Сегодня - позавчера_3

— А Сталин-то при чём? — подпрыгнул Громозека.

— Доживёшь, увидишь. Из него прямо демона сделают.

Громозека вскочил, окурок полетел в темноту, стоит, пыхтит, кулаки сжимает.

— Кто? — выдохнул он утробно. Как будто прямо сейчас пойдёт свинцовые примочки ставить.

— Много кто пожелает лягнуть мёртвого льва. Защищать только не найдётся желающих.

Я стал перечислять фамилии, Громозека притих и сел обратно, и схватился за голову. Громозека только с виду был тупым бойцом — это у него маскировка такая, на самом деле это был интеллектуал. Образованный, начитанный, с широким кругозором, прекрасно разбирающейся в окружающем мире. Другого ко мне бы не приставили. Кот был проще, но там я был в ином статусе, ставки были меньше. Тогда я был просто до фига знающим старшиной, а сейчас я — Кольцо Всевластия.

— Ладно, гнилая проституточная интеллигенция, но маршалы?

— Ты видел, как генералы просрали Красную Армию в 41-м? И не расстреливают их только потому, что других нет. И как народу объяснить, куда делось пятикратное превосходство над немцами в танках? Пятикратное — в самолётах? Десятикратное — в артиллерии? Куда делись миллионы тонн боезапаса, миллионы винтовок, сотни тысяч автоматов и пулемётов? Миллионы комплектов обмундирования? Миллионы мужиков, погубленных по-дурости? Почему уже в сентябре нечем было вооружать дивизии? Ещё в мае 41-го был двойной запас стволов всех калибров только на складах, не считая того, что уже было в войсках, через полгода — вообще ничего не осталось. Танки встречали бутылками с бензином, а опечатанные склады с орудиями оставались немцу. И не только с орудиями. Что это? Измена? Раздолбайство? А потом эти же люди, что "потеряли" оружие, экипировку, боезапас, горючку и целые армии — станут маршалами. Как им объяснить трудовому народу, почему он до войны трудился не разгибаясь, а потом он же с голыми руками встретил танки? И подлая интеллигенция подскажет им ответ — Сталин "прозевал". Это ведь он не дал им миллион танков, двести миллионов пехоты и миллиард эшелонов снарядов. Он не поднял по тревоге войска в утро 22-го.

— Это не его обязанность была. Это, вот, он позже стал Верховным Главнокомандующим.

— Пох, понимаешь, что никого это не колышет?

— Расплата будет жестокой за такую несправедливость.

— И снова ты прав. Такого издевательства над истиной не стерпит не только мироздание, оно довольно инертно, но вот союзники наши все сразу отвернуться. Если мы предали своего Вождя, то что нам будет стоить предать Китай, Югославию, Болгарию? И они сразу после попрания Сталина станут играть в свою игру, больше не надеясь на нашу страну, сразу переставшую быть "Старшим Братом". А страна — рухнет. Компартия будет вне закона. А народное достояние широким потоком потечёт к нашим недругам.

— Ты доложил? Всё! Это! Вот!

— Конечно.

— И что?

— Не знаю. Мне забыли доложить, — усмехнулся я.

— Вот, зараза! И что делать?

— Исправлять мир к лучшему. Своими руками и по своему разумению.

— Ты точно доложил?

— Ты видел, как лейтенант пишет? На проштампленной бумаге, пронумерованной. Так и они писали. Кто читал — мне не ведомо. Я сделал, что должен был, а там — будет то, что должно быть. А у меня ещё есть дела поважнее, чем думать о ещё не случившемся.

— И что же?

— Там ещё сотни танков с крестами ездють. А должны они в наших полях кострами гореть.

— Вот! Точно! Тогда, вот, пошли спать.

Мы уже почти разошлись по своим углам, когда Громозека дернул меня за рукав:

— Мне было строго наказано не спрашивать тебя ни о чём. Вот. Ты сам рассказал. Так, вот, скажи уж — когда Победа?

— Праздновали 9 мая. Каждый год. Главный праздник. В 1945-м победим. За 27 миллионов убитых.

Громозека зажмурился, потом тряхнул головой, развернулся и понуро побрёл.

