А у нас во дворе

— Так поздно уже на курсы, дядь Коль. Все курсы с начала октября работают.

— Это ничего, — он прокашлялся, успокаиваясь. — Это я договорюсь. Связи имеются. Ты ведь не определилась, чего хочешь? Ну и славно. Пойдёшь в полиграфический? Книгоиздание и прочие прелести...

Хм, не самый тухлый вариант. Почему бы и нет? Вполне прокатит. Миролюбиво вздохнула:

— Пойду. А возьмут?

— Сказал же, договорюсь.

Он выполнил обещание. Вот что значит ответственный человек. Через неделю я стала посещать подготовительные курсы, благо, ездить недалеко, несколько автобусных остановок. Родители не знали, как Пономарёва благодарить.

Дядя Коля насел крепко. Пришлось почти забыть дворовую компанию, взяться за учёбу. Мне не хотелось ни разочаровывать, ни подводить единственного человека, который уважал и понимал меня, с которым можно было без утайки поговорить обо всём на свете, кроме Логинова. О Серёге я дяде Коле ничего не рассказывала.

Я включила мозги, силу воли. Скрипела зубами, преодолевая собственные анархические настроения. Потела от напряжения. Помог Логинов, сам того не ведая.

Седьмого ноября под вечер большой компанией мы стояли на школьном стадионе. Бурно решали архисложный вопрос: к кому после салюта можно безболезненно завалиться домой для продолжения банкета по случаю очередной годовщины социалистической революции. Сама революция с её неосуществимыми в реале идеями нас не трогала вовсе, повод же для праздника не хуже других.

Погода стояла мерзкая. Шёл третий день серьёзного похолодания. Небо укрылось низкими тучами, которые периодически брызгали коротким мелким дождичком и обещали вот-вот пролиться настоящим затяжным осенним дождём. Мы немного подмерзали, поэтому прыгали и пихались, радостно гомонили. Парни передавали по рукам уже вторую бутылку неизвестно где добытого портвешка — по глотку каждому, погреться слеганца.

Мимо шли Логинов с Танечкой. Возвращались, как Танечка сказала, из крутого бара. Увидев нас, остановились поздороваться, поболтать. Я подозревала, тесного контакта с одноклассниками Танечке захотелось. Показательное выступление: она гуляет с Логиновым по-взрослому. Все видели? Рудакова, осознала? Угу, осознала.

Они стояли модно одетые, в кожаных косухах нараспашку — им жарко, у них любовь. Красивые, свободные. Хмельные. Оба показались мне чужими. Нет, хуже, марсианами, незнакомыми и далёкими. Сергей обнимал Танечку, раскрашенную подобно североамериканскому индейцу, вышедшему на тропу войны. Буквально повесил свою, уж я-то знала насколько, тяжёлую руку на её тощее цыплячье плечико. Она обхватила его за талию.

О, как мне хотелось провалиться сквозь землю! Как я желала больше никогда не видеть их! Или пусть хлынет ливень, смоет самодовольную ухмылочку с физиономии Лавровой, заодно и боевую раскраску смоет, чтобы все видели её настоящее лицо. Небо мне показалось с овчинку. Впервые я чувствовала себя ребёнком, действительно мелкой, по любимому выражению Логинова, маленькой и незначительной. Вконец оцепенела, когда они у всех на глазах принялись целоваться. Пьяные, что с них взять?

Боль родилась в груди. Острая, режущая, непереносимая. Мой Логинов теперь не мой. Получите и распишитесь. Я предполагала, что когда-нибудь жизнь нас разведёт, дав мне взамен нечто удовлетворительное. Но не ждала так скоро, без всякой замены, без амортизации и обезболивающего. Всё моё существо скрючилось от боли.

— Ты чего ёжишься? — спросил Воронин, отхлёбывая портвейн и передавая бутылку мне.

— Замёрзла, — я приняла бутылку.

— Выпей, согреешься, — посоветовал Славка.

А что? Логинов сам датый, следовательно, не полезет воспитывать, не имея на то морального права. На виду у Серёги я приложилась к горлышку бутылки и сделала не один, целых три больших глотка, за что ребята меня чуть не придушили. Танечка хихикнула. Логинова от моего гусарства перекосило всего. Вмешиваться, тем не менее, не стал, помнил про свою отставку.

