П С Ы Ж

Чудовища, нежить, оборотни — не чей-то досужий вымысел. Не сказки и не игра воображения. Вот они, то есть мы, достаточно поглядеть в зеркало. Сейчас нет кровавых обрядов, шабашей, жертвоприношений. Наверно, нет. Надеюсь, нет. Но мы продолжаем убивать, а люди продолжают погибать. Мы — монстры, и не станем другими, не изменимся. Проще сдохнуть. Иванов снова умолк, потом очнулся и продолжил. Действительно ли их природа, в смысле нас, такова?.. Или ее можно преодолеть? Не подавить, не заблокировать, а превозмочь раз и навсегда. Изгнать тварь во мрак, где ей самое место, и держать оборону... Старлей ткнул рукой в тёмный провал окна. Представь, мы в безопасности, в укрытии, а там, снаружи, погибель и кромешная мгла, полная напастей. Справишься ли, выстоишь? Представил? Так и было — давно, на заре времён, когда наш, в смысле их, косматый предок стоял у входа в пещеру, сжимая в руке копьё, камень, дубинку. Загораживая спиной родичей. Он едва мог связать пару слов, а уж объяснить... Нет, объяснить он не мог, но знал — там, во тьме, таится зло. Демоны, духи, непонятно кто. Их можно задобрить, принеся жертву, или драться. Насмерть. Вот и всё.

Теперь спроси меня, Игорь: так ли это? Их природа естественна? Или их, в смысле нас, такими сделали? Это чья-то вина или беда? Сделали, глухо сказал Хесус, нас. Иванов вскочил. А тех — тех, кто был до нас, их сделали?! Отцов, дедов. Прадедов! Если нет, то и суда нет. Если да, я бы порвал ублюдка в клочья. Сначала спросил: зачем?! Потом порвал.

Перемотка. В лужице на клеёнке плавают хлебные крошки. Бутылка валяется на полу, резко несёт спиртным.

Ты не в банде, сказал Хесус. Нет, ответил старлей. Как? — спросил Хесус. Никак, старлей припечатал его тяжёлым взглядом. Назад пути нет, точка. Неожиданно сграбастав за грудки, притянул к себе. Ты что, думаешь, мне легко?! Хесус отшатнулся. От Иванова веяло чем-то запредельным, безумным, диким; мерещились разверстые пасти, шелест чешуи, бьющий в нос смрад, и за всем этим — тлен, пагуба, зарево пожаров... Мгновением позже старлей грузно опустился на табурет. Извини, нервы сдают. От облика не избавиться, он часть тебя, он — ты, ныне, присно, пока не сдохнешь. Ее дар, ее проклятье. Единственное решение — блокировка на сознательном уровне, постоянный, изнурительный труд, почти Сизифов. Изо дня в день, из года в год — врагу не пожелаешь. Чтобы держать облик под жестким контролем, нужна стальная воля. Брешут, есть стоп-слова — чтобы обуздать тварь, запереть внутри. Неправда, точнее, полуправда. "Стопы" не работают как надо: они давно стёрлись в пыль, в труху, утратили смысл. Употреблять их бесполезно, да и чревато. Тварь лезет наружу при любом удобном случае. Для нее удобном, не для тебя. Поэтому — сила воли, исключительно воли, кто кого. Я был самым молодым, мне легче. Я даже смог, вернее, не смог... Старлей скрипнул зубами.

Договаривай, сказал Хесус. Смог взбунтоваться, угрюмо бросил Иванов. Пойти наперекор. Не смог победить. В одиночку, против системы шансов мало, практически нет. Да и метил не туда... полагал, дело в сборах, в банде. Ошибся. Причина в людях — тех, кто творит зло. Ведь убивает не нож и не пистолет, убивает человек. Если нет ножа и пистолета, убивает голыми руками, рвёт глотку, ломает кости. Человек — самый опасный хищник, а в облике — в десять, в сто раз опаснее. Но и глупее, конечно. Намного глупее. Старшие так и не посвятили тебя в маленькую семейную тайну? Ты не спрашивал?! Зря. Или ждёшь, чтоб я сам рассказал? Про бойню у лабиринта, сорванный ритуал, похороны в закрытом гробу. Узнаешь, в конце концов, с кем связался. Правду как она есть, а не бредовые выдумки. Я был на подобных похоронах, выдавил Хесус. Прости, что... Завтра поговорим, невежливо оборвал старлей. Видишь, я не в состоянии? Ночевать домой иди, там никого — мать в городском морге. Поднялся, грузно опёршись о стол. Давай, пока. Чёрт тебя дери, я не засну теперь!

