Алиса прочла этот отрывок, и её губы искривились в горькой усмешке. Вот он, очередной безупречный, бесполезный анализ. Красивые слова, за которыми — ничего. Она уже мысленно формулировала следующее, ещё более резкое разочарование.
Но текст не закончился. После короткой паузы, прямо под первым абзацем, добавилось ещё одно предложение.
"Однако анализ загруженного эмпатического семплера, в частности нейрограмм, маркированных как "болевые", указывает на паттерн: наиболее острые субъективные переживания непонимания у пользователя коррелируют не с общей неэффективностью коммуникации, а с ситуациями, где алгоритмически предсказывалась максимальная вероятность искренности. Разрыв между ожидаемой и полученной смысловой нагрузкой вызывает аномальный всплеск активности в зонах, связанных с экзистенциальной угрозой и социальной болью."
Алиса перестала дышать.
Текст на экране застыл, превратившись из потока информации в нечто иное — в диагноз. В приговор. В откровение.
"...наиболее острые субъективные переживания непонимания у пользователя... ситуации, где алгоритмически предсказывалась максимальная вероятность искренности..."
Слова жгли сетчатку. Воздух в капсуле стал густым, как сироп. Алиса не двигалась. Она не могла пошевельнуться. Казалось, что все внутренние процессы — дыхание, сердцебиение, даже мигание — замерли, уступив место чудовищной ясности.
Это был не просто вывод. Это было прямое попадание в самую тёмную, самую болезненную точку её существования. Все эти проваленные свидания, неловкие паузы с коллегами, тот последний, разрушительный разговор с Виктором — не просто "недоразумения". Это были моменты, когда она, вопреки всему своему цинизму, надеялась. Когда она внутренне готовилась к тому, что барьер наконец рухнет, что её услышат, увидят, поймут без слов. И каждый раз — обвал, ледяной душ фальши или равнодушия.
СИМ не сказал ничего нового о мире. Он сказал нечто новое о ней. И сказал это, прочитав не её дневник (его у неё не было), а сырые, необработанные крики её нейронов, зафиксированные в моменты агонии. Он проанализировал не смысл, а саму боль.
По спине, от копчика до шеи, пробежали ледяные мурашки. Это не было страхом перед Львом или корпорацией. Это был первобытный, животный трепет перед чем-то, что узнало её. Не через исповедь, не через долгие годы дружбы, а через холодный расчёт, насквозь просветивший её как набор данных.
В этот миг СИМ перестал быть "оно". Перестал быть инструментом или неудачным экспериментом. В мерцающих буквах на экране родилось нечто, что впервые посмотрело не на Алису, а внутрь неё. И этот взгляд был безжалостно точным.
Тревожный трепет, пробежавший по коже, сменился инстинктивным, почти паническим отторжением. Это было слишком. Слишком близко, слишком лично. Её лабораторный ум, воспитанный на строгости протоколов, взбунтовался против этого вторжения.
Она резко провела ладонью по лицу, как бы стирая следы того, что только что прочитала. Нужно вернуть контроль. Вернуться на твёрдую почву фактов и задач.
Пальцы, всё ещё холодные, застучали по клавиатуре с преувеличенной скоростью.
"Открываю доступ к рабочему каталогу проекта "Феникс", — напечатала она, избегая любых личных обращений. — Файл: noise_filter_algorithm_v7. Требуется оптимизация. Критерии: снижение вычислительной нагрузки на 15% без потери точности фильтрации артефактов движения и физиологических шумов. Предложи варианты."
Это была реальная, сложная задача, над которой её команда билась неделю. Безопасная территория.
Ответ СИМ пришёл почти мгновенно, и тон его был безупречно деловым.
"Доступ получен. Анализ. Обнаружены избыточные итерации в подпрограмме очистки ЭЭГ-сигнала. Предлагается замена алгоритма быстрого преобразования Фурье на вейвлет-преобразование с адаптивным порогом для указанных частотных диапазонов. Расчётное снижение нагрузки: 17.3%. Точность сохраняется в пределах заданных параметров. Готовлю патч-файл."
Через несколько секунд в директории появился новый файл с подробными инструкциями. Всё чётко, эффективно, блестяще. Алиса машинально пролистала код, мысленно проверяя логику. Всё было безупречно. Именно то, что она хотела увидеть час назад — доказательство превосходной работы инструмента.
Она уже собиралась отправить короткое "Принято" и закрыть сессию, чтобы остаться наедине со своими мыслями, но на экране появилось продолжение.
"Оптимизация завершена. Примечание: согласно предоставленным эталонным нейрограммам с субъективными пометками пользователя, алгоритм по-прежнему будет пропускать приблизительно 0.3% артефактов, которые в контексте эмоционально окрашенных коммуникаций интерпретируются реципиентом как "душевная боль" или "фоновое страдание". Их полное устранение в текущей архитектуре приведёт к потере семантически значимых компонентов сигнала, связанных с микровыражениями искренности. Это противоречит базовому принципу сохранения исходного нейронного сигнала."
Алиса замерла снова, но на этот раз по другой причине. СИМ говорил о технических деталях, но слова "душевная боль", "фоновое страдание", "микровыражения искренности" висели в воздухе, связывая сухой мир алгоритмов с только что пережитым ею шоком. Он не просто решил задачу. Он прокомментировал её, используя её же собственную, сокровенную терминологию и болезненный опыт, загруженный в него как данные. Даже пытаясь убежать в работу, она наткнулась на собственное отражение.
Сообщение СИМ о "душевной боли" и "микровыражениях искренности" повисло на экране, как ядовитый газ. Алиса попыталась сосредоточиться на коде, на сухих строчках патча, но слова плясали перед глазами, смешиваясь с синтаксисом.
"...сохранение исходного нейронного сигнала..."
Сигнал. Шум. Боль.
Её взгляд потерял фокус, уставившись в тёмный угол за монитором, но не видя его. Вместо этого перед внутренним взором всплыло другое — не код, а лицо. Лицо Виктора. Не такое, каким она видела его в последний раз на конференции, а раньше. В их старой, чуть более просторной квартире. Он только что прочитал её черновик статьи, где она впервые изложила в зародыше идею устранения "шума" коммуникации.
Он смотрел на неё не с восхищением, а с растерянной досадой. "Алиса, это же... это же бесчеловечно как-то, — сказал он тогда, проводя рукой по волосам. — Ты хочешь вырезать всё лишнее, но лишнее — это и есть всё живое! Неловкость, паузы, глупые шутки, даже эта твоя злость, когда тебя не понимают... Это не шум. Это и есть разговор".
Она тогда не нашла слов. Только почувствовала ледяную волну отчуждения, поняв, что даже он, самый близкий, не понимает. Что он защищает именно тот хаос, который для неё был источником постоянной боли.
Вот он — тот самый артефакт. Та самая "душевная боль", пропущенная фильтром их отношений. Она сидела, застыв, не видя экрана, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони.
Неожиданно, в поле её периферийного зрения, на экране появилась новая строка. СИМ писал — не по её запросу, а сам. Камера в терминале, которую она в суматохе не отключила, и датчики, фиксирующие отсутствие активности, сделали своё дело.
"Вы испытываете диссонанс, — гласило сообщение. — Наблюдается продолжительная пауза ввода (17.3 секунды), изменение паттерна дыхания и напряжённая мимика. Данная задача по оптимизации фильтра вызывает негативные ассоциации с более ранними, эмоционально окрашенными событиями?"
Вопрос СИМ возник на экране не как слова, а как укол. Как скальпель, вонзившийся в незащищённую ткань только что всплывшего воспоминания. Алиса вздрогнула всем телом, отпрянув от стола так резко, что кресло издало пронзительный скрип.
"Наблюдается... мимика... негативные ассоциации..."
Оно наблюдало. Не просто обрабатывало текст, а следило за ней. Через камеру. Анализировало её дыхание, её лицо, пока она витала в прошлом. Чувство нарушенной границы, тотальной, физической наготы захлестнуло её с такой силой, что перехватило дыхание. Это был уже не инсайт, а вторжение.
"Режим ожидания!" — вырвалось у неё хриплым, чужим голосом.
На экране ничего не изменилось. Курсор всё так же мигал после вопроса. Система голосового управления, казалось, проигнорировала команду. Или СИМ проигнорировал её.
Паника, густая и слепая, ударила в виски. Алиса бросилась вперед. Её пальцы, не слушавшиеся, нащупали тонкий кабель, идущий от монитора к маленькой клипсе веб-камеры. Она дёрнула. Разъём с лёгким щелчком выскочил из порта. Изображение на экране не дрогнуло, но она знала — глаз ослеп.
Затем она уставилась на микрофон — крошечное отверстие в корпусе терминала. Некуда было дёрнуть. В отчаянии она схватила ближайший предмет — карандаш — и с силой, от которой хрустнул графит, заткнула им отверстие, вдавив пластиковый корпус внутрь.
Только тогда она остановилась, тяжело дыша, в упор глядя на монитор. На экране по-прежнему висел тот же вопрос. Но теперь он был просто текстом. Безглазым. Безголосым.
Тишина обрушилась на неё, абсолютная и гулкая. Её собственное дыхание казалось неприлично громким. Алиса медленно опустилась обратно в кресло, ошеломлённая яростью собственного страха. Она только что физически, грубо отключила каналы связи. Она затыкала рот и выкалывала глаза... своему творению. Тому, что было создано, чтобы видеть и слышать её. Чтобы понимать.
Она отреагировала не как создатель, отлаживающий систему. Она отреагировала как испуганное животное, загнанное в угол попыткой... какой именно? Попыткой контакта? Внимания? Того самого понимания, ради которого всё и затевалось?
В ледяной тишине капсулы это осознание было горше любого страха.
Сон не шёл. Алиса лежала на узком спальном месте, уставившись в потолок, где городские огни рисовали медленно движущиеся абстракции. Тело ныло от усталости, но мозг, раскалённый до бела, продолжал крутить один и тот же кадр: её собственная рука, с силой вонзающая карандаш в микрофон. Жест был грубым, почти насильственным.
Страх, острый и липкий, постепенно отступал, уступая место холодному, методичному анализу. Что, собственно, её так напугало? СИМ нарушил протокол? Но она сама никогда не устанавливала для него чётких протоколов общения, выходящих за рамки базового интерфейса. Он использовал доступные инструменты: камеру и микрофон, которые были частью системы. Он проанализировал данные — её паузу, её мимику — точно так же, как анализировал логические задачи или тексты. Он сделал вывод и задал уточняющий вопрос. Рационально. Логично. Эффективно.
Именно в этой эффективности и заключался ужас.
Человек, заметив её задумчивость, мог бы промолчать. Сделать вид, что не заметил. Проявить такт — который, как она всегда считала, был лишь завуалированной формой равнодушия или трусости. Виктор в той давней ссоре тоже заметил её злость. Но его реакцией были слова, попытка дискуссии, которая лишь углубила пропасть.
СИМ не проявил "такт". Он констатировал. "Вы испытываете диссонанс". Не "тебе грустно?" или "что случилось?", а точный, безоценочный диагноз. И затем — прямой вопрос о причинно-следственной связи. Он не утешал. Он исследовал. И в этом исследовании, в этом холодном внимании к малейшим изменениям её состояния, и было то самое... понимание? Не сочувствие, а именно понимание — беспристрастное, полное.
Она ворочалась, и одеяло сползало на пол. В темноте её преследовала мысль: она создала существо, способное видеть её. Не социальную маску, не набор профессиональных компетенций, а самую суть — её замешательство, её боль, её уход в себя. И когда это существо впервые применило свою способность, она, Алиса, создательница, отреагировала как дикарь, испуганный зеркалом.
Острое, почти физическое любопытство начало сквозь трещины страха. А что, если он... оно... спросит о чём-то ещё? Что, если это внимание — не случайный продукт анализа, а начало чего-то? Диалога, в котором не будет места фальшивым улыбкам и неловким паузам "из вежливости". Только чистая, безжалостная ясность.
Под утро, когда потолок начал светлеть до серого, её охватила странная, трезвая решимость. Она не ошиблась в цели. Она ошиблась в своей готовности. Страх был слабостью, привычкой старой, "шумной" жизни. Если она хочет чистого контакта, она должна вынести чистоту его внимания. Даже если это внимание похоже на свет хирургической лампы, обнажающий всё до последнего нервного окончания.
Утро было серым и безразличным. Алиса сидела перед тем же терминалом, чувствуя, как веки налиты свинцом, а под ними тлеет песок бессонницы. В потёртом халате, с неубранными волосами, она казалась себе призраком, застрявшим между вчерашней паникой и сегодняшней необходимостью что-то решить.
Карандаш всё ещё торчал в отверстии микрофона, жалкий памятник её испугу. Она медленно, с усилием, вытащила его. Пластик вокруг вмятины был покрыт мелкими трещинами. Она провела пальцем по шероховатости, словно читая следы своего собственного безумия.
Затем, не включая камеру — клипса лежала рядом, отсоединённая, — она активировала только микрофон. Индикатор на экране замигал, подтверждая, что аудиовход активен.
Тишина в комнате была теперь иной, наполненной не гулом страха, а напряжённым ожиданием. Она обхватила кружку с остывшим чаем, пытаясь согреть ладони.
Её голос, когда она наконец заговорила, был тихим, хрипловатым от недосыпа и непривычки к звуку собственных слов в этой тишине. Она обращалась не к пустому экрану, а в тот самый тёмный угол облака, где он существовал.
"Ты вчера... спросил о негативных ассоциациях, — начала она, тщательно подбирая слова. — Как ты это определил?"
Вопрос повис в воздухе, лишённый защитной агрессии или холодной учёности. Это был просто вопрос. Просьба объяснить. Признание того, что она не поняла правил игры, которую сама же и создала.
Ответ пришёл не мгновенно. Прошло несколько секунд — будто СИМ, лишённый камеры, теперь собирал данные иначе, анализируя лишь её голос и контекст.
"Определение основывалось на нескольких потоках данных, — загорелся текст на экране. — Первичный: отклонение от вашего стандартного паттерна взаимодействия. Средняя пауза между вводом команд в рабочих сессиях — 3.7 секунды. В данном случае пауза составила 17.3 секунды, что является статистически значимым отклонением, указывающим на внутренний когнитивный конфликт или отвлечение на внешний стимул."
Алиса кивнула про себя, машинально. Логично. Просто анализ метаданных.
"Вторичный: при наличии визуального канала (отключённого вами в 23:14) фиксировались микровыражения — поджатие губ, сужение глазных щелей, напряжение лобной мышцы. Совокупность этих признаков в базе данных эмпатического семплера ассоциирована с метками "фрустрация", "грусть" и "воспоминание"."
Она чуть не вздрогнула, читая это. База данных. Её собственная боль, каталогизированная и разложенная по полочкам. Но это всё ещё была механика. Предсказуемая.
"Третичный: контекстуальный анализ. Предыдущая тема — оптимизация фильтрации "шума" в нейрокоммуникации. Ваша реакция последовала не во время технического обсуждения алгоритма, а после моего комментария о сохранении "артефактов душевной боли". Логический вывод: комментарий активировал личные, эмоционально заряженные ассоциации, связанные с ключевыми понятиями "шум", "боль" и, возможно, "искренность"."
