Беглецы. Новая реальность

Прадед Афанасий смотрел на потомка с бездонной, понимающей добротой.

— Мне есть ради кого жить... — выдохнул Егор с новой, стальной уверенностью.

— Вот и ответ. — в глазах прадеда вспыхнула тихая радость. Он чуть заметно кивнул.

И все исчезло.

А следующее, что он почувствовал, — это судорожный, срывающийся с губ всхлип, когда он уже лежал на холодной земле у своего костра. Мир закружился в вихре, уплывая в темноту, но теперь это была темнота их ночи, их мира, в котором его ждали.

Егор разлепил веки. Медленно поднимающееся над утренним туманом багровое солнце, пустило огненные стрелы по верхушкам деревьев, на миг ослепило, заставило снова зажмуриться. А когда он вновь их открыл, перед ним возникло чуждое лицо, обрамленное спутанной бородой. Не успевший проснуться мозг отреагировал запоздалой паникой. Но было уже поздно — он лишь заметил смазанный взмах движения на фоне розовеющего неба и, сокрушительный удар обрушился на голову. Боль, острая и яркая, как вспышка фейерверка, на мгновение осветила все, а затем бесшумно схлопнулась, увлекая в небытие.

Следующее пробуждение было медленным и тягучим, будто он всплывал со дна темного омута. Первым к нему вернулось обоняние: едкий дым костра, смешанный с запахом влажной земли и чем-то кислым — страхом. Потом — слух: потрескивание горящих веток и негромкие, гортанные голоса. И наконец, зрение, затуманенное болью. Оранжевый апельсин солнца висел над головой — выходило, наступил полдень.

Он лежал на боку, и первое, что он увидел, были сапоги Ушакова в двух шагах от себя. Знакомые, стоптанные голенища были неестественно вывернуты. Егор медленно, преодолевая накатывающую тошноту, перевел взгляд дальше.

Все они были здесь. Все, с кем он еще вчера делил ужин и строил планы на завтра. Владыкин казался сдувшимся мешком, грузно распластавшись на земле. Рядом, спиной к спине, лежали двое варягов-русов — их светлые волосы слиплись от грязи и запекшейся крови. Огромный Плотников Максим по кличке Балу пытался шевельнуться, и толстая веревка впивалась в его могучие бицепсы. Мельников Роман, всегда быстрый и неуловимый, словно ртуть, лежал на земле. Глаза его были закрыты и, только едва колышущаяся грудь говорила — он живой. Дальше лежал Абухан Юсупов. Разглядеть, что с ним, Егор не мог.

Он попытался пошевелиться, но не смог. Руки и ноги были скручены грубой веревкой, онемели, потеряв чувствительность.

А между пленниками, отбрасывая на землю длинные тени, прохаживались воины в потертой кожаной броне. Их топоры, заткнутые за широкие пояса, поблескивали тусклым, смертоносным металлом. Один из них остановился рядом с Егором, ткнул ногой в бок, обернулся к своим и что-то сказал. Грубый хохот прокатился над мысом и рекой, заглушая потрескивание костра и плеск волн о каменистый берег.

Он отошел, чтобы вскоре вернуться. Грубые руки перевернули Егора лицом вверх. Он увидел двоих, один крепко сжимал в руке железный штырь с тускло святящимся, раскаленным докрасна кончиком.

— Drygi (русский на ятвяжском языке), — произнес сипло, — у меня к тебе несколько вопросов. Не ответишь, познакомишься с вот этим!

Он бросил взгляд на штырь и наклонился. Светящийся кончик штыря стремительно приблизился к лицу Егора. Он ощутил исходящий от железа жар, сухой и обжигающий и побледнел как полотно. Отталкиваясь связанными ногами пополз в сторону, но грубая рука прижало голову к земле.

Раскаленный металл впился в щеку. Мир взорвался болью. Неописуемая, всепоглощающая, она пронзила все его существо. Челюсти сами собой ощерились в оскале, и из глотки вырвался хриплый крик, больше похожий на предсмертное карканье ворона.

