Анна Каренина. Не божья тварь

Однако пора на скачки!.. Вронский уезжает. Но зато приезжает муж.

"Вот некстати; неужели ночевать?" — подумала она, и ей так показалось ужасно и страшно все, что могло от этого выйти, что она, ни минуты не задумываясь, с веселым и сияющим лицом вышла к нему навстречу и, чувствуя в себе присутствие уже знакомого ей духа лжи и обмана, тотчас же отдалась этому духу и начала говорить, сама не зная, что скажет".

Ну, то, что Анна начинает убедительно лгать ни минуты не задумываясь, для нас уже не новость. Ложь и обман привычны и легки ей. Она беременна, она только что демонстрировала Вронскому страшную депрессию и дрожание рук — и вот она уже мило щебечет при виде мужа. И по ее радостному виду ни за что и не догадаешься, что эта женщина была в такой печали лишь час назад. Да, Анна умеет и показывать, и скрывать то, что считает нужным показать или скрыть. "Она говорила очень просто и естественно", подчеркивает Толстой, только слишком много (частая ошибка лжецов: стараясь скрыть ложь, они становятся слишком говорливы).

С ложью все понятно. А вот что же ей могло показаться таким ужасным и страшным, что могло выйти от этого? И от чего от этого? От внезапного приезда мужа и его решения остаться здесь ночевать, если он того пожелает? Но ведь спала же она с ним еще не так давно, прекрасно совмещая его и