— Ну, как? — Славка хитро косил глазом. — Согрелась?

— Не-а, — у меня возникла настоятельная потребность остаться в полном одиночестве, забиться в тёмный угол и повыть, поскулить бродячей тоскливой собакой. — Пойду в свой подъезд, погреюсь, потом вернусь.

Не планировала я возвращаться. Думала на чердаке засесть. Там отскулиться. Воронин, похоже, просёк моё настроение, не поверил в скорое возвращение. У него, совершенно определённо, имелись конкретные виды, и он не собирался отпускать меня одну.

— Народ! — кинул клич Славка. — Есть предложение: идём к Антоше в подъезд и греемся до салюта.

Идею восприняли на "ура", тем более, что в моём подъезде зависали часто. Наши жильцы переносили молодёжную тусовку спокойнее, чем в других местах. Не гоняли, не вызывали участкового, просили только на гитарах потише бренчать да ора не устраивать.

Весёлой толпой мы отправились греться. Сладкая парочка ни с того ни с сего пошла с нами. Я судорожно искала предлог сбежать домой окончательно и бесповоротно. Невыученные уроки? Не используешь — идут осенние каникулы. Голова разболелась? Сразу, без причины — никто не поверит. Так ничего и не выдумала, промаялась до салюта, стараясь не глазеть в сторону бессовестной парочки. Уже после, когда отгремели последние салютующие выстрелы, сослалась на головную боль.

Никто не удивился. Стреляли у нас обычно в небольшом скверике, — четыре остановки от дома, — на компактной горке. По традиции окрестная молодёжь кантовалась рядом с пушками, вернее, у самого оцепления. Грохот там стоял невообразимый, похожий на военный артобстрел, выдержать который и фронтовикам было трудно. Это считалось особым шиком.

Прямо от пушек, законно откосив от дальнейшего гулянья, я дёрнула домой, невольно таща на хвосте Воронина, продолжавшего надеяться не пойми на что.

— Надо меньше пить, — выдал сакраментальную фразу Логинов, когда я проходила мимо. Я кинула на него угрюмый взгляд. Чья бы корова мычала!

— И бельишко у меня не по сезону, — буркнула в ответ, — и ботиночки на тонкой подошве.

Лаврова пьяно хихикнула. Длинная и тонкая коричневая сигарета с ментолом, казалось, приклеившаяся к уголку её ярко накрашенного рта, выпала, шлёпнулась в лужу, слабо зашипела. Правильно, пусть Танечка не обижает маленьких, меня то есть.

Мы с Ворониным пересекли улицу, нырнули во дворы и уже там пошли медленней, укрытые от холодного ветра тесно стоящими пятиэтажками. Почти до самого дома Славка молчал, обмозговывая что-то, вдруг спросил:

— Что у тебя с Логиновым?

Я чуть не споткнулась. Раскрыла варежку от изумления.

— Ты часом не ослеп? С Лавровой меня не перепутал?

— Значит, показалось, — сам себе бормотнул Славка.

— Когда кажется, креститься надо, — тихо возмутилась я. — Мы что, так с Лавровой похожи?

— Вы? — Славка смешливо хрюкнул. — Никогда. Танька редкостная сука. Далеко пойдёт.

— Если милиция не остановит, — тема меня заинтересовала, и я слегка взбодрилась.

— Такую не остановит, — предсказал Славка. — Ей главное — на финише первой быть. Ради этого она кого хочешь протаранит.

— Слав, как думаешь, почему она на меня взъелась? Что плохого я ей сделала? — задала вопрос и сразу поняла: я действительно чем-то мешаю Танечке, никаких выдумок.

— Твоя наивность, Тош, далеко за гранью фантастики, — Славка оседлал любимого конька. — Непонятно, как человек, растущий на улице, среди шпаны, может быть до такой степени наивным.

Вот чудик. На улице другие нравы, другие законы. Всё попросту. Выполняй дворовый этикет, чти дворовые законы и спи спокойно. Ещё и уважением заслуженным попользуешься.

