"Что это за существа?" — спросил мужчина. — "Они приходят в сиянии, но склоняются перед нами. Говорят, что пришли от Бога, но действуют по своей воле. Как может это быть одним и тем же? Что мы можем ответить на их предложение?"

"Они любят нас", — произнесла женщина. — "Так что они не желают нам зла. Если они принесли нам в дар безопасность, воду и пищу, и эти дары были хорошими, то насколько лучше будет последний дар?"

"Ты права", — сказал мужчина. — "Мы должны принять то, что они предлагают, все, что бы это ни было. Увидев их великолепие, я хочу и дальше видеть их, и если они покинут нас навсегда, мое сердце разобьется".

Повернувшись к Люциферу, они сделали свой выбор. И с великой радостью Люцифер открыл им глаза.

Преступление во имя любви

Гавиэль остановился и опустил взгляд, посмотрев на свои руки.

"Падение", — сказал Мэттью.

"Было этим?" — тихо произнес Гавиэль.

"Люди понимали, что за этим последует?"

"Не более чем мы сами".

"Я думаю, что это парадокс", — сказал Мэттью, машинально выпив еще кофе. — "Вы не можете понять добро и зло, если вы не знаете добра и зла. Выслушав ангелов, человечество должно было выбрать незнание".

Гавиэль покачал головой.

"Мы не давали им знание добра и зла. В этот момент там не было никакого зла".

"Как ты можешь утверждать это? Вы преднамеренно восстали против Бога, вашего создателя. Если это не зло, то что является злом?"

"Мы преднамеренно выступили против, но с наилучшими намерениями. Пожалуйста, признай это, Мэттью. Мы не хотели принести вреда. Мы просто хотели помочь".

"Добрыми намерениями вымощена дорога в ад", — сказал Мэттью, склонив голову.

"Что является одним из самых спорных вопросов в истории человечества", — ответил Гавиэль. — "У нас воистину не было зла на сердце. Мы хотели, чтобы то бедствие, которое мы видели, никогда не наступило. Да, мы были глупы. Мы были слепы и невежественны, наивны и высокомерны, столь уверены в своих силах, в принятом решении, что мы презрели запрет Бога. Но мы не хотели причинить вреда. Это слабое оправдание, и это не освобождает нас от ответственности... но даже теперь, после ужасной войны и долгих мучений, которые последовали за этим нарушением запрета, я считаю, что тогда наши намерения были чисты".

"Если нарушить запрет Бога — не зло, тогда что же такое зло?"

Гавиэль скрестил пальцы.

"Это вопрос, не правда ли? Можно ли предотвратить другое зло? К примеру, солдаты, убивавшие нацистов во время освобождения концентрационных лагерей, были такими же злыми, как те мясники, которых они убили. Или же это было необходимое условие — когда мы решаем использовать других в качестве средств, вместо того, чтобы дорожить каждой личностью как прекрасной драгоценностью — разве мы не становимся злом? Но в эту эпоху голосования и средств массовой информации как можно разглядеть каждую личность, не говоря уже о том, чтобы дорожить ей?" — Он покачал головой. — "Я думаю, зло родилось тогда, когда вы впервые обманули себя, чтобы навредить другим".

"Как можно обмануть самих себя?"

"Я подумал, что прелюбодей поймет это", — сказал Гавиэль с холодной улыбкой. — "Ты клянешься себе, что никогда больше этого не сделаешь, даже когда ты идешь туда. Ты говоришь себе, что просто постоишь у нее в дверях, что было бы грубо отказаться от приглашения. Ты говоришь себе, что это временно, что это было временной оплошностью, что это никогда не случится снова... но это случается".

Они еще немного промолчали. Потом Мэттью сказал:

"И что же было тем даром, который вы преподнесли нам в саду? Это был дар ваших добрых намерений и чистой любви?"

Гавиэль вздохнул.

"Наш дар вам был сознанием. Мы позволили вам думать по-новому, чтобы вы смогли сравнивать, понимать и описывать вещи абстрактно. Метафора и сравнение. Это было нашим даром".

"Что? Ты говоришь мне, что Падение произошло, чтобы принести людям... грамматические основы начальной школы? Это безумие!"

"Это? Что отличает людей от животных, если не эта особенность? Это не язык — у китов тоже есть язык. Это не умение действовать в обществе — даже маленькие муравьи способны к согласованным действиям. Это не сохранение знаний и культуры — слоны учат своих слонят вещам, превосходящим обычные инстинкты. Бобры и выдры пользуются подручным материалом. Что могут делать люди, чего не могут повторить животные? Что есть уникального в людях?"

"Смех".

"На самом деле смех зависит от сознания. Почему мы смеемся? Потому что мы воспринимаем несоответствующую или не подходящую нашим представлениям информацию. Княгиня с уткой на голове выглядит странно — потому что эта композиция абсурдна. Каламбур забавляет нас, потому что два слова звучат одинаково, но означают совершенно разные вещи. Ничто из этого невозможно без осознания".

"Добро и зло зависит от сознания?"

"Несомненно. Лающая собака — плохая собака, не злая. Чтобы совершить зло, вы должны знать о добром варианте и игнорировать его. И умышленно свернуть с хорошей тропы — только человек, движимый невидимыми мотивами, может это сделать", — Гавиэль наклонился. — "Преступление против совести является сознательным преступлением. Нашим даром была возможность смотреть на отдельные реальные вещи и видеть их как часть группы. К примеру, вместо мысли о какой-то конкретной овце или стаде овец, ты можешь подумать об овце вообще, — и затем, отталкиваясь от абстрактной фигуры, переходишь на общую категорию стада и животных. Или же — если ты хочешь посмотреть на это с более зловещей стороны, — вместо видения отдельного чернокожего лавочника, доброго и имеющего семью, скинхеды видят его как представителя "низшей расы", который заслуживает пыток и смерти".

"Но это ложное представление. Ты не можешь сравнивать это с представлением образа овцы" .

"Я не могу? Разве может быть ложь без метафор и абстракции?"

Мэттью открыл было рот, затем закрыл и нахмурился.

"Я могу лгать... Но не слишком хорошо".

Гавиэль склонил голову и приподнял бровь.

"Пожалуйста, объясни. Мне стало интересно".

"Хорошо, если я... Если у меня нет метафор, я могу утверждать что-то, что я знаю, не может быть правдой. К примеру, "небо зеленое" или "за холмом собрались войска"".

"Несомненно. Но я не смогу развить эту мысль, или... или удовольствуюсь реальностью. Если я лгу о спрятавшихся войсках, и лгу сознательно, я могу обдумать причины того, что ложь должна быть похожа на правду, верно? Потому что я могу провести параллели между тем, что существует и тем, чего нет". — Сказал Гавиэль, его темные глаза блестели. — "Ложь украшается метафорами, чтобы выглядеть более похожей на правду. Так что сознание делает ложь возможной. Но оно рождает и воображение — потому что я могу придумать что-то — что-то, чего никогда не существовало".

"Пейзаж, созданный у тебя в уме, может быть отличен от карты, на которую ты смотришь. Творчество подобно очень сложной лжи, животные не могут его понять".

Гавиэль одарил Мэттью отеческой улыбкой и сказал:

"Твой сын и в самом деле недооценивал тебя".

Лицо Мэттью потемнело.

"Я что-то сказал не так?" — спросил его гость.

"Просто расскажи, что было дальше".

Эпоха Ярости

"Итак. Пробудившись, Адам и Ева не теряли времени, постигая новые возможности, открытые перед ними. Одежда была меньшим из их изобретений. Люцифер сам объяснил им природу огня и укротил его, тогда как Назриэль и другие духи воздуха открыли им способности языка, превращающего слова в мелодию. Ремесленники открыли им секреты использования рычагов, колес и втулки, в то время как духи океанов учили их лепить скульптуры и рисовать. Ангелы Дикого Дома помогли приручить собаку и лошадь, которые отдавали людям всю свою преданность. Чтобы не быть в стороне, Ангелы Судьбы научили их сочинять, чтобы они могли описать прошлое и оставлять свои записи грядущему.

Это была ночь, длившаяся тысячу лет, за которую двое стали четырьмя, стали многими, стали народом художников и философов, архитекторов чудес. С помощью Ангелов человечество выскользнуло из оков невежества и достигло истинного своего расцвета. Это было время, которого больше не было никогда — идеальный мир и идеальное человечество.

Но как бы не была велика ночь ликования, должен был наступить день расплаты. Мы творили наши чудеса под прикрытием темноты, но солнце, жестокий свет безжалостного ока Бога, — не могло остановиться.

Когда солнце осветило то, что создал человек, оно поднялось с авангардом ангелов. Первым из них был Михаил — прежде Херувим Неотразимого Луча.

Теперь, когда он увидел изменившийся рай, он назвал себя новым именем.

"Я — Михаил, Серафим Огненного Меча и Голос Бога. Я принес весть от Создателя Всевышнего, весть о Его гневе и страшном возмездии".

Люди, ослепленные, пали на колени, но ни один из мятежных Элохимов даже не дрогнул. Вместо этого мы встали, защищая наших смертных учеников, беря те инструменты, которые могли послужить оружием. Мы встретили с непокорностью Посланца Создателя.

"Вы согрешили против вашего Создателя", — сказал Михаил. — "И Его ярость велика. Но еще больше — Его безграничное милосердие. Подчинитесь его последнему указанию, откажись от самолюбования, и вас пока что не сразит Его наказующая десница".

Люцифер встал напротив Михаила, и, когда их глаза встретились, свет бился меж двух мастеров.

"Что нас ждет?" — спросил Утренняя Звезда.

Михаил ответил с насмешкой.

"Тебя, мятежник, и всех, кто пошел за тобой, ждет возвращение на самую верхнюю сферу Неба, где наказующие ангелы смогут отправить вас, грешников, вниз, в ничто, лишая вас формы, заглушая ваши имена и обрекая вас на полное забвение, которого вы заслуживаете". — Повернувшись к людям, он сказал. — "Откажитесь от пагубных даров этих мятежников, откажитесь от своего знания, и вы можете снова вернуться под покровительство вашего Создателя. Ваши грешные творения будут уничтожены, и ваши разумы будут очищены от их порочного знания. Все будет точно так же, как было до того — вы даже не узнаете, что что-то произошло".

Люцифер громко рассмеялся в лицо своему бывшему слуге, херувиму, занявшему в одночасье его место.

"Какое любезное предложение ты делаешь! Мы смиренно возвращаемся, склонив головы, и как нас наградят за наше послушание... мы перестанем существовать? Скажи мне, какое худшее наказание может приключиться с нами, если мы откажемся выполнять и это указание? Если нам предлагается забвение, я думаю, что нам остается только остаться".

"Вас так сильно охватили мятежные мысли? Вы думаете, что неподчинение, что восстание против Бога не является еще большим наказанием, чем просто уничтожение?"

"Мы не хотим слышать угрозы. Мы не хотим быть уничтоженными. Мы не выполним требования, не отправимся смиренно туда, где нас уничтожат только за то, что мы проявили свою любовь".

"Мне больно думать, что я был твоим слугой", — сказал Михаил. — "Ты преисполнен гордыни и кощунства на самой вершине своего высокомерного неподчинения. Твой крах послужит предупреждением для других ".

Столкновение ангелов

Гавиэль снова прервал рассказ, нахмурился.

"Я помню, что первая борьба включала множество других методов", — сказал он. — "Не все они... совпадали с человеческим масштабом. Или даже с опытом человечества".

"Был ли на самом деле огненный меч?"

"О да, и Михаил первым пошел в атаку. Но широкие крылья Люцифера были быстрее, и все могучие удары Михаила проносились мимо благодаря этой небесной скорости. В то же время, в другом аспекте, они обсуждали условия и параметры грядущих сражений".

"Обсуждали условия?"

"Существам практически безграничных возможностей необходимо было сдерживать свою полную силу. В противном случае столкновение двух могущественных Ангелов Света могло бы смести человечество с лица земли. Но больше всего... идея вечной войны была чуждой нам. Вспомни, как мы спорили, обсуждая перспективу нарушения запрета Всевышнего", — сказал Гавиэль, и Мэттью нахмурился, заметив на его лице странное выражение. Оно было почти... тоскливым? Это было лицом кого-то, помнящего свои идеалы. Кого-то, кто желает остаться по-прежнему наивным. Преподобный заподозрил хитрость, но он придержал свой язык.

"Мы, конечно же, яростно спорили, но... это была бескровная ярость. Мы были шестеренками механизма, творения, созданные для жизни в несгибаемой иерархии, могуществе и творении, — но в то же время создания порядка и повиновения. Когда мы последовали за первым из нас, мы столкнулись со свободой — но, как и люди, участвовавшие в нашем походе, мы не понимали полного значения нашего выбора.

Таким образом, первая война была самой... структурной, постоянной, чистой и болезненно точной. Обе стороны имели одинаковую тактику, ту же стратегическую цель... мы играли по одним и тем же правилам. Побежденные, благородно сдавшиеся более сильным были заключены в тюрьму, в то время как их союзники могли на следующем этапе освободить их".

"Я думал, что наказанием для мятежников должна стать смерть".

"Нет, не смерть, Мэттью. Тайна смерти принадлежит только людям. Наша судьба была совершенно иной. Ты больше других людей должен понимать, что "там" большая разница между нами обоими".

"Те ангелы... которые были уничтожены... они не умирали? Они просто переставали существовать, как выключенный свет?"

"В конечном счете, именно так. Мы можем только быть или не быть, и только здесь. Мы не можем существовать где-то еще вне зависимости, какую судьбу Бог предназначил для душ смертных".

"Тогда почему же Михаил просто не уничтожил тех демонов, которых он пленил? Я думаю, именно это велел Бог, верно?"

"Быстрое, безболезненное уничтожение было наказанием для тех, кто сдался. Небо готовило что-то особенное для нас, продолжающих сопротивляться. Кроме того, если бы не Пали, мы были бы похожи на тех, кого пленили. Лояльность была связана с нашим могуществом изначально, и ни одна сторона не хотела быть ответственной за уничтожение Элохимов". Он снова слегка покачал головой. — "Мы были столь робкими. Мы не видели другого пути. Но мы узнали. Мы научились использовать то, что заставляло прежде нас дрожать от страха".

Первый удар

"Тут же мятежная Мадисель бросила в воздух свою косу, передавая ее безоружному Люциферу.

Могущество ее было несущественно против горящего меча Михаила — коса слабого ангела самого низкого Дома?

Существующее на двух слоях, самое большее — на трех, тогда как оружие Михаила было саблей и песней, каталитической реакцией. Оно было реально на тысяче уровней, средство и ведущий принцип, фундаментальный элемент математики — самое сложное оружие.

Но для Михаила было в новинку его могущество, и хоть сейчас он был величайшим из Элохимов, Утренняя Звезда оставался как всегда первым из нас. Где Михаил допускал грубые ошибки в использовании своей великой силы, Люцифер искусно уклонялся. Оружие Мадисель смялось, пройдя сквозь пылающую саблю, но это позволило мятежнику приблизиться достаточно, чтобы угроза стала реальной... и этого было достаточно. Быть может, Михаил знал, что не сможет нанести удар Люциферу — нанести удар тому, кому он прежде подчинялся, поразить того, кто прежде был столь близок к Богу. Помни, что мы руководствовались привычками и иерархией, и эти старые привычки глубоко укоренились в нас.