь с нами, помогая развивать науку и повышать уровень жизни?

— Ну, во-первых нам просто нравится создавать, смотреть, как из саженцев вырастают деревья, а из вчерашних полуразумных существ, едва владеющих речью, вырастают инженеры и биохимики.

— А во-вторых? — потребовала я, увидев, что продолжать он не собирается.

— А во-вторых тебе не понравится.

— А ты обещал отвечать честно.

— Но я не обещал рассказывать абсолютно все.

— Неправда! Ты обещал ответить на все вопросы, которые мне придет в голову тебе задать.

— Хорошо, сама напросилась. Причина в том, что ваша кровь вкуснее. Чем более разумной, полноценной жизнью живет человек, чем больше у него знаний, навыков, реализованных и нереализованных желаний, тем богаче и насыщенней вкус его крови. И потому, как бы ни были полны наши загоны и стойла, мы всегда будем приходить к вам, и пить вашу кровь, порой забирая ее вместе с жизнью. А знания и навыки — это единственное, чем мы можем с вами за это расплатиться. К вашей и нашей выгоде. Такой ответ засчитывается?

— Он больше похож на правду.

— Он так же правдив, как и первый. Почему ты хочешь отказать нам в стремлении к красоте и гармонии?

— Потому что в убийстве человека нет ни красоты, ни гармонии.

— Это не убийство, дурочка, это воссоединение. Твоя кровь сливается с моей кровью, твоя душа навеки становится частичкой моей души, обретая мое бессмертие, а пустая телесная оболочка просто становится не нужной, вот и все.

— Но я не хочу ни с кем сливаться. Не хочу быть частью чьего-то бессмертия!

— Сейчас — возможно. Твое право. Всегда есть достаточно тех, кто хочет.

Я вспомнила маму, ласково глядящую нам вслед.

— Или думает, что хочет. Потому что кто-то заставил его так думать.

— Или думает. Постарайся понять простую вещь: мы сильнее вас. Психологически, ментально. Наш разум подавляет ваш самим фактом своего нахождения рядом. Не потому, что мы прилагаем к этому усилия. Напротив, усилия приходится прилагать, что бы не подавлять, чтобы услышать от любого человека, с которым я общаюсь, не мои мысли, а его собственные. Усилия приходится прилагать, чтобы ваше свободное и независимое государство действительно было таковым, чтобы ваши правители не бежали к нам за советом по самому ничтожному поводу, чтобы ваши медики действительно разрабатывали свои методики лечения, свои лекарства, методы диагностики, наконец, а не смотрели мне в рот, пытаясь угадать, какой ответ будет правильным. Вот как при таком отношении ты хочешь, чтобы мы не считали вас продолжением себя? Не считали возможным взять любого из вас в любой момент времени? Если вы сами ничего другого хотеть не в состоянии? Ведь, как я уже сказал, вы бесконечно вкуснее тех, кто принадлежит нам по праву. Так что мы еще сдерживаемся. Который век уже сдерживаемся, и все ждем, что из вас все-таки получатся разумные люди.