Обещай мне вернуться

— Не пойду-у я в этот дурацкий медициински-ий! Ни за что-о не пойду-у! — хлюпала Майка на плече у доброй Любаши. — Ну что за наказание! Ой, представляю, каково врачам на гражданке приходится...

— Еще и не так приходится, — ворковала Любаша. — Я дома, в Лапшиновке, на таких нагляделась умельцев! Он сейчас к тебе, а вечером к бабке-знахарке. Таблетки пьет да для верности лопухами заедает — горе одно. Молитвами лечатся, святой водой да наговорами. Темный народ...

— Товарищ командир

—

О победе под Сталинградом Женя узнал, когда его перевели в общую палату. Он раскрыл захватанную множеством рук газету, чтобы узнать подробности. С удовольствием прочитал, сколько сбито самолетов, сколько захвачено танков, полюбовался на фотографию колонны пленных немцев... "Эх, жалко, что без меня!" Он дошел до последних страниц... И обмер, увидев на фотографии в газете знакомое лицо. В черной траурной рамке. Рядом — короткая заметка:

"Гвардии майор Самойлов в воздушном бою один сбил девять фашистских бомбардировщиков. Но и сам погиб в неравной схватке, будучи атакован четверкой вражеских истребителей. Отважному летчику было присвоено звание Героя Советского Союза посмертно".

"Командир..."

— Эй, пацан, ты чего? — сосед, сообразив, что с Женькой случилось неладное, подошел к нему.

— Командир это... Мой... — одними губами прошептал парень.

Сосед, оглянувшись, не идет ли сестра, дохромал до своей койки и вытащил из-под матраса флягу.

— На, хлебни. Полегчает. Я-то уж знаю...

Но от нескольких обжигающих глотков ядреного самогона легче не стало.

Все время до отбоя Женя пролежал молча, отвернувшись к стене и кусая угол подушки, чтобы никто не видел его слез.

Удрав из дома и получив в военкомате долгожданное направление в училище, Женя сел в поезд, забрался на багажную полку и уснул, сунув под голову вещмешок. Ему снилось, будто мать варит мясные щи. Пахло до того вкусно, что слюнки текли. Он еще с улицы учуял этот запах, прибежал домой и теперь крутился рядом с плитой, поминутно спрашивая:

— Мам, ну готово? Нет? А скоро будет?

Проснулся — а мясом наяву пахнет. Внизу шел пир горой. Попутчики, все сплошь военные, достали свои припасы и вскладчину накрыли такой стол, что у мальчишки глаза разбежались. Тушенка, сгущенка, колбаса, паштет какой-то в жестяной банке, и даже рыбные консервы. Женька и до войны нечасто такое видывал. Майор в летной форме потянул его за ногу:

— Слезай, парень, чаи гонять будем. Голодный небось?

Долго упрашивать не пришлось. Есть теперь хотелось всегда. Продукты приходилось экономить. Если б тетка изредка не выменивала что-то на толкучке, было бы совсем худо.

Женя слез, вынул из мешка свое сало и выложил его на общий стол.

— У меня тоже есть! Во!

— Ишь ты, запасливый какой, - усмехнулся летчик, щедро отрезая попутчику толстый кружок копченой колбасы и шлепая его на хлеб. — Рубай, не стесняйся. У нас тут всё общее.

Тут паренек как следует разглядел своего собеседника и даже о еде забыл. У майора наград было столько, что и во сне не привидится. "Эх, мне бы так!" Майор Жене тушенку пододвинул, а сам давай расспрашивать:

— Куда едешь?

Говорить с набитым ртом было неудобно. Мальчишка прожевал большой кусок колбасы и ответил:

— В Тамбов.

— К тамбовским волкам в гости, значит? — сострил кто-то.

Вагон грохнул хохотом.

— Зачем к волкам? — не обиделся Женя. - В летное училище еду. Военкомат направил.

— А летать-то хоть умеешь? - хитро прищурившись, спросил майор.

— Умею. В аэроклубе на У-2 летал. Вот и летная книжка.

— Н-да, часов у тебя негусто, а, герой?

Это "герой" и сам знал.

— У меня еще... Вот, "Ваши крылья". Мне эту книжку в аэроклубе сам начальник училища подписал.

На титульном листе красовалась размашистая надпись синими чернилами: "Будущему ястребку Жене Мятникову в день окончания аэроклуба! Летай выше всех, дальше всех, быстрее всех!" И подпись: Анисимов.

— Ани-и-симов? — удивился майор. — Сергей? Как же, как же, знаю. Вместе в финскую воевали. Этот ни хвалить, ни ругать зря не станет. В каком он у вас звании?

— Капитан.

— Ишь ты, уже капитан. Время-то как летит. Инструктором был у вас?

— Нет. Он только экзамены у нас принимал. Сказал — приходи учиться, возьмем без разговоров! Вот я и еду.