Даша не спала. Сидела у окна и плакала. Подслушивала?

Я обнял её.

— Я уезжаю. Завтра.

— Знаю.

— Можно мне будет вернуться?

— Нет. Наши пути больше не пересекутся.

— Я не хочу тебя терять.

— Это не в твоих силах.

— Я приеду после Победы.

— Ты не найдёшь тут никого. Но, сегодня я — твоя.

Исход из рая.

Провожать нас вывалили все. Несли подарки. Кто заготовил мясо медведя, кто — медвежий жир разлил по крынкам, несли пироги, сало, яблоки, курники, хлеб, варенья. Дед каким-то образом умудрился выделать медвежью шкуру, хотя я зуб даю, что невозможно за ночь это сделать. А ещё мешочек (точнее баул такой) с листами самосада.

Очень трогательно.

Долго махали нам, когда мы уезжали, мальчишки некоторое время бежали за БТРом, глотая пыль, потом отстали. Я до последнего смотрел назад, хотя Даша и сказала, что не выйдет меня провожать. Простились в доме. Ну, а вдруг передумает?

Когда посёлок скрылся за пригорком, развернулся по ходу. Рядом трясся Громозека, оккупировавший полубашню с пулемётом. За руль усадили Кадета — пусть оттачивает вождение.

Отряд НКВД появился сразу и вдруг. Тот же ЗиС стоял на обочине, бойцы кого-то трамбовали на другой обочине.

— К бою! — закричал я. Если НКВД кого-то трамбует — было нападение, значит.

Защёлкали затворы.

Бойцы осназа при нашем появлении (если они появились вдруг, значит и мы для них так же вдруг) разлетелись в стороны, залегли, готовые встретить нас огнём.

— Стоп! — закричал лейтенант, вставая в полный рост в чреве БТРа, благо — крыши-то нет, поднимая руки над головой в знаке "стоп", — Свои!

А Громозека смотрел на бойцов в форме НКВД поверх тупорылого ствола крупнокалиберного пулемёта, готовый покрошить всех в фарш. Но, из пыли поднялся избитый Брасень со связанными за спиной руками. И я всё понял.

— Не стрелять! — закричал я, — Я — майор Кузьмин. А это — мои люди. Кто старший? Доложить!

А получилось вот что. Мы, верхом на БТРе, растворились в воздухе, а эти двое, водила и Брасень — очутились в дорожной пыли. Вот эти двое и были повязаны, во избежание, так сказать, и допрошены. Во время допроса БТР и появился тем же макаром — появился, будто лампочку включили. А внутри — загорелые мужики в косоворотках. Что им думать? Напала банда местных и захватила бронетехнику?

Так что это только для нас прошло несколько дней. А для них — несколько минут.

Выслушав капитана, командира эскорт-группы осназа, я повернулся к своим:

— Ни слова. Для них прошло всего несколько минут. В дурдом нас всех запрут. И не дадут подвиг совершить. Я понятно объясняю?

— Понятно, командир.

— Капитан, грузись в грузовик, этого — ко мне, водилу себе бери. Выдвигаемся обратно. Задание выполнено.

— А как...?

— Каком кверху! Не твоё дело, — взревел я, — Выполнять!

— Ты мне не указ! — ответил капитан, — у меня свои инструкции.

Ух, ты, дерзкий! Ну-ну!

— И какие? Довести нас? Проследить? Довёз. Проследил. Люди — вылечены, задание выполнено. Мы возвращаемся на фронт, а ты — как хочешь. Можешь тут сидеть, пока не высидишь. Моего человека отпусти. Пока — прошу, не требую.

Брасеню разрезали путы, он вскочил, стал оттряхиваться, но увидев, что его ждать не собираются, кинулся к бронемашине. Кадет провёл БТР между грузовиком и озадаченными бойцами и поддал газу.

— Лейтенант, где ближайший пункт связи?

— Там.

— Вот туда и едем. Слышь, Кадет?

— Угу.

— И ещё раз повторю, чтоб наверняка дошло — в то, что было — я сам не верю. Кто поверит? Потому, рекомендую придерживать язык за зубами. Лейтенант, ты обязан доложить, а вот что и кому — думай сам, если не хочешь получить свинцовую пилюлю в лоб от избыточности внутричерепного давления или провести остаток жизни в комнате с мягкими стенами с стильной рубахе с рукавами завязанными на спине.

Потом повернулся к грязному и избитому Брасеню, пожиравшему нас глазами.

— Я даже не спрашиваю, — выставил он руки, — уже и так понял, что остался без сладкого. И даже догадываюсь, за что в рай не пускают.

Всё-таки, он — умница. Хоть и вор.

Везёт мне на уникумов. Правда, их в поисках постоянно в дерьмо приходиться окунаться. Наверное, в других местах уже всё "зачистили", всех нашли. Или это только я их смог разглядеть? А остальные — не увидели под толстым слоем "шоколада" начинки? Ведь что было бы с Брасенем и Прохором, не притяни я их к себе? Сгинули бы бойцами переменного состава штрафной роты. И так никто бы и не узнал, что у Брасеня не голова, а промышленный логистический компьютер, а Прохор — экстрасенс, лечащий наложением рук.

Грузовик с осназом догнал нас только у полустанка, когда лейтенант ходил телеграфом докладывать о результатах нашей поездки. Видя, что осназ толпой попёрлись в узел связи, я снял косоворотку и, кивнув Громозеке, пошёл туда же. Не скажу, что мой голый шрамированный торс остановил ГБ, но он произвёл впечатление. А мне этого и надо. От лейтенанта они отвалили, так что крови не пролилось. И даже по мордям никто не схлопотал. Скучно!

— Ждём ответа, — сказал мне лейтенант. Ну, подождём.

И перекусить пора. Отъехали в сторонку, сильно в сторонку, разложились. ГБ звать не пришлось — сами нарисовали свои любопытные носы. Крикнул, пригласил к столу. Я был уверен — не откажут. Понятно, что не принято есть с руки поднадзорного, но это же реальный шанс сбора оперативной информации. Откажется — значит, просто вышибатель дверей. Не, не отказался. Опер.

Видно было, что капитан удивлён, но на вопросы я отвечать отказался — "Не твоего ума дело! Делай, что должен!" А пока меня не было, шустрый Брасень так расстелил шкуру медведя, что я сидел теперь внутри неё, а надо мной — крышкой — висела его голова, в которой дед оставил часть черепа.

Капитан, видимо сопоставил дважды два — шкура и отметки на моей груди.

— Знатный трофей!

Я хмыкнул.

— Когда успели только?

Я опять хмыкнул:

— Ты, капитан, ешь. Не забивай головы вопросами, которые тебе не нужны. Доложишь всё, как было. А я доложу, как было, тому, кому надо. Тебе ничего не будет, я уверен. И нас — не опасайся. Мы не падлы. Не враги. Свои мы. У меня тут три гэбиста на шестерых, да и сам я начинал войну в батальоне НКВД.

— Ну, прошу, скажи, как такое возможно? — взмолился капитан.

— Даст Бог, поймёшь. Вот, Брасеню — не дал. Вишь, сидит, дуется.

А Брасень в это время лыбился, как на личное дело фотографировался. Совсем не по легенде.

Капитан ничего не понял, набрал воздуха, хотел что-то сказать, но выдохнул и стал молча жевать курник, запивая утрешним молоком из глиняной крынки.

— Ешь, ешь, капитан. Курник — вещь! Пока не вскроешь — не испортиться. А раз вскрыли — надо доесть.

Лейтенант красноречиво посмотрел на часы.

— Капитан, — обратился я к командиру группы осназа, — что-то мы так хорошо сидим, а надо на узел съездить. Может, на трёхтонке?

Капитан сидел с остановившимся, задумчивым взглядом, молча жевал. Так же молча взмахнул рукой, потом кивнул подскочившему бойцу. И всё это даже не поворачивая головы и не изменяя направления взгляда. Прожевав, он в той же задумчивости достал из кармана штанов не первой свежести платок, вытер рот, убрал, кивнул:

— Благодарю за угощение. Майор, а это тебя Медведем кличут?

— Меня не кличут. Я не собака. За глаза, и правда, Медведем называют. Ребята ещё прошлым летом окрестили. Так и прижилось.

— А это не про тебя в Красной Звезде? — капитан достал из нагрудного кармана сложенный многократно вырез газетного листка.

Вырезки была не из одной газеты. И не только про меня. Но, несколько статей точно про мой полк. Вот она — слава! Кто, из живущих, не хочет хвалебной заметки о себе в центральной прессе? И я хотел. А теперь читал про себя, как про героев-панфиловцев, но кроме любопытства — ничего не ощущал. А когда дочитал — наступило разочарование. Нет, не статьями военкора — он всё сделал верно. Преувеличил, конечно, безбожно, но — так надо. Разочарование наступило от опустошённости. Ещё одна тайная мечта сбылась, а на душе — пусто. Нет удовлетворения.

— Да, капитан, это про меня.

— Что-то ты не рад.

— Верно ты подметил. Знаешь, наверное, каждый мечтает, может быть тайно, увидеть очерк о себе в московских газетах. И я где-то в глубине души хотел этого. И вот я увидел. И знаешь что?

— Не знаю. Что?

— Ничего. Пусто. Нет удовлетворения от сбывшейся мечты. Значит, пустая была мечта. Напрасная.

— Просто ты изменился. Повзрослел. Вот и стала мечта пустой. Другое для тебя стало важным.

Это сказала моя докторша, которая уже несколько дней вела себя как тень отца Гамлета, старалась быть незаметной. Я с удивлением повернулся к ней. Потом улыбнулся и манерно поклонился, правда, одной головой:

— Благодарю. Твоя наблюдательность многое объяснила, красавица. То же и с наградами. Как я хотел орден! Чтоб, как у деда! А как дали — он мне — в напряг. Не потерять бы — драгмет, всё-таки! А потом ещё и ещё награды. А смотришь на них — побрякушки. А это — не правильно. Награды — признание Отечеством заслуг перед народом, это надо ценить, а у меня как-то не получается. И со званием так же. Я хотел быть командиром. А стал комполка и за голову схватился.

Дружно ржали.

— А теперь чего ты хочешь? Что тебя порадует? — спросил капитан, когда успокоились.

Я задумался на миг:

— Трупы врага. Много трупов. Костры из танков. Флаг красный над Берлином. Вот чего хочу! А радует — что они — живы!

Я обвёл рукой своих спутников.

— Мой первый комбат. Комбат-батяня, Ё-комбат, фундаментальный мужик, сказал однажды, что он не считает убитых врагов, но точно, до человека, ведёт учет всех своих убитых пацанов. И сказал, что все они ему приходят ночами. И идут мимо него строем. Теперь я его понимаю. На днях мимо меня промаршировали парадной коробкой в рай и мои.

Все переглянулись. Взгляды их изменились. Повисла тягостная тишина. Я встал, вылез из БТРа, натянул рубаху на тело, хоть и было жарко.

— Красавица, пойдём, пройдёмся, ноги разомнём.

Докторша была удивлена, но вышла, сходя с брони, опёрлась на мою руку, стала оправляться. Я с улыбкой смотрел на её прихорашивания.

— Отвернись,— попросила она.

Я развернулся и пошёл. Она меня нагнала и пошли рядом. Молча. Я иногда отклонялся от прямого маршрута, срывая скромные по своей красоте летние полевые цветы. Она искоса поглядывала на меня. Её воронёные волосы отливали на солнце. Набрав небольшой букет, я преградил ей путь, встал на одно колено и склонил голову:

— Прости мне мою грубость, слова мои были тебе обидны и тобой не заслуженны. Они были поспешными и сказанными в сердцах, были лживы. Я сожалею, что уязвил тебя.

Она взяла букет, моргнула разом помутневшими глазами, спрятала лицо в букете. Зря. Не пахнут придорожные цветы ничем, кроме запаха пыли. Она вдруг встала на колени передо мной, подняла ладонями моё лицо, чтобы увидеть глаза:

— Я не осерчала на тебя. Даша мне сказала, что ты хотел оттолкнуть меня, чтобы защитить. Ты считаешь, что лучше не сближаться, чтобы не терять?

— Уже нет. Думал.

— Твой тост?

— Да. Если нет дорогих сердцу людей — зачем жить?