Эра жаворонка

— Почему дурак?

Девочка громко вздохнула, сложила на груди руки и демонстративно закатила глаза.

— Ну ясно же — он влюбился в меня. А вместо влюбляшечек делает мне пакости: толкается, дразнится, обзывается.

Вук горько усмехнулся, осознавая, что сам по отношению к Миле ничуть не лучше неведомого коварного Васьки. Воображение тут же нарисовало глаза Милы — сине-зелёные, с рыжими искорками вокруг зрачка, — высокие скулы, выгоревшие до рыжины волосы — вечно размётанные, будто девушка постоянно жила на ветру, — спортивную рельефную фигуру. У Вука защемило в груди: внезапно он понял, что Мила не разонравилась бы ему, даже если вдруг растолстела или, напротив, отощала, растеряв объём в мышцах. Янко, вообще, никогда не зацикливался на типе женских образов. Говорят, что нежная любовь ко всем дамам сразу, тёмненьким и светленьким, пухленьким и худеньким, есть побочный эффект модификации. Вук не слишком ощущал его на себе, потому что ему нужна была только одна девушка — с искристыми огоньками в глазах.

Янко, изнемогая от мыслей о Миле, сбежал в обеденный перерыв, ворвался к ней в дом, чуть ли не выломав дверь. Стиснув в объятьях, зарылся носом в растрёпанные выцветшие волосы, но Мила дала решительный отпор:

— От тебя пахнет, Вучо. Ты пил?

"Чёрт!" — сказал себе он. — "Сопло мне в ухо! Мог бы потерпеть с полчасика! Не так уж и болело". А вслух заявил:

— Чуть-чуть. Ребята отмечали благополучное возвращение.

— Чуть-чуть? — Мила с силой оттолкнула его от себя. — Это — чуть-чуть?! Да ты благоухаешь, как... Как самая вонючая лилия!

Лилии она терпеть не могла. Вук знал это. И также знал, что её родители развелись из-за пьянок отца. Мать её, не раз битая деспотом-алкоголиком, решилась на разрыв, когда Миле было лет десять. Самое время для поиска примера и образца в будущих отношениях. Наверное, поэтому Мила такая ершистая.

— Мила, я виноват...

— Прощай, — негромко, но веско произнесла она. — Забудь меня. Меня больше нет в твоей жизни. Я для тебя всегда была приятной девчонкой для приятного вечерочка. Да и была ли? А теперь ещё и выпивка. Я сама дура, слишком много вообразила себе... Прощай, — повторила она и захлопнула дверь.

Вук остался стоять на лестнице. Своего запаха он не чувствовал. А чувствовал какой-то нежный, почти детский аромат волос Милы. Необычный аромат, ранее не замечаемый...

— Итак, — начал Волощук, усаживаясь напротив Янко, — мне доложили, что вы отказываетесь читать спич, написанный нашим агентством. Позвольте узнать, какова причина демарша?

— Леонид Павлович, — как можно более дружелюбно проговорил Янко, подаваясь вперёд, — не стоит считать моё предложение демаршем. Я никому пока не сообщал о том, что нами было открыто на Тенере, но это сенсация. Это настоящая бомба! И я всего лишь хочу рассказать о ней миру. Земляне должны знать, что они не одиноки во Вселенной, что на Тенере есть жизнь, и не только растительная...

— Вот как? — председатель Концессии приподнял бровь. — Жизнь? Вы кого-то нашли?

— Да. И готовы предоставить отснятые материалы, на которых чётко видно живое существо. Тимофеев как биолог произвёл необходимые расчеты и смоделировал принципы его биомеханики и принципы его метаболизма. Не вызывает сомнения то, что существо высоко организовано и имеет зачатки разума. А, может, и полноценный разум.

— Почему — может? Вы сомневаетесь? Вы не смогли исследовать его? — Волощук, как показалось Вуку, не испытывал того волнения, которое полагалось бы при получении новости о невероятном открытии.

— Нет, не смогли. Оно умерло. Само, в естественной среде. А потом исчезло.

Волощук встал, прошёлся по царственному кабинету. Заложив руки за спину, постоял около минуты у окна, наблюдая с сорокового этажа за корабликами и яхтами в Маркизовой луже. Затем, не оборачиваясь, проговорил:

— Подумайте, Вук Драгославович, как будет вести себя среднестатистический человек, если ему вдруг сообщат, что его уютной обжитой старушке-планете, в трудах и баталиях выпестовавшей неразумное дитя свое — человечество, — взрастив от несмышлёных кровопролитных голодных эпох до эпох, может быть, в чём-то циничных и нечестных, но, по крайней мере, мирных и сытых, грозит смертельная опасность. И эта опасность идёт от новых исследуемых планет. Например, от Тенеры. Готовы ли Вы представить все последствия необдуманных заявлений? Сможете ли предугадать политические и экономические волнения, вызванные новостью об угрозе цивилизации?...

— Позвольте, но об угрозе речь не идёт и идти не может! К тем же животным на Амикайе и Моле человечество давно привыкло! Я всего лишь хочу рассказать о тихом спокойном представителе фауны без признаков агрессии, о шагающей траве, о странных кругах на почве, о волшебных кристаллах и красивых поворотах солнца вспять. Я хочу наполнить сердца зрителей гордостью за успехи человечества и поблагодарить всех, кто так или иначе вкладывался в наш полёт к далёким окраинам Вселенной. Я хочу зажечь сердца юных мечтателей, будущих покорителей космоса, я хочу...

— Всё это похвально, дорогой мой Вук Драгославович, — с еле заметным сарказмом оборвал его Волощук, отчего Янко тут же устыдился своего пафоса. — Ваше рвение понятно и достойно уважения, однако, попробуйте трезво оценить последствия официального признания наличия жизни на Тенере с учётом тех нелепых слухов, что распускаются неграмотной частью населения Земли. Вы ещё не слышали о лихорадке лектора? После посещения Филиппом Ермишиным нескольких африканских стран в рамках контракта, организованного неким образовательным институтом, в провинциях на границе ЮАР и Мозамбик зафиксировали вспышку странной болезни, по счастью пока без смертельных исходов. Заболевших не обследовали, течение болезни странное и необычное — люди будто теряют разум, но, похоже, лихорадка не слишком заразна. Назвали её в честь лектора, вещавшего, в том числе, и о флоре с фауной Тенеры. В голове у сотрудников африканского центра естественных исследований сложилось так, будто Филипп привёз лихорадку с Тенеры и именно от тенерийских червяков или грибов или кого там ещё.

— Какая чушь! После этого — не вследствие этого! К тому же сам Ермишин, вроде бы, жив и здоров!

— Чушь, но обыватель верит. Ваши пламенные речи, господин Янко, могут подстегнуть бурление, которое покуда гасится несерьёзным к нему отношением мировой науки. К тому же позвольте напомнить Вам о пункте 5.4.6.2 договора об участии в Концессии, подписанного Вами лично в здравом уме и твёрдой памяти, а будь Вы в ином состоянии, впрочем, до подписи дело бы и не дошло.

Леонид Павлович, подобрав со своего величественного стола скромную папку, протянул её космонавту.

— Страница номер двенадцать, — подсказал он.

Вук глянул на Волощука, на его сизоватые щёки и чуть обозначенный второй подбородок, на гладко зачёсанные назад волосы, цвет которых он не смог бы вспомнить за порогом его кабинета — что-то мутно-серое, как ноябрь в северном полушарии. От безукоризненного наряда председателя, от безупречной вежливости и безоговорочного внимания веяло ледяным холодом. Вук открыл названную страницу и перечитал злополучный пункт 5.4.6.2, требующий произнести речь по всемирному каналу новостей, текст которой будет составлен медиа-агентством, представляющим интересы Концессии.

— Данный параграф, господин Янко имеет ту же силу, что и параграфы, регулирующие Вашу деятельность в полёте и на Тенере. Невыполнение их влечёт за собой применение пункта 12.

Пункт 12... Вук, нахохлившись, исподлобья, не особо скрывая чувства, просверлил председателя взглядом. Тот самый пункт, из-за которого пришлось экономить медикаменты, игнорировать лекаря и тайком гнать самогон из биологической бурды. Снижение гонорара вполовину ввиду невыполненных обязательств. Кажется, Вук начинал понимать кислую физиономию Липполда, выплёвывавшего зрителю в лицо клочки жёваной туалетной бумаги. Простите, официальной тронной речи.

— Этот параграф не запрещает мне делиться рассказывать о Тенере в других средствах массовой информации, — не стал сдаваться Янко. — Я всё равно поделюсь открытием на других каналах.

Леонид Павлович мягко и вкрадчиво улыбнулся:

— О, это пожалуйста! Вы, разумеется, вольны поступать так, как велит ваше сердце. Ну, или совесть, если угодно. Делитесь на здоровье! Сообщайте в научные журналы, выступайте на развлекательных станциях, пишите книжки, ведите свои странички на порталах, выкладывайте записи в общественные пространства — ради Бога! Никаких ограничений на вашу просветительскую деятельность Концессия не накладывает.

— В чём же смысл этого ч... этого пункта 5.4.6.2? — Вук старался не кипятиться, но ругательства, приличные и не очень, шумной стайкой толпились в глотке и наперебой предлагали свои услуги.

— Естественно, в кредите доверия и критической массе. — Волощук даже и не подумал маскировать цинизм проникновенными словесами. — Каналов, порталов, сервисов, журналов и прочих источников утоления информационного голода нынче так много, что взгляд обывателя рассеивается от обилия предложения. Пять каналов по двести тысяч подписчиков не равны одному с миллионной аудиторией. Приверженцы одного пространства могут не любить и высмеивать приверженцев второго пространства и, тем самым, гасить зарождающиеся волны паники. И потом, согласитесь, одно дело, когда новость передают по официальным медиа мирового сообщества, и совсем другое, когда её преподносит сомнительная газетёнка желтоватого оттенка. Что же касается научных журналов, то кто, простите, полезет в смутные материи высоколобых? Народу комикс подавай. А подадите в виде комикса, встанете в один ряд со звёздным котиком с тремя бластерами и человеком-молекоборгом.

— Ничего, я попробую, — упрямо пообещал космонавт. — Капля камень точит.

— Ни в коем разе не будем препятствовать, — с корректной издёвкой ответил Волощук. — Капайте, точите, а пока вот, собственно, текст.

Он протянул Вуку два заламинированных листочка. По особо плотному покрытию и его радужному отблеску Янко определил, что листы — со встроенным подсказчиком. С очень недешёвым подсказчиком, воздействующим не на связки, а на речевые центры в мозге.

— Мы можем себе позволить, — сказал Леонид Павлович, заметив заминку Вука и правильно её истолковав. — Предотвращение паники стоит дешевле её ликвидации.

Янко с раздражением пробежался глазами по строчкам. Пустой, ничего не значащий текст. Победа, прорыв в науке, передовые технологии, шаг вперёд всего человечества, подтверждение смелых гипотез и прочее тру-ля-ля, из-за которого он так раскипятился в последний день перед отлётом, лёжа в постели с Милой. Кислятина, разливающаяся по его лицу, наверняка сейчас соответствовала той мине, что нацепил на себя Липполд в момент произнесения официального спича. Но сумма того стоила... Сумма, на которую он мог бы до конца жизни содержать Милу и трёх-четырёх гипотетических детей.

— Когда выступление? — мрачно проговорил пилот.

— Через неделю. Мы пришлём за вами геликоптер, трансляция будет проходить в Вене.

От волнения ли, от злости ли, у Вука запульсировало в голове, и кто-то невидимый принялся шустро перелистывать книжечки в черепной коробке, что выводило из себя больше, чем собственно боль. Пилот встал, направился к выходу, но у двери кабинета председатель Концессии его приостановил:

— Вук Драгославович. Одну секундочку. Меня просили передать вам вот это.

В ладонь Вука легла тиснёная визитка с буквами TENERA в золотом треугольнике.

— Послеполётный синдром есть в той или иной степени у каждого. Буду рад, коли справитесь сами, — добавил Леонид Павлович, — Если же станет совсем плохо, попробуйте обратиться по этому адресу.

Адрес на карточке был простым: Каменноостровский проспект, дом Лидваль, под пауком. Вук сунул визитку в карман и тут же забыл о ней. Забыл намеренно, усилием воли вычеркивая признание его больным. Подобная оценка со стороны сильно ранила его самолюбие: прочие коллеги выглядели вполне себе ничего, и он на их фоне не желал казаться слабаком. По традиции его с Тимофеевым по прилёту на космодроме встретили коллеги-тенерийцы. Зелинский крепко пожал руку, Горохов смял в порывистых объятьях, Черезов тоже приобнял, но не хрустел косточками по примеру Юрки, а деликатно похлопал по спине. Все они смотрелись молодцевато и лучились здоровыми жизнерадостными улыбками...

На улице, сидя на лавке под раскидистым каштаном, Янко яростно опрокинул в себя бутылёк с виски и расслабленно, чувствуя, как шуршание в башке постепенно затихает, просидел около четверти часа. Мимо прогуливались барышни с голыми коленками и голыми, по последней моде, спинами — до заветной ямочки возле копчика. От вида коленок и ямочек Вук пришёл в радостное возбуждение, не преминув, впрочем, отметить ненормальную амплитуду эмоций от ярости до почти счастья.

Чтобы разбавить кислятину официальности, Вук вернулся к раздумьям о нелепых смертях тенерийцев. С мультилинка он вышел в Сеть, дабы внимательно рассмотреть города, лежащие в радиусе ста километров от Гуэльмима. Он насчитал семь населённых пунктов, два из которых тут же отбросил, посчитав, что они находятся слишком далеко. Поколебавшись, отбросил еще два совсем крохотных городка, явно не имеющих ни одного отеля, со служащими которых Вук смог бы объясниться. В трёх оставшихся Янко нашёл десяток гостиниц, открытых для букинга.

В первых нескольких гостиницах его даже слушать не стали, потребовав ордер Интерпола на предоставление информации. С ними Вук решил разобраться позже с помощью той же "открывашки", если понадобится.

— Я детектив, — наконец представился он скучающему на ресепшене администратору из очередного отеля с пышным названием "Мекка". — Ищу европейца, который четыре года назад обманул отца, ограбил его и сбежал с женой брата. Брат уже долгое время разыскивает вора. Мы узнали, что негодяй прибыл именно в ваш город. Возможно ли как-то выяснить, не останавливался ли он в вашем отеле?

— Четыре года... Давно... Зачем брат его ищет? — молодой араб с ресепшена заговорил на английском чисто и почти без акцента.

— Простить хочет.

— Простить?! Разве можно такое прощать?! Он не мужчина, если такое простит!

— Он при смерти и хочет уйти с чистой душой.

Араб запыхтел, зафыркал и после напряжённой душевной борьбы и работы мысли, просиял:

— Э! У брата хитрость! Делает вид, что умирает, а сам хочет отомстить!

"Бедный малыш, — подумал про себя Вук. — Ты уже отравлен миазмами подлости и неверия". Вслух он ничего не сказал, только неопределённо хмыкнул.

— Сейчас. Одну минуту. — Курчавый администратор, скрывшись на некоторое время из поля видимости, появился с огромным талмудом в руках.

— Бумага! — восхитился Вук.

— Да, уважаемый. Мой дед говорит, что бумага надёжна. Никак ему не втолковать, что это не так. — Он полистал гроссбух, бормоча себе что-то под нос. — Немного у нас европейцев было. Тут такая дыра... Выучусь и уеду отсюда... Э! Кое-что есть! Только...

— Что?

— Я не могу предоставить вам никаких записей. Вы понимаете, что это незаконно?