— Хорошо сдал, значит? Ну-ка, ну-ка, расскажи.

— Сперва-то меня в аэроклуб брать не хотели. Посмотрели документы - всё, здоров, хорош. Происхождение самое что ни на есть пролетарское. Лет вот только маловато. Пятнадцать всего стукнуло. Но я долговязый был и жилистый. Тетка все бухтела: "Вымахал длиннющий, как неделя до получки, прости господи! Одежи на тебя не напасешься. Вот я тебе кирпич на голову привяжу, чтоб больше не рос!"

"Комсомолец?" — меня на комиссии спрашивают.

Подумали они там, посовещались, — ладно, говорят, ступай. Мы насчет тебя еще покумекаем.

"Ну всё, - думаю. — Засыпался. Не возьмут. Мал еще".

Потом инструктор нас всех выстроил и рассказал, что кормежка, комбинезон летный и учеба — всё-всё нам бесплатно!. Потому что стране нужны летчики. Вот радость-то! Я сразу вообразил, как тетке про это скажу, если она опять ворчать надумает. Жили-то бедно.

Так и пошло. Днем ходил в школу, а вечером — бегом на занятия в аэроклуб. Старался не пропускать ни единого раза. Даже, помню, с ангиной, от температуры весь красный, — и то пришел. Во как летать хотелось!

Тетка-то сперва поворчала немного — дескать, чего тебе на земле не сидится, дуралей. Выучился бы, мол, на бухгалтера аль на товароведа, хорошая профессия и денежная. Потом привыкла. Соседи ей втолковали, что летчики страсть сколько много получают, — она и заткнулась.

Два года проучился, в мае сорок первого закончил. Школьные экзамены совпали с выпускными в аэроклубе. Уставал, конечно, смертельно. Только до койки добредал — и сразу засыпал, как убитый.

Экзамены принимали по одному в день. Комиссия к нам тогда приехала и военные какие-то с петлицами. Ну, теорию-то мы все назубок знали. Все "отлично" получили. А на полетах были и которые срезались. Один дурак у нас пофорсить решил, на бреющем пройтись, да расстояние плохо рассчитал и винт об землю поломал. Инструктор весь красный, чихвостит его по-всякому, кулаком грозит: "Чему я тебя, балбеса, — орет, — только учил!"

Из летного училища к нам на экзамен капитан какой-то приехал. В темно-синей форме, с орденом, в кожаном реглане. Козырек фуражки блестит, сапоги сияют! Мы все стоим, смотрим на него, рты разинув. А он нас по одному вызывает. И не по списку, а как придется. И вдруг называет мою фамилию. У меня сразу душа в пятки! Инструктор мне шепчет: " Давай, Мятников, не подкачай!"

Ничего особенного-то и не спрашивали. Полет по кругу, виражи, бочка, горка, штопор. Петлю — и то необязательно было выполнять. А я выполнил. Аж два раза.

Ну, отлетался, сажусь. Костя-инструктор меня по плечу хлопает — молодец, дескать. Тот, пришлый, гляжу, тоже довольный, улыбается. "Оперились, — говорит, — наши соколята".

Как результаты объявили, он нам аттестаты пилота вручал. Меня подзывает, руку жмет: "Молодчага ты, Мятников Евгений. Работаешь, учишься?"

Ну, я врать не стал. "Учусь, - отвечаю. - В школе. В девятый класс перешел".

"В школе еще? Да лет-то тебе сколько?" "Семнадцатый, — говорю, — пошел".

"Жалко, — говорит, — маловат ты покамест. Исполнится восемнадцать - приходи, возьмем без разговоров. Ты ж прирожденный летчик. А пока вот, держи, герой". И тут же подписал "Ваши крылья" и мне вручил. А я, товарищ майор, знаете, об этой книжке с двенадцати лет мечтал! У дружка разок почитать брал — оторваться не мог, такая книжка! Ужасно отдавать не хотелось. А своей у меня не было. Дорогая больно, семь рублей целых. Тетка удавилась бы, а денег не дала. Ну вот. Тут я прямо от гордости чуть не лопнул. Стою — рот до ушей.

А он наказывает: "Скажи мамке — пусть кормит тебя как следует. Подрастешь — и на будущий год приходи".

А там война началась. Я сперва окопы рыл, потом в школу вернулся, в девятый класс. А как немцы подошли — удрал от тетки и в военкомат. Ну, год, конечно, приписал себе. А то б направления не дали.

Было много такого, чего Женька, понятное дело, майору рассказать не мог. Еще не отгорело в нем то, что увидел он за день до отъезда...

Валерка. Друг. Так и не решился ему написать. Как он там? Жив ли?