На лестничной площадке Хесус обернулся. Ты бы порвал ублюдка и спросил: зачем? Да! — рявкнул старлей.

Я не стану спрашивать. Пока!

Обратная перемотка. Сцена-версия, не вошедшая в основной массив.

Стечение обстоятельств, говорит старлей. Рок, трагическая случайность. Я наткнулся на активатор совсем мальчишкой, когда собирал грибы с отцом; грибы шли сплошняком — боровики, рыжики, маслята, мы увлеклись и порядочно забрели в глубь леса. Спина отца мелькала впереди, я замешкался, присев на корточки у огромного муравейника, и немного отстал. Кинулся догонять да свернул не туда, метнулся назад и... вылетел на поляну. Сеть переливалась на солнце, неописуемо красивая, будто хрустальная снежинка.

Хесус невольно кивает. Красивая. Неописуемо...

До сих пор не понимаю, как вляпался в тенёта. Я же застыл столбом: дух перехватило от смятения и восторга. Дальше провал, темнота, и вот — ору, дёргаюсь, бегу по лабиринту, удирая от леденящего сердце ужаса. Бьюсь мухой в паутине. Отец услышал, кинулся на помощь...

Иванов слепо шарит по столу, Хесус подвигает ближе кружку с чаем. Старлей, осушив ее залпом, утирает мокрый подбородок; сидит, покачиваясь. Пальцы скребут, комкают клеёнку, взгляд устремлён в пустоту.

Он умер сразу, даже не поняв, что произошло, не телом умер — душой. Меня корёжило в активаторе, а он бродил вокруг, ничего не соображая, хрипел, выл, как зомби из дрянного фильма. Потом упал и уже не встал. Два километра, я волок его к остановке два километра, по лесу, через овраг. Надрывался, плакал... дотащил. Люди удивлялись, не верили: отец весил килограммов восемьдесят, а я, шкет сопливый, — тридцать. Врачи в больнице сразу предупредили — причина не ясна, поэтому никаких гарантий. Заведующий, одноклассник матери, обещал похлопотать о направлении в Москву, в институт мозга Академии медицинских наук СССР. Не срослось. А здесь... ничем не могли помочь. Отец как овощ был: лежал целыми днями, смотрел в одну точку, иногда стонал, бредил. Самостоятельно встать не мог, говорить не мог, сидел с трудом. Дают воду — кое-как пьёт, дают еду — жуёт, в туалет под себя ходил. Отощал жутко, его на внутривенное питание перевели, а пользы ноль. Наверно, где-то в глубине души теплились остатки сознания, во время коротких посещений он брал меня за руку, мычал что-то. Я пугался, отдёргивал ладонь. Он тянулся ко мне скрюченными, иссохшими пальцами, и я пугался еще больше. Затем перестал узнавать, ни на что уже не реагировал. Если не трогать, не тормошить — точь-в-точь покойник. Тело еще жило какое-то время, уродливое, чужое; разлагалось, гнило. Вскоре страдания отца прекратились: отказало сердце. Официально он скончался от рака.

Старлей покачивается, будто в трансе. Лицо застыло гипсовым слепком.

Воспитывал меня дядя, бывавший у нас наездами. Пытался воспитывать. Строгий, педантичный сухарь, я не любил его. Зато отлично ладил со старшим двоюродным братом, мы проводили вместе уйму времени и, казалось, понимали друг друга с полуслова. Облик таился до поры, никак себя не проявляя. Адаптация протекала бессимптомно, вроде смазанного течения ветрянки: зуд, раздражение, лёгкая боль, малозаметные ранки на коже. Позже я понял — чем моложе, тем меньше риск. Дети переносят перелицовку относительно легко, подростки — с трудом, взрослые погибают. Однажды мы с братом крупно влипли: какой-то пьяный утырок словил белочку и бегал с ножом по пустырю, где мы играли в войнушку. Он напал со спины, шрам под лопаткой до сих пор болит к непогоде... Когда я очнулся, брат вопил, как резаный, а утырок валялся в луже крови с оторванной башкой и вспоротым животом. Тварь разделала его на куски и спряталась. Брат долго не мог успокоиться, наконец выдавил: из тебя вылез монстр. Сначала я не поверил, но облик быстро напомнил о себе. Грубо, безжалостно. Первые вылазки твари заканчивались одинаково — увечьем, смертью. Облик не подчинялся, сдерживать его было сплошным мучением. Ни разу он не показался полностью, я бы, наверно, не выдержал поглощения, сошёл с ума. Постепенно я научился управлять им, контролировать тварь, насколько вообще возможно управлять хищным зверем. Я просчитался...