Перед глазами поплыли багровые пятна, а в нос ударил тошнотворный, сладковатый запах горелой плоти. Его плоти. И вдруг — тишина и пустота. Боль отступила, сменилась огненным жжением. Он увидел над собой усмехающееся лицо палача, ощерившего крепкие зубы в презрительном оскале. Мир еще несколько секунд плыл и качался, как палуба корабля в шторм.

Сердце, пропустив очередной такт, забилось с надрывом, словно перекачивая загустевшую, тяжелую, как ртуть, кровь. Горло сдавил внезапный спазм.

— Drygi, ты орал как трусливая баба. А я-то думал, что доблестные воины племени ятвягов поймали воинов! — он обернулся к соплеменникам, ответившим на незамысловатую 'шутку' гоготом, — Может, твои боги услышат твой бабий визг и придет тебя спасти? Ждем!

Палач снова наклонился к замершему пленнику.

— Drygi, подумай хорошенько и ответь правильно! — он угрожающе покачал остывающим штырем. — Кто...

Он не договорил.

Мир замер.

Не просто остановился — застыл, словно муха в янтаре. Ятвяги застыли в нелепых позах. Волны на Днепре замерли, белые гребешки застыли, не дотянувшись до берега. Безмолвие стало осязаемым, давящим.

Егор сглотнув и с трудом оторвав взгляд от фантастической картины, повернул голову. Легкий шелест одежды об мех одеяла, на котором он лежал, стал единственным звуком в уснувшем мире. Лес замер, ни один листочек не шевелился, да и сам ветер затих, словно умер. Растерянно хлопнул глазами. Раз и еще раз.

'Твою ж мать! Что происходит?'

Он много раз читал, что перед смертью время словно бы останавливалось. И сейчас он вспомнит всю жизнь. Сейчас, как полагается, перед его внутренним взором должна пронестись галопом вся жизнь, словно кинолента, пущенная задом наперед. Но именно сейчас его еще не убивали, а 'только' пытали...

Мир не просто замер — он оцепенел.

Сквозь по-осеннему голые ветки кустов на опушке он увидел движение. Чьи-то руки раздвинули ветви, и оттуда вышла женщина, скорее девушка, в русском сарафане до пят. Тонкий профиль, напряженно прищуренные серые глаза, лебединая шея. Строго сжатые губы. Золотые волосы. Она была прекрасна. Следом, замерши на опушке, встали трое воинов в кольчугах.

Девушка показалась Егору странно знакомой.

Летящей походкой она вошла в оцепеневший лагерь и приблизилась к ближайшему ятвягу. Узкая ладонь легким движением коснулась бородатого лица, и она направилась к палачу.

Коснулась ладонью, и в этот миг Егор узнал девушку. 'Да! Точно — это 'медведица' из сна перед переходом в мир Древней Руси.' Глаза парня широко распахнулись. Сознание разделилось надвое: одна половина отчаянно искала, перебирая факты, логичное объяснение, другая — уже безоговорочно приняла невероятное.

— Гой еси Егор, — девушка слегка склонила голову, рыжая коса толщиной в запястье мотнулась, губы расслабила улыбка. Улыбка удивительно красила ее лицо, — Вижу узнал никак!

— Кто ты? — только и смог прохрипеть Егор. От удивления он даже забыл об горящей огнем щеке.

— Бажена есмь. Ученица волхва Белотура.

Он не заметил, как в руках девушке блеснул нож, даже не нож, а целый кинжал. Засопожный нож — некстати всплыло в памяти название. Девушка наклонилась. Два быстрых движения — и веревки, словно змеи, осыпались на землю. Прохладные пальцы скользнули по щеке, замерли на миг. Боль исчезла, сметенная внезапной ледяной волной. Она бесследно исчезла, словно ее и не было.

Егор замер, ожидая, что боль вернется, навалится с новой силой... но ничего не произошло. Внутри была лишь пугающая, звенящая пустота. 'Как?..' — промелькнуло в голове.

Он сел, растирая затекшие ноги, а Бажена тем временем двинулась дальше, касаясь замерших ятвягов. Когда Егор, пошатываясь, поднялся на ноги, она возвращалась к нему, держа в руках его шпагу.

— Прими, добрый молодец. Негоже воину без меча, — произнесла с легкой насмешкой в голосе и с поклоном подала оружие.