С Валеркой Говоровым они были приятели не разлей вода, даром, что тот был старше. С того памятного дня, когда Валеркин фанерный самолетик покрошил винтом теткины грядки, Женька стал бредить авиацией. В сорок первом Валерку призвали сразу, а приятеля его военком завернул с порога - мал, дескать, еще. Теперь друг летал в действующем полку, уже был в боях и даже сбил фрица. Писал с фронта, что летают много, что высший пилотаж нужен не только для воздушных парадов, в бою он ой как пригождается, а вот держать строй надо учиться на месте. "Я, Женька, когда в первый раз в бой пошел, ничего разобрать не мог. Одно дело в училище фигуры отрабатывать, а другое - вертеться, как уж на сковородке, когда на тебя сверху двое и сзади двое. Ничего, обвыкся. От врагов не прячусь, драки не боюсь. А ты, Женька, не горюй, — заканчивал письмо Валерка. - Настанет и твой черед, успеешь еще, навоюешься. А коль совсем невмочь станет — сам знаешь, что делать надо. Ну, будь здоров. И не вешай нос".

В тот осенний день Женя возвращался из школы длинной дорогой, через парк. Домой идти не хотелось. Фашисты подступали всё ближе, город начали бомбить. Самые ушлые эвакуировались, а тетка стала обделывать какие-то темные делишки. К ней постоянно шлялись сомнительные типы, она шушукалась с ними и таскала домой тугие свертки.

Старшая сестра, уже совсем взрослая Нюрка, крутила роман с женатым интендантом и приходила домой заполночь. Тетка караулила непутевую дочь у калитки, визгливо ругала и драла за косы: "Только принеси мне в подоле! На порог не пущу — иди куды хочешь!" Нюрке же хоть бы хны: наскоро проглотив на кухне холодную картошку, она отправлялась спать, а утром снова удирала к своему интенданту. Женька втихомолку злился на Нюркиного кавалера, но не из-за сестрицы — на ее сердечные дела ему было глубоко начхать — а из-за того, что тот не на фронте. "У-у, крыса тыловая!"

Младшую, Машку, тетка каждый день посылала на базар торговать зеленью и яблоками. Женя делал в доме всю мужскую работу — дров наколоть, воды натаскать, калитку починить, курицу зарубить. От такой жизни просто выть хотелось, поскорей бы уж этот проклятый год кончился. А там летное училище, а потом - синяя форма с "курицей" на рукаве и небо, небо.

"Тетка только рада будет от меня избавиться, — невесело размышлял мальчишка. — Только и слышно: поскорей бы тебя забрали, дармоеда, по аттестату хоть какие-то деньги капать будут. Тьфу!"

"И чего в фабзавуч не пошел, — пилила племянника Ефросинья, — там и кормят, и одевают, да еще и стипендию платят! Потом на заводе бы работал, там, говорят, паек хороший дают! Всё польза от тебя".

"Нет, только не в фабзавуч, — решил Женька. — Потом одна дорога — на завод, и прощай, полеты. К Говоровым, что ли, заглянуть? Вдруг от Валерки что есть?"

Взревела сирена ПВО. Это была уже не первая воздушная тревога в городе, но привыкнуть к ней было невозможно. Женя понял, что не успеет добежать до ближайшего убежища: в воздухе уже слышалось проклятое гудение вражеских самолетов, которое он ненавидел больше всего на свете. Сирена продолжала выть. Поскользнувшись на размокшей глине, он на пузе съехал в канавку, через которую был переброшен горбатый бревенчатый мостик. Вцепился в сваю, отдышался и замер.

Вокруг загрохотало; мальчишка чувствовал, как вибрирует под потными ладонями деревянная свая, как вздрагивает от разрывов земля. Он в бессильной злобе стукнул кулаком по свае. "Вот буду летать — я вам покажу!"

Ухнуло где-то рядом. Женька вжался в глину.

"Ой-ой-ой! Чёрт, вот как накроет сейчас! Каак мост обвалится! Деревянный же, хлипкий... Или осколок попадет"

Когда все стихло, Женя на четвереньках выбрался из-под мостика, попытался кое-как отчистить перемазанные в глине штаны и куртку и, обходя воронки, пошел к дому Говоровых. Если Лерка дома, можно у нее щетку попросить...

Свернув на свою улицу, мальчишка остолбенел. На месте Валеркиного дома и двора зияла огромная воронка. От соседней кирпичной трехэтажки, построенной перед войной для работников культуры, осталась только одна стена. Проезд через улицу был перекрыт обломками битого кирпича, специальная бригада быстро разбирала завал. Женя, едва переставляя ноги, двинулся туда, где раньше был двор.

Тут же толпились вернувшиеся из убежища соседи Говоровых. ____________________________________________________________________________________________ До Жени долетали обрывки разговоров:

— Ой, беда, беда-то какая!

— Как накрыло — никто вскочить не успел...

— А профессор-то все шутил: нет, согласно закону больших чисел в наш дом бомба не попадет!

— А вот поди ж ты...