А я был взят в солдаты. Отчего у нас в Китае, быть солдатом, это самое последнее дело? Так кто станет украшать бамбуковую палку, которую проще выбросить и вырезать новую взамен? Хозяин заботится о скотине, потому что она должна жиреть и плодиться, а солдата не жалко, напротив, солдатское сословие для того и предназначено, чтобы вбирать в себя человеческие отбросы и сжигать, как мусор в печи. Да, я хотел отомстить японским дьяволам — но не понимал, при чем тут армия, где я работал, как обычный поденщик, и еще прислуживал господам офицерам? Я дезертировал, и за несколько лет успел побывать под знамёнами ещё двух генералов и пяти командиров отрядов, которых иные называли бандами. Пытался осесть на землю, но год выдался засушливым и урожай маленьким — помещик был зол, всё отобрал, а меня прогнал, угрожая убить. Я нанимался на работу, какая бы ни была — и случалось, что мне после не платили обещанного, но хотя бы кормили и давали крышу над головой. А это тоже немало — хотя бы на время не думать, что ты будешь есть сегодня и где укроешься от ненастья. Эпоха перемен, время смуты проносилось над Китаем — и никто не мог знать, что с ним будет не то что через год, но даже через месяц или неделю. Я просто шел туда, где казалось, легче выжить. И мне везло, меня пока не убили. Хотя сколько раз я был бит плетьми и палками, не помню уже и сам!

Мне сказали, что в Маньчжурии порядок и закон. Раз так, там есть и работа. На пограничной станции полицейские спросили паспорт, у меня его не было, тогда меня схватили и бросили в тюрьму. Там у меня спросили, откуда я, где бывал, и что умею делать, а потом чиновник сказал, что раз я был солдатом, то мне одна дорога — в Народно-Освободительную Армию Китая. Тогда я ещё не знал, что это такое, и не хотел туда идти, но чиновник сказал, что выбор у меня или служить, или отправиться назад на юг. И добавил — разве ты не хочешь отомстить за братьев, отца и сестру? Так я, сам того не ожидая, оказался новобранцем у русских.

В войске какого-нибудь генерала меня внесли бы в списки (по которым, как считалось, мне должно идти жалование, которое я однако почти не видел), кинули бы какие-то тряпки, считающиеся за мундир, спросили, умею ли обращаться с оружием, и если нет, то показали бы, как заряжать и чистить винтовку, сказали бы, это ваш начальник, подчиняться ему — а дальше все зависело от этого начальника свирепости; лучше всего было, если оное важное лицо вспоминало о нас поменьше. Здесь же нас всех первым делом наголо обрили и заставили вымыться — назвав это "санобработка". Потом нас (совершенно бесплатно!) осмотрели русские врачи, отбирая тех, кто совершенно здоров. Но, к нашему удивлению, больных и увечных не выгнали — их лечили и записали в служители при гарнизоне ("нестроевые"). Выдали вполне приличную, чистую форму и такие же сапоги. Казарма тоже была гораздо лучше того, к чему я привык — нигде не текло и не дуло, было сухо и чисто, и у каждого из нас койка была своя!

Нас кормили так, как я не ел никогда в жизни, даже в давние благословенные времена в родительском доме. Но есть все равно хотелось, поскольку многие часы мы проводили в изнурительных упражнениях, укрепляющих тело и дух, прерываясь лишь на еду! В тех "армиях", где мне прежде пришлось побывать, вся служба сводилась к тому, что прикажет любой из господ офицеров — а если ты не попадался никому из них на глаза, о тебе могли не вспоминать вообще. У русских же несение службы начиналось с команды "подъем", по которой надо было одеться и собраться строем быстро, как при нападении врага, задержавшихся на койке сержанты стряхивали силой. Нас выгоняли на плац, где мы в любую погоду бегали кругами вокруг казарм, причём сержанты, вот удивление, не приказывали, сами стоя под крышей, а бежали вместе с нами! И это было для них как развлечение — они оказывались везде, то в голове строя, то сбоку, то в конце подгоняли пинками отстающих. Удивительно, но они не только наказывали нерадивых, но и поддерживали ослабевших, которых поначалу было много. И они учили: "Один за всех и все за одного" — это было, когда после состязались между собой разные подразделения, результат считали по последнему. А за проступок одного, отвечал весь десяток — когда-то учитель рассказывал, так было в войске Чингис-хана, покорившего почти весь мир! В нашем отряде были люди из разных провинций, плохо понимающие речь друг друга — но это не имело значения, так как мы обязаны были очень скоро выучить русские команды — смирно, равняйсь, упали-отжались, куда прешь урод, хальт, ферботен, гельб эффе! Наверное, Россия очень большая страна, раз там различные диалекты отличаются настолько сильно? Нашим взводным командиром был Товарищ Старшина Ковальчук — когда он был в добром настроении, я его об этом спросил. Он рассмеялся, и ответил:

-Ну ты сказал, морда нерусская! То мы, а то фрицы — инструкторами, из вольнонаемных. Тебе еще повезло — а во второй роте есть такой обер-фельдфебель Вольф, так это зверь! Про него говорят, дай ему сотню мартышек, через месяц и они у него будут все строем ходить и по приказу дышать!

И добавил, чуть подумав:

-Хотя, если теперь вместе в бой пойдем... А ведь ты прав, что мы, что Фольксармее, один черт! Так что считай, как у вас есть "северные" и "южные", то у нас мы, Россия, и "сильно западные", это которые фрицы.

С нами проводили "политработу" — русские офицеры, даже не сержанты, рассказывали, что в СССР нет помещиков. Государство предоставляет землю деревенской общине (русские называют это "колхоз") и за это требует даже не отдать, а продать заранее установленное количество продуктов по твёрдой цене ("план"), остальной же частью урожая крестьяне вправе распорядиться самостоятельно, ну кроме совсем небольшого налога. Если же государство строит дамбы или каналы, то не сгоняет на это крестьян, а нанимает за деньги. А ещё русские крестьяне могут купить или взять в аренду трактор. Это как танк, только он тащит плуги, сразу несколько — как десять быков, и быстро — человеку не угнаться. Когда надо вспахать большое поле, это очень выгодно. Теперь колхозы создают и тут, на территории Председателя Гао Гана, а вот на юге, что у Мао Цзедуна, что у Чан Кай Ши, земля остаётся у помещиков, которые берут за неё двойную плату — и для себя, и для правителя, и ещё любой воинский отряд может реквизировать что хочет для своих нужд. И кто будет с нами, тот после войны заживёт как русские, сыто и справедливо! Это было настолько хорошо, что даже не верилось. И как я сказал, будущее после войны казалось нам слишком далеким, чтобы строить планы.

Но главное, нас учили искусству войны. Нам доверили оружие, и даже не винтовки, а автоматы ППС — до того, как стрелять из них, нас досконально учили их собирать и разбирать, чистить и смазывать. И сержант давал нам тумаки за нарушение правил — никогда не смей направлять оружие на товарища, не держи палец на спуске, если не собираешься стрелять (и даже не касайся его при сборке-разборке), и всегда относись к оружию как к заряженному. Зато у нас не было и несчастных случаев, какими изобиловала служба в армии любого "генерала" — погиб по своей или чужой глупости, тело закопали и забыли, виновнику (если жив) палки. Затем мы стреляли, сначала в спокойной обстановке, как в тире, затем в перебежке, в переползании, по внезапно появляющимся, или движущимся мишеням. Стреляли настоящими патронами — я сбился со счета, сколько раз, но точно знаю, что больше чем за все свои прошлые службы. Еще, мы кидали настоящие гранаты — я подумал, что русские настолько богаты, что для них боеприпасы не имеют никакой цены, но сержант объяснил, к нам щедры потому, что хотят из нас сделать победителей. Нас учили закапываться в землю как кроты и ползать как ящерицы, причём надо было пролезть под колючей проволокой, натянутой низко-низко, а над головой стрелял пулемёт, так что мы слышали жужжание пуль. Нас учили быстро, всем отделением или взводом, преодолевать препятствия — рвы, стены, и конечно, ту же колючку, причем условно "под током". Нас учили противотанковой обороне — как сидеть в окопе, на который наезжал танк, ревущий как дракон и сотрясающий землю, пропустить его над собой, и бросить ему вслед деревянную гранату. Нас учили танковому десанту — удержаться на танке, когда он нёсся по полю, раскачиваясь как лодка на бурной реке, а по команде спрыгнуть. Причем сначала мы делали это налегке, а после в полной выкладке, надев поверх рубах "разгрузки" — специальные жилеты с карманами под магазины и гранаты. Командиры клали туда камни и железо, чтобы мы привыкали к тяжести.