Игра теней превращает лицо Иванова в безобразную маску, череп отвратительного чудовища; в провалах глазниц копошатся черви.

Потом случилось много дрянного, гадко вспоминать. Оставим за скобками, я не на исповеди. Мы упивались своей мощью и безнаказанностью, творили, что хотели. Да, мой двоюродный брат стал вторым, я сам привёл его к тенётам, поддавшись на уговоры. Он осознанно выбрал судьбу, превратился в нелюдя. Я жалел об этом, он — нет. Именно брату пришла идея создать организацию, новую ОПГ, каких еще никто не знал. Тогда и родилась банда. Он рвался в лидеры, и я уступил. Умный, начитанный, он разработал систему понятий, ввёл иерархию, придумал обряд посвящения. В Перестройку сложилась основа организации; после развала СССР процесс ускорился — новые бойцы, молодежь, шли потоком, а старшие подались в бизнесмены и депутаты, проникли во власть. Со временем мы подмяли под себя все улицы и районы, весь город. Установили правила и порядки.

Хесус елозит на табурете, переваривая сказанное. Трёт лоб.

Я знаю старших первого круга — Франсуа, Ясухиро. Ингвара. Они не похожи на коммерсов.

Это ваши старшие. Те, прежние, — "старики", как и я. Старшие старших, костяк банды. Большие, уважаемые люди.

Ты самый первый, недоумевает Хесус. Основатель, родоначальник. И ты мент, а не бизнесмен. Почему?..

Потому. Иванов опирается подбородком на руки, сцепленные в замок. Я соскочил и уже много лет не при делах. Я не отказался от собственного имени, остался человеком, ясно? Это дорого стоит, иногда — жизни.

Чьей? — Хесус пристально щурится. Ты жив.

Я — да.

Среди "стариков" нет твоего брата?

Иванов угрюмо кивает.

Где он?

Погиб, давным-давно. Думаешь, что-то изменилось? Ничего. Мой бессмысленный и беспощадный бунт закончился ничем. Всё было зря — смерть брата, смерть остальных... Я не предполагал, что протест обернётся бойней. Никто не предполагал. Тварь внутри брата сочла угрозу недопустимой и напала, тварь внутри меня напала в ответ. Я убивал без колебаний, в тот миг человеческого во мне почти не осталось, только звериное. Спаслись единицы, кому хватило ума сбежать. Обезглавленная и обескровленная организация, казалась, должна была развалиться. Но нет, банда существует по сей день — место лидера занял совет, жесткая иерархия сменилась гибкой. Как и раньше есть сборы, есть новички, рядовые члены и старшие. И я, особняком. Брат действительно создал идеальную организацию. Он, гордец, терпеть не мог быть вторым, тщился доказать, что достойнее, лучше, превзойти во всём. Доказал, вон вас сколько.

Хесус гнёт вилку в бесформенный ком. Расправляет и снова гнёт.

В бойне у лабиринта я впервые выпустил тварь целиком, убрал контроль. Глаза старлея сухо блестят, носогубные складки пролегли бороздами, на щеках бледные пятна. Облик был до того ужасен, что я поклялся — никогда больше... Те, кто заступил мне дорогу, умерли. Быстро, страшно. Те, кто подвернулся невпопад, — тоже. Трое старших, новичок, уйма рядовых. Я был Жнец, я нёс смерть.

На лице Хесуса проступает растерянное, детское выражение. Я... не хотел тогда, пошёл ради брата.

Я пошёл против, говорит старлей.

Почему ты... Хесус мнётся, подбирая слова.

Не покончил с бандой раз и навсегда? — Оскал Иванова вгоняет в дрожь. Хищник не убивает с умыслом, ураган крушит всё подряд, у цунами нет цели. Человек бы покончил, имей такую возможность. Тварь слишком глупа. Чем слабее контроль, тем дурнее. Тупая скотина полностью подминает личность, разум тонет в эмоциях, мозг отключается, а на инстинктах далеко не уедешь. Кроме того, она вмешалась, предотвратив избиение. Я подчинился, не посмел — не сумел! — поднять на неё руку.

Не посмел, откликается Хесус. На неё.

Родителей можно не любить, продолжает старлей, презирать, ненавидеть. Но выбрать нельзя. Мать всегда мать, какой бы ни была.

Застрявшая между рамами муха остервенело бьётся о стекло.

Ускоренная-ускоренная-ускоренная перемотка. Сцена-версия.

Стоп-кадр. Чья-то спина на фоне огромной, в полстены доски, стриженый затылок. Ряды формул и графиков.

Крупный план. Проекция на чёрной половине доски. Хрупкое, изящное кружево.

Нелинейность, говорит обладатель стриженого затылка. Неравновесные динамические системы. Пятно лазерной указки скользит по изгибам запутанных линий вдоль осей координат — из левой области в правую; голос лектора, усиленный микрофоном, разносится до задних парт аудитории. Переход в точках бифуркации из прежнего устойчивого состояния на новый уровень упорядоченности, либо потеря устойчивости зависит от случайных факторов.

Кружево на проекции напоминает паутину; в центре, где линии сплелись особенно густо, будто скрыто нечто опасное. Нечеловечески притягательное и отталкивающее до безобразия. Кошмар, переходящий в безумие.

Эволюция системы чувствительна к любым изменениям начальных условий, в том числе сверхмалым. Выключив указку, лектор прохаживается вдоль кафедры. Поэтому ее поведение непредсказуемо, хаотично. Однако хаос не является синонимом беспорядка, он структурирован и подчинён определённым закономерностям. Классический пример: бабочка взмахивает крыльями в далёкой Бразилии, и на штат Техас обрушивается торнадо.

Это не Иванов. Это вообще не тот фильм.

Ускорррренная перемотка. Сцена-версия.

Стоп-кадр. Кафе, винтажный интерьер. За столиком у окна двое.

Крупный план. Исписанный блокнотный лист, чашка с недопитым кофе. Карандаш утонул в мясистых, поросших рыжим волосом пальцах.

Больше похожа на живое существо, чем на машину, говорит владелец карандаша. Сложная нелинейная система, где всё взаимозависимо, а малейшее отклонение может запросто изменить функциональность, больше похожа на существо. Нет смысла сравнивать ее с обычным механическим объектом, только с живым организмом.

Пальцы тянутся за блокнотом, чиркают карандашом — на листе вдоль осей координат возникает ажурная сеть. Странный аттрактор, владелец карандаша отхлёбывает остывший кофе, имеет фрактальную структуру и необычные геометрические свойства... Поверх накладывается голос лектора, вокруг вырастают призрачные стены аудитории с расположенными амфитеатром рядами парт.

...аттрактор, лектор направляет указку в центр паутины, есть притягивающее множество траекторий в фазовом пространстве диссипативной динамической системы. Как и организмы, диссипативные структуры крайне далеки от равновесия. Переменчивость, случайность — для них норма, а равновесие и баланс означает смерть.

Кафе с винтажным интерьером окончательно уступает место аудитории из сна. Лектор делает паузу, окидывая взглядом задние ряды — пустые, конечно же, и ничуть не смущаясь, продолжает:

Феномен самоорганизации присущ подобным структурам изначально, они формируются и поддерживаются за счёт обмена энергией и материей в условиях постоянного неравновесия. Как следствие...

Это не тот фильм. Выкл.

10. Снежинка

"Завтра поговорим" и "вали на хрен из города", сказал вчера Иванов. Слова плохо сочетались друг с другом. Впрочем, Хесус не собирался идти к старлею и валить тоже не собирался, были планы поважнее. Срок "до утра", данный старшими, он уже нарушил. Ничего, перетопчутся.