— Тебе от моей наивности плохо? — у меня адски зачесался нос. Или "пить", или "бить". Эта примета, как и пустое ведро, всегда срабатывала.

— Плохо тебе, дарлинг. Не замечаешь того, что у тебя под носом творится. Спрашиваешь, чем помешала Лаврушке? Собой.

— Это как? — я в растерянности остановилась.

— Ты есть, и этого вполне достаточно. Что, опять не понимаешь? На пальцах объяснять, как полной идиотке? — Славка рассердился. — Ты ахаешь от её шмоток?

Я отрицательно потрясла головой. Меня мои вполне устраивали. Её шмотки носить — совсем по-другому себя ощущать будешь, во двор не пойдёшь, по пустырям не поползаешь.

— От её очередных туфель?

Нет, конечно. В таких, какие она носит, особо не походишь, ноги собьёшь.

— А от её высказываний тащишься?

Я снова помотала головой. От чего тащиться, от непререкаемых интонаций? Смысл её сентенций убог и неинтересен до крайности. Мне, во всяком случае.

— А её статусу завидуешь? — Воронин начинал посмеиваться. — Ну, вот видишь. Ставлю диагноз: избыток независимости. Повиляй перед ней хвостиком, и отношения наладятся.

— Ещё чего! С какой радости?! — я с негодованием посмотрела на Воронина. — А у вас с ней почему конфликта нет? Ты, вроде, тоже вполне себе независимый.

Мы прошли в подъезд, поднялись по лестнице. Остановились возле моей двери. Я подошла совсем близко, приготовилась взяться за ручку.

— Киплинга читала, "Маугли"? — Славка любил позу ментора, поучения ему удавались. — Так вот: мы с ней одной крови. Из одного приблизительно теста. Охотимся рядом, не пересекаясь. На одной территории — не ужиться, перегрызёмся. Поэтому соблюдаем вооружённый нейтралитет. Она не задевает меня, я не трогаю её.

— Плохо вам, бедненьким, — посочувствовала я не совсем искренне. — Как павлинам в курятнике. Тяжело аристократам среди быдла.

— Кому как, — философски заметил Воронин. — Цезарь, например, считал, что лучше быть первым в Галлии, чем вторым в Риме.

Я только собиралась блеснуть полученными у дяди Коли знаниями, подпустить шпильку, мол, первый позёр античности, тем не менее, в Галлии не остался, предпочёл Рим завоевать, но тут дверь моей квартиры с силой распахнулась. И махом как мне даст по голове!

И смех, и слёзы. Шишка на лбу вздулась такая, что пришлось все каникулы дома просидеть. Славка ежедневно навещал, обучал игре в шахматы. Приходили Лёнчик с Шурой. И отдельно заходил Геныч, который меня прямо-таки убил, попросив бросить курсы, прекратить нормально учиться и стать прежней. От меня новой, дескать, многим теперь схудилось. На вопрос, многим — это кому? — он ответил уклончиво.

Я битый час пыталась ему растолковать несуразность, нелепость просьбы. Учёба и курсы не причём. В конце концов мне же надо о своём будущем заботиться. А неласковая стала, дёрганая, потому как жизнь у меня пошла нелёгкая, сплошные проблемы и заботы. Я расту, взрослею, меняюсь и прежней мне уже никак не стать.

— О будущем ей надо заботиться, — пробухтел Генка сварливо. -Какое там будущее у девок? Замуж, и вся недолга.

Его собственная мать была замужем третий раз. Первые два брака оказались неудачными. Мужья пили и её били, но оставили ей по сыну. Жить без мужика тётя Галя не умела и, едва избавившись от второго мужа, нашла третьего. Этот не дрался, только пил, зато сделал ей ещё пару детей. Старший брат Геныча Витька дома почти не жил. Придёт, похлебает пустых щей и в гараж. Там и ночевал. Похожая судьба ожидала и Генку. Ночевал он, правда, дома, всё остальное время проводил где придётся. Из него получалась необычная смесь. Не дурак от природы, обладающий хорошими способностями, он умудрялся эмульгировать личный житейский опыт и обрывочные знания, полученные от людей с более высоким уровнем развития. Любил иногда блеснуть подцепленными словечками и фразами на контрасте с рабоче-крестьянскими рассуждениями. Учился на автослесаря и обещал вырасти в классного мастера. Многие взрослые мужики предпочитали здороваться с ним за руку и поддерживать хорошие отношения с перспективой на будущее. Генка себя уважал, собственное мнение в большинстве случаев считал правильным. На мои разглагольствования ухмылялся и советовал не карьерой заниматься, а учиться варить борщи.

Я махнула рукой, перестала доказывать очевидное. Объяснять, что борщи и пелёнки меня не привлекают, замуж не тороплюсь, вообще о таких вещах не думала за отсутствием какого-либо интереса, тоже не стала. По всему выходило, парни обижались на меня за то, что перестала болтаться во дворе всё свободное от школы время, что не всегда бегу к ним, иногда тусуюсь с одноклассниками.

Ха! Это ещё цветочки! Я несколько поменяла стиль. Дядя Коля советовал, что с чем лучше сочетнуть для стильности, и подарил несколько недорогих побрякушек, которые придали моему внешнему виду определённый колорит. Хотя содержание по сути не изменилось: удобные рубашки и свитера, джинсы, кроссовки. Дополненные то кулончиком, то скрученным в жгутик платочком или шарфиком, то оригинальным поясочком, старые одёжки заиграли по-новому. Аксессуары — вот как дядя Коля называл эти мелочи. Хотела ещё волосы подстричь, но он отсоветовал.

Родители настороженно следили за переменами, не зная, радоваться или беспокоиться. Одноклассники притаились. Тоже не знали, чего от меня теперь ждать.

Я тратила кучу времени и сил на, вроде бы, очень нужные для меня и крайне полезные вещи по одной единственной причине — мне требовалось отвлечь своё внимание от Логинова, занять душу и мысли чем-нибудь посторонним. Для великой цели годилось всё: уроки, курсы, новый имидж. Никакой конкуренции с Лавровой. Упаси, боже! Надо не бояться смотреть правде в глаза. Кто я для Серёжки? Малолетка, которую приятно было периодически, на досуге, воспитывать. Пока не пришла любовь и не захватила его целиком, не оставив мне и хвостика. За последние годы я привыкла к нашим особым отношениям, к тому, что Логинов прежде всего мой. Иная ситуация представлялась мне, эгоистке, в очень отдалённом будущем. Пришла пора избавляться от обыкновенного детского эгоизма, оставить Логинова в покое, не отсвечивать перед ним. Инфантилизмом, как называл это явление дядя Коля, блистать не хотелось. Но кто бы знал, какая боль раздирала грудную клетку, когда я видела Логинова с Танечкой! Видеть, увы, приходилось часто.

Логинов перестал ежедневно торчать в школе. Занялся, слава богу, учёбой. Раз в неделю, да, заходил. К колоссальному огорчению, они с Танечкой любили потусоваться с моими одноклассниками, а те предпочитали мой подъезд. Вечером, возвращаясь с курсов или от дяди Коли, я непременно сталкивалась с компанией, к которой иногда подтягивались Родионов и Фролов. При этом Серёга и его дама сердца всегда сидели на полмарша выше остальных. Как бы надо всеми. Смотрели сверху вниз. Не столько смотрели, сколько ворковали, целовались. Зачем это было им нужно? Как будто нельзя найти другое, более уединённое место. Лично я укромных уголков знала с десяток. Логинов наверняка не меньше.

Мне всегда казалось, что откровенно проявлять нежные чувства прилюдно — верх неприличия. Элементарная распущенность. Впрочем, в последнее время много разговоров ходило о сексуальной революции. Должно быть, в нашей стране она потихоньку лезла из подполья, стремясь расцвести на свободе махровым цветом. И в моём подъезде в том числе. Фу-у-у, глаза бы не смотрели. Они, к прискорбию, смотрели только туда.

Я иногда застревала ненадолго среди ребят, так, поболтать, послушать свежие анекдоты, поспорить на политические темы, которые всё требовательней вторгались в нашу жизнь. Чаще же устало шла мимо, перекинувшись парой общих фраз со сливками общества. Логинову и Танечке, всегда сидевшим отдельно, бросала: