Когда, призвав темную сторону, Дуку швыряет зазубренный обломок дюрастилового стола, негромкий шепот мамы «Я знала, что ты придешь за мной» сдувает смертоносный снаряд в сторону.
Голова заполнена дымом от тлеющего угля в грудной клетке, мысли путаются в нарастающем громе. На Ааргонаре, Джабииме, в лагере тускенов на Татуине этот дым туманил рассудок, ослеплял и заставлял барахтаться во тьме, как безмозглая машина, предназначенная для убийства. Но здесь и сейчас, на чужом корабле, микроскопической живой клетке в бескрайней стерильной пустыне космоса, ярость и страх рвутся не внутрь, а наружу. Разум Анакина чист как хрустальный шар.
И в этой ясной чистоте существует лишь одно дело.
Решение.
И Анакин принимает его.
Он решает победить.
Он решает, что Дуку должен потерять руку, ту же самую кисть, которую забрал.
Решение — есть реальность: клинок движется по его воле, и синее пламя испаряет черный кореллиан-ский шелк, прожигает плоть и режет кость, и меч ситха падает на пол, а за ним тянется струйка дыма, пахнущего палеными волосами и сгоревшей плотью. Рука падает в алом росчерке все еще зажатого в ней клинка, и сердце Анакина поет, провожая ее.
Скайуокер перенаправляет Силу, и та приносит ему оброненное оружие.
А затем Анакин забирает и вторую руку противника.
Дуку рушится на колени, лицо белое, рот безвольно раскрыт. Его меч — в руке победителя, а Скайуокеру открывается видение будущего: два клинка, скрещенные на горле графа Дуку.
Но здесь и сейчас истина опровергает сон. Оба меча — в его руках, и у того, что сжимает его живая ладонь, клинок — цвета крови.
Дуку, съежившись, в шквале ужаса, все же находит в сердце надежду. Он думает, что ошибся, что Палпатин не предал его, что все идет согласно плану…
До тех пор, пока не слышит слова:
— Великолепно, Анакин! Хорошо! Я знал, что ты справишься!
До тех пор, пока не понимает, что произносит их голос канцлера. И осознает, что последует дальше.
— Убей его, — говорит Палпатин. — Убей его сейчас же.
В глазах Скайуокера он видит лишь пламя.
— Канцлер, прошу вас! — отчаянно и беспомощно всхлипывает Дуку.
Аристократизм исчезает, храбрость — лишь горькое воспоминание. Он низко пал — он умоляет сохранить жизнь, как умоляли его собственные жертвы.
— Прошу вас, вы же обещали мне неприкосновенность! Мы заключили сделку! Помогите мне!
И мольбы дают результат — каплю милосердия, равную той, какую отпускал он сам.
— Сделка могла состояться, если бы вы отпустили меня, — холодно отвечает Палпатин. — Но меня использовали, как приманку, чтобы убить моих друзей.
И тогда Дуку понимает, что все действительно идет согласно плану. Плану Сидиуса, не его. Воистину джедайская ловушка, но джедаи — не жертва.
Приманка.
— Анакин, — негромко говорит Палпатин. — Прикончи его.
Годы тренировки останавливают Скайуокера; он смотрит на Дуку и видит не ситха, а сломанного, разбитого, съежившегося от боли и страха старого человека.
— Я не…
Но когда Палпатин взрывается криком: «Не медли! Давай!», Анакин понимает, что это совсем не приказ. Собственно, это именно то, чего он ждал всю свою жизнь.
Разрешение.
А Дуку…
В последний раз встречаясь взглядом с Анакином Скайуокером, граф Дуку понимает, что его обманули не только сегодня, ему лгали долгие годы. Он никогда не был истинным учеником. Как никогда не был наследником славы и могущества ситхов. А был всего лишь инструментом.
Вся его жизнь — все победы и все сражения, все принципы и все жертвоприношения, все, что он когда-либо совершил, все, чем владел, все, чем был, все мечты и видения будущего… все это — жалкая подделка. Фон для вот этого.
Он существовал лишь для него.
Чтобы стать жертвой первого хладнокровного убийства, совершенного Анакином Скайуокером.
Первого, но уж будьте уверены, далеко не последнего.
Затем клинки скрестились на его горле, как ножницы.
Клинк…
И все, что было им, стало ничем.
* * *
Убийца и убитый слепо разглядывали друг друга.
Убийца сморгнул.
Это сделал я.
Взгляд отрубленной головы был устремлен на что-то, не видимое живым. Отчаянной мольбе, замерзшей на губах, эхом отвечала тишина. Обезглавленное тело рухнуло, из перерезанной трахеи вырвался негромкий вздох. Тело согнулось в прощальном поклоне перед силой, которая вырвала его из мира живых.
Убийца снова моргнул.
Кто я?
Мальчик-раб на пустынной планете, ценимый лишь за ошеломительный талант механика? Легендарный гонщик, единственный из людей, кто выжил и победил? Непослушный, своевольный ученик великого джедая и причина всех его неприятностей? Звездный пилот? Герой? Возлюбленный? Джедай?
Можно ли быть всем этим сразу — или хотя бы одним! — и все-таки совершить то, что он совершил?
Он уже знал ответ — в ту же секунду, когда осознал, что нужно задать вопрос.
* * *
Палуба под ногами вздыбилась, когда крейсер обдало еще одним залпом турболазерного огня. Отделенная от туловища голова с раскрытыми пустыми глазами подпрыгнула, укатилась, и Анакин проснулся.
— Что?..
Ему снился сон. Он летал и сражался, и сражался опять, во сне он мог делать все, что пожелает. Во сне его поступки были правильными просто потому, что он хотел их совершить. Во сне не было правил, только власть.
И власть принадлежала ему.
А теперь он стоял над обезглавленным трупом, на который был не в силах смотреть и от которого не в силах был отвернуться, и медленно осознавал, что сна вовсе не было, что все произошло наяву, что мечи до сих пор у него в руках, океан неверных решений, в который он погрузился, сомкнулся у него над головой.
И он тонет.
Меч мертвого человека выпал из разжавшихся пальцев.
— Я… я не сумел остановиться…
И прежде чем слова сорвались с его губ, он понял, что лжет.
— Ты хорошо поступил, Анакин, — голос у Палпатина был теплый, как рука, обнимающая за плечи. — И не только хорошо, но и правильно. Он был слишком опасен, чтобы сохранять ему жизнь.
У канцлера все получается складно, но когда Анакин повторяет его слова про себя, то не может поверить в истину Палпатина. Дрожь, родившаяся между лопатками, угрожала завладеть всем телом.
— Он был безоружным пленником…
Вот она — простая и непереносимая — истина. Она жжет, как клинок лазерного меча, но цепляться можно лишь за нее. И каким-то образом чувствовать себя немного лучше. Немного сильнее. Можно опробовать еще одну правду: не ту, где он не сумел остановиться, а…
— Не следовало так поступать, — произнес Анакин, и теперь его голос звучал ровно, спокойно и решительно.
Теперь можно осмотреть труп у своих ног. И даже — отрубленную голову.
И посчитать их тем, что они есть.
Преступлением.
Он стал военным преступником.
Вина ударила как кулак. Анакин ощутил ее — мощный удар, от которого в легких не осталось воздуха и подогнулись колени. Вина легла на плечи, как бремя: невидимый груз, невыносимый для смертного, раздавливающий под собой жизнь.
Анакин не сумел отыскать названия. Все, что он смог произнести: «Это было неправильно».
И фраза подвела черту.
Это было неправильно.
— Глупости! Что толку его разоружать? Он обладал могуществом, которое тебе и не снилось.
Анакин покачал головой.
— Все равно. Джедаи так не поступают. Корабль опять содрогнулся, погас свет.
— А ты никогда не замечал, что джедаи поступают… — спросил Палпатин, невидимый в темноте,-…не всегда правильно?
Анакин повернулся к чернильной тени генеральского кресла.
— Вы не понимаете. Вы не джедай. Вам не дано понять.
— Анакин, послушай меня. Сколько жизней ты спас одним ударом меча? Сможешь их сосчитать?
— Но…
— Анакин, все было правильно. Может, ты совершил не поступок джедая, зато верный поступок.
Совершенно естественный. Граф забрал у тебя руку, ты должен был отплатить ему тем же. И месть обоснованна.
— Месть не бывает обоснованной. Не может быть.
— Не будь ребенком, Анакин. Месть — основание справедливости. Справедливость начинается с возмездия, а месть — порой единственная справедливость, на которую уповают многие. Больше им надеться не на что. В конце концов, разве ты убил впервые? Разве Дуку заслужил больше жалости, чем Народ Песка, который замучил твою мать до смерти?
— Но это же совсем другое!
В кочевье тускенов он потерял рассудок; он стал силой природы, стихией, не делающей различий, намерения или желания убить в нем было не больше, чем в песчаной буре. Тускенов убили, вырезали, искромсали — но произошло это не по воле Анакина. Ему даже казалось, что убийства совершил кто-то другой. Это как история, которую рассказывают тебе и которая не имеет к тебе никакого отношения.
Но Дуку…
Дуку был убит.
Им.
Намеренно.
Здесь, в генеральской каюте он взглянул в глаза другого существа и хладнокровно решил оборвать его жизнь. Он мог выбрать правильно. Он мог свернуть на другой путь.
Вместо этого…
Скайуокер посмотрел на отрубленную голову Дуку.
Этот выбор не переделать. Назад пути нет. Как любит говорить мастер Винду, второго шанса не существует.
Анакин не был уверен, нужен ли ему второй шанс.
Он никак не мог все обдумать. Как не мог заставить себя вспомнить мертвецов на Татуине. Анакин прижал ладонь к глазам, словно этот жест помог ему прочистить память.
— Вы же обещали никогда об этом не говорить!
— И не будем. Как не нужно обсуждать сегодняшнее происшествие. Я всегда хранил твои тайны, не так ли?
Впечатление было такое, будто тень обрела голос.
— Д-да… да, разумеется, канцлер, но… Анакину хотелось забиться в самый дальний угол; дайте возможность остановиться хоть ненадолго — на час, минуту,и он возьмет себя в руки и найдет способ продолжать жизнь. А ему придется жить. Больше нечего делать.
Особенно когда невозможно оглянуться назад.
Обзорная стена за генеральским креслом расцвела ионными выхлопами торпед. Дрожь палубы переросла в постоянную тряску, набирая силу и амплитуду при каждом попадании.
— Анакин, мои узы, прошу тебя, — произнесла тень. — Боюсь, корабль разваливается. Не знаю, следует ли нам оставаться на нем, когда это закончится.
В сложном переплетении Великой силы магнитные замки наручников отпечатались четко, как текст ОТОПРИ МЕНЯ ТАК; хватило простенькой мысли, чтобы они разомкнулись. Тень отрастила голову, затем плечи, последовал короткий митоз, в результате которого кресло осталось стоять, а отделившийся клочок мрака превратился в Верховного канцлера.
Палпатин с удивительной для страдающего пленника прытью устремился к лестнице, перелезая через обломки, усыпавшее полутемное помещение.
— Идем же, Анакин! У нас мало времени. Экраны вспыхнули белым пламенем; одна из торпед, должно быть, повредила гравитационные генераторы: корабль словно перевернулся, заставив Палпатина вцепиться в перила, а Скайуокера опрокинув на палубу, которую вдруг перекосило градусов под сорок пять.
Анакин скатился в груду раздробленного облегченного пермакрита.
— Оби-Ван!
Скайуокер вскочил на ноги и раскидал обломки, которые похоронили под собой джедая. Кеноби лежал неподвижно, глаза закрыты, на волосах запеклась смешавшаяся с пылью кровь.
Выглядел учитель хуже некуда, но Анакин стоял над телами слишком многих друзей на многих полях сражений, чтобы впадать в панику при виде крови. Прикосновение к шее Оби-Вана подтвердило, что пульс бьется сильно, а сквозь тело нескончаемым потоком струится Великая сила. Дыхание ровное, кости не переломаны: контузия, не больше.
Очевидно, голова у Кеноби будет покрепче внутренних переборок крейсера.
— Оставь его, Анакин. Времени нет, — Палпатин свисал с лестницы, обвив обеими руками столбик перил. — Здесь сейчас все развалится…
Значит, будем дрейфовать вместе.
Анакин поднял голову к Верховному канцлеру, и в эту минуту Палпатин ему вовсе не нравился, но Скайуокер напомнил себе, что смелость Палпатина в другом. Этот человек — не солдат, он не может правильно оценить свою просьбу.
— Его судьба, — строго сказал Анакин на тот случай, если канцлер не понял, — не будет отличаться от нашей.
Оби-Ван без сознания, канцлер ждет, ответственность за жизнь друзей тяжело ложится на плечи, зато помогает восстановить равновесие. Когда некого звать на помощь, рассчитываешь на себя. Нет выбора.
И это как раз то, для чего он рожден: спасение окружающих.
Великая сила отыскала и принесла меч Оби-Вана Анакину в ладонь, Скайуокер прицепил оружие на пояс рыцаря, взвалил бесчувственное тело на плечи, позволил Силе подтолкнуть себя и легко взбежал по накренившемуся полу.
— Впечатляет, — заметил канцлер, но затем бросил многозначительный взгляд на лестницу, которую изменившаяся сила тяжести превратила в вертикальный утес. — Что теперь?
Прежде чем Анакин придумал ответ, безумная гравитационная волна качнула крейсер, словно маятник. Люди повисли за перилах, а каюта потекла вокруг них. Сломанные кресла и обломки стола, груды мусора соскользнули к противоположной стене, а лестница из отвеса превратилась в рифленую полосу.
— Говорят, — Анакин кивнул на дверь к турбо-лифтам, — когда Великая сила запечатывает шлюз, она же открывает иллюминатор. После вас, канцлер.
Глава 5
ГРИВУС
Седьмая эскадрилья АИР-170 присоединилась к машинам четвертой эскадрильи для разгона истребителей, обороняющих флагман Торговой федерации. Пилоты-клоны уничтожали дроида за дроидом с такой аккуратной педантичностью, будто сами были автоматами. Когда в разлетающийся шар чрезмерно перегретого газа превратился последний «стервятник», клоны ушли, оставив «Незримую длань» на растерзание пятой ударной группе, которая насчитывала три каракки — «Честность», «Неукротимый» и «Стойкость» — и поддержку в виде дредноута «Маc Рамдар».
Пятая ударная группа организовала треугольник, где вершинами были каракки, а центром дредноут; они находились на более высокой орбите и прижимали «Длань» к планете. Турболазеры слой за слоем обдирали с флагмана защиту, хотя «Длань» не оставалась в долгу. «Маc Рамдар» уже пострадал и теперь представлял собой неподвижную мишень, на которую и был направлен ответный огонь. От «Неукротимого» осталась почти пустая скорлупка: экипаж по большей части эвакуировался или погиб, кораблем управляли капитан и вахта на мостике. Каракка неуверенно болталась в конусе выхода, предотвращая любую попытку «Длани» сбежать.