-Запомните, салаги, патронов много не бывает — говорил Товарищ Старшина Ковальчук — их или просто мало, или "мало, но больше не поднять". Как в бой пойдешь, так сам туда железа наложишь и на себя прицепишь, кроме саперной лопатки и магазинов к АК. Самое лучшее, конечно, это пластины от "нумер пять", штурмового снаряжения, которое по уставу лишь "бронегрызам" положено — и даже они надевают непосредственно перед атакой, чтоб себя не изнурять. Зато держит не только осколок, но и пулю из пистолета или шмайсера с пяти метров, винтовочную где-то с полусотни. Более легкий, доспех "номер четыре", он же "пехотный", в нем, как привыкнешь, можно и подолгу, в обороне сидеть, или от своей траншеи до вражеской, особенно если тебя БТР доставит до рубежа атаки. А вам дадут "номер три", он же "десантный" — жилет из одной бронеткани без пластин, наплечников и набедренников тоже нет — зато в таком виде не тяжко и в дальний рейд, пехом по лесу, по горам. Но люди опытные стараются детали от "четверки" или даже "пятерки" еще навесить — лучше уж вспотеешь, чем санбат или похоронка!

СССР это очень богатая страна, раз не скупится даже на своих солдат? В войске какого-нибудь "генерала" мне бы выдали ржавую винтовку (или даже бамбуковую палку, если сочли бы "нестроевым"), и потрепанный мундир, нередко с характерными дырками и следами крови. Если повезет, могли добавить и ботинки. Причем за все это имущество — непременно удержали бы из жалования. А у советских мне, помимо обмундирования и обуви (новых, неношеных!), выдали еще стальную каску, уже упомянутый и очень удобный жилет, вещмешок, саперную лопатку, флягу, аптечку, туалетные принадлежности, железную кружку, и "неприкосновенный запас" продуктов: сухари и банка тушенки. Правда, съедать это без дозволения командира запрещалось. Ну и, помимо всего этого, за каждым из нас, кроме автомата ППС, числились противогаз, противоипритный резиновый плащ, и бронежилет "номер три", но до времени хранились под замком.

-Кто на своей армии экономит, тот будет тратиться на армию чужую, когда его победят и захватят — сказал Товарищ Старшина Ковальчук — и запомни, что ничего лишнего у тебя в мешке нет! Эх, салага китайская, не знаешь ты, что такое в окружении, а я с сорок второго на фронте, и это пережить успел! Ты учись и запоминай — если хочешь домой вернуться. И вообще, наш Суворов говорил — "тяжело в ученье, легко в бою"!

-Это как наш Сунь-Цзы, господин сержант?

-Бери выше! Суворов за всю жизнь сражался с турками, шведами, поляками, французами — и не проиграл ни единого сражения, при том что в большинстве из них враг превосходил его армию числом! Его "Науку побеждать" у нас офицеры изучают. А ваш Сунь-вынь скольких победил?

Достойный человек не может быть солдатом? Русские смеялись над этим, и говорили — кто так считает, пусть не жалуется, когда придут враги, сожгут твой дом, убьют твою семью — а ты не сможешь их защитить. А у советских другое правило — не тронь наших, или умрешь! И спрашивали, что нам нравится больше? Через три месяца, когда мы втянулись в службу — возвращаясь с полигона, после занятий на полосе препятствий, со стрельбой боевыми патронами, мы уже свысока смотрели на бегавших вокруг казарм новичков, которым пока не доверено оружие! Нас уже не под окнами гоняли, а могли внезапно поднять ночью и вывезти далеко, в горы и лес. Мы вели учебные бои, отряд на отряд, иногда даже со стрельбой друг в друга безвредными красящими пулями — или должны были пройти мимо постов и патрулей. И что-то изменилось в нас самих, мы больше не ощущали себя "кули войны", обреченными рано или поздно быть убитыми — нас учили убивать и побеждать, и мы были уверены в своих силах. Наверное, это же испытывали воины-монахи после Посвящения, пройдя "лабиринт смерти", и получив татуировку бойца.

Мой отец говорил мне когда-то — у кого учиться, гораздо более важно, чем чему учиться. Потому, когда мне и еще нескольким, кто считался лучшим в нашей "учебке" — так называли русские отряд, где мы служили, что было для меня еще одним потрясением, выходит это всего лишь школа для новичков, а не отряд воинов? — предложили выбор, под чьим начальством продолжить службу, я выбрал тех, кто как мне показалось, наиболее заботился о своих людях. Кто учил нас — "не смей погибнуть по дурости или неумению — и товарищей подведёшь и приказ не выполнишь. Тебя Отечество учит и кормит, для того чтобы ты побеждал".

Значит, такой начальник, заботясь о своей жизни, будет беречь и наши. Может быть, моя жизнь стоит дешево. Но для меня она очень дорога.

Эрвин Роммель, командующий Фольксармее — газете "Берлинер Цайтунг", по поводу французского требования к ГДР наконец подписать Акт капитуляции перед Французской республикой, по итогам Второй Мировой Войны.

Что, и эти когда-то успели нас победить? Да, не подскажете, с кем они воюют после уже шестой год — в Европе меньшего времени хватило, чтобы всю посуду переколотить? С Вьетнамом — не знаю такой великой державы! Но наверное, это сильная держава, раз Франция, сама заявляющая о статусе таковой, уже получила оттуда гробов больше, чем за всю кампанию сорокового года, а конца не видно! Интересно, если бы Вьетнам граничил с Францией, лягушатники уже сдали бы Париж?

Что, мы якобы обещали это, еще тогда? Так французы тоже многое обещали, например провести референдум в Лотарингии и эльзасском Бельфоре! Как мы честно провели, в Австрии, Силезии, Судетах, в остальной части Эльзаса — кому-то страшно, что и лотарингцы точно так же выберут нах фатерлянд? Однако же, пока что я вижу, что всех, кто заикнется, что "Бельфор, это не Франция", французская жандармерия хватает и бросает в тюрьму, без всякого суда.

В их Национальном Собрании опять говорят о "естественной границе по Рейну"? И что мы сами даем повод, поскольку формально между Францией и ГДР не подписан мирный договор, а лишь перемирие? Что ж, месье — Фольксармее к вашим услугам! Только пусть на этот раз Президент и прочие дождутся нас в Париже, а не спешат удрать в Англию. А то выйдет невежливо, мы-то придем, дорогу еще не забыли — а хозяев дома нет!

Где это видано, чтобы одна из великих европейских держав, в число которых без сомнения входит и ГДР капитулировала перед государством уровня Вьетнама? Или даже еще более слабым, раз не может его победить?

Где-то в США. 4 июля 1950.

День Независимости — самый великий американский праздник! Фейерверки, парады, карнавалы, шествия, концерты, ярмарки. Хотя в том далеком 1776 году, Джон Адамс написал, дословно — "Второй день июля 1776 года станет самым незабываемым в истории Америки". Ответ прост — 2 июля, джентльмены приняли решение, на закрытом для посторонних заседании Конгресса, а через два дня объявили о том во всеуслышание. Ведь судьбоносные решения никогда не принимаются на публике! Серьезные люди свои серьезные дела предпочитают творить в тишине.