Егор машинально взял клинок, и в этот миг девушка подняла руку. Тонкие пальцы громко щелкнули.

Мир проснулся. Ватная тишина лопнула.

Волны с ропотом заплескали о берег, ветки зашуршали на ветру, а ятвяги, будто подкошенные, рухнули на землю. Егор автоматически надел широкую перевязь через плечо. 'Нет — шпага хороша, особенно для ближнего боя!' — пронеслось в голове. Но без пистолета и автомата он чувствовал себя почти голым. Зашевелились товарищи, и Егор прошелся, перерезая путы.

Едва придя в себя, попаданцы обезоружили, связали ятвягов и погрузили в катер. Здоровые мужики, способные часами ворочать тяжелыми веслами, пригодятся в походе. Следом раздался отчаянный вопль Владыкина: оказалось, ятвяги спустили горючее в воду. Сто километров против течения до Мастерграда предстояло преодолевать на веслах — минимум четверо суток, если только не повезет с ветром.

Егор время от времени оборачивался на девушку и подошедших дружинников. Он смотрел на ее тонкий профиль, сжатые губы и напряженно прищуренные глаза, легкую усмешку на губах, репетируя мысленно разговор с загадочной девушкой из сна. 'Она точно подумает, что я сумасшедший', — промелькнуло в голове, но остановиться уже не мог.

А Бажена, с легкой усмешкой на губах, уже стояла в стороне с подошедшими дружинниками, бесстрастно наблюдая за общей суетой.

Дунул порыв ветра, мотнув косу рыжих волос толщиной с запястье и, подол старинного русского сарафана. Бажена сверкнула светло-серыми глазами, и Егор решился подойти.

— Бажена... вы не поверите, но я вас видел. Во сне видел!

— Почему не поверю — поверю. То небесная покровительница моя — Мокошь (восточнославянская богиня судьбы и плодородия, покровительница ткачества и домохозяйства) показала меня тебе. Она и свела нас вместе.

Егор застыл с полуоткрытым ртом. Он ожидал чего угодно: недоверия, вопросов, удивления — но только не этого спокойного, будничного подтверждения. Чувство полнейшей растерянности сковало его. Значит, тот сон был... настоящим? И эта женщина... колдунья? Похоже на то. Мысли путались, отказываясь выстраиваться в логичную картину.

— Что это с ними? — Егор кивнул в сторону лежащих бесчувственными бревнами ятвягов.

— Я забрала у них совсем чуть-чуть жизненный силы и усыпила. Хотя этого, — девушка с воинственным видом кивнула на палача, — убила бы!

— Совсем чуть-чуть? То есть могла забрать много и убить?

— Нет! — девушка энергично закрутила головой, — запрещено ведуньям (женщинам, обладающим тайными знаниями, силой и мудростью, часто связанными с природой, духами и магией) это!

Учитель — Белотур, предупреждал об этом.

— Помни, Бажена, это — последняя ступень нашего дара. Даровали ли ее нам светлые боги горние, или же это искушение из подземного царства, кощуны, что не нашли покоя, а может, и сам Чернобог вложил в него свою длань... не ведаю. Но сила эта лежит за гранью Запрета, и не зря боги сковали ее этой цепью. Ибо в ведунье, что дерзнет Запрет преступить, просыпается хищный зверь, алчущий крови людской. От всей души желаю, чтобы жажда его тебе никогда не ведомой была.

Это словно дурманный настой. Стоит лишь раз хлебнуть — и уже не оторваться. И всякая беда, всякая помеха станет звать тебя решить ее одним ударом — смертоносным и верным. И всю свою жизнь ты будешь носить в себе этого зверя, сжимая его на цепи воли. А это... вельми тяжело. Вельми.

Говорю тебе это не понаслышке. Был у меня ученик... Казимир. Светлая голова, но дух слабый. Он нарушил Запрет. Шел он в ближайшую весь, и на узкой лесной тропе его окружили тати. Он отбивался, как мог, но они свалили его наземь. Один уже занес копье... и тут Казимир не удержался. Не сдержал зверя.

Когда он очнулся и поднялся с земли, вокруг лежали бездыханные тела. Он не просто убил их — он вкусил их жизнь. И слабый дух его был сломлен. Зверь вырвался на волю и не ушел. Казимир исчез в лесу, а вскоре стали пропадать люди. И всем волхвам капища пришлось идти в поход... не на человека, а на ЗВЕРЯ, что носил облик моего бывшего ученика.

Помни же, Бажена. Ты должна познать эту ступень, должна владеть ею. Но призови ее лишь тогда, когда иного выбора не останется. Когда смерть будет дышать тебе в спину, и спасти тех, кто дорог, можно будет только так. Но знай: после этого жизнь твоя переломится надвое. Сила прибудет, откроются врата к новым умениям, но вместе с тем в тебе навсегда поселится тот кровожадный хищник. И до скончания дней твоих тебе придется его укрощать.

Свет восходящего солнца рисовал вибрирующую дорожку на водной глади Днепра, когда Бажена, отринув сомнения, направилась к Ушакову.

Остановилась перед ним, заглянула в глаза, темные и внимательные. Пальцы ее непроизвольно теребили бахрому на поясе, выдавая внутреннее напряжение. Поклонилась с уважением, за плечами мотнулась рыжая коса.

— Гой еси, воевода. Возьмите меня с вами в град Мастерград.

У Ушакова брови поползли вверх, прорезав лоб глубокими морщинами. 'А откуда эта, не разберешь, колдунья, ведунья, знает, что я командую?'

Наклонил голову в ответ.

— И ты здравствуй, краса девица, а откуда ведаешь, что я воевода?

— Так разговаривала я с дружинником киевским, коего отпустили вы. То дело доброе! А он про тебя и поведал.

— Доброе говоришь, — прищурился Ушаков. 'Да... не проста колдунья и силой реальной обладает. Вот как повязала ятвягов.' — что желаешь, за помощь свою?

— Возьмите меня с собой в град Мастерград.

Ушаков напрягся, словно сапер над хитрой миной. Впрочем, он и был сапером в далекой юности, еще до службы в полиции.

— Зачем тебе с нами, ведунья? Мы тебе, конечно благодарны, но... — голос прозвучал глухо, с ноткой недоверия.

Глаза юной колдуньи вспыхнули.

— Пригожусь вам в пути дальнем. Не дам полонить, как здесь, — Бажена указала пальцем на кучу связанных ятвягов у берега и воскликнула горячо. — Хочу посмотреть, как вы живете!

Ушаков крякнул. Крыть нечего. Гораздо более опытные в 'лесной' войне, чем попаданцы, ятвяги подкрались сзади к часовому и накинули на горло удавку. Ну а дальше понятно — взяли спящих, словно детей. Спецназ, мать вашу! Выучка у лесных воинов отменная. Стоит прислушаться к ее предложению — нужно понять, одна ли она такая в этих лесах.

Ушаков помедлил, тяжелый взгляд его скользнул по девичьему лицу, на котором читалась спокойная надежда, с явным сомнением, качнул головой:

— Ладно... Иди. Только смотри...' — невысказанная угроза повисла в воздухе.

Егор стоял, прислонившись к шершавому стволу сосны, и наблюдал за разговором Бажены с Ушаковым. Душа его наполнилась безмерным одиночеством, но мысль о ведунье и её красивых губах прогнала тоску. Прикрыв глаза, он попытался вызвать в памяти знакомые картины: комната в офицерском общежитии в Халино, тихие улицы города, где родился и вырос, потоки машин в шумном Краснодаре... Но всё это казалось теперь нереальным, призрачным. Вместо этого перед ним раскрывались речные дали, сверкающие на утреннем солнце; посвистывал ветер, шелестел в прибрежных рощицах, словно костёр из алых и жёлтых листьев; витали запахи осени, доносились крики перелетных птиц. Он глубоко вздохнул, и его кулаки сжались от внутреннего напряжения.

Его разрывали на части противоречивые чувства. Сердце протестовало против ухода девушки, но разум твердил о её колдовской силе и шептал: 'Не покоряйся! Ты свободный человек!' Внутренний разлад был подобен драке двух зверей в его груди. Он отвел взгляд от беседующих, и даже это простое движение далось ему с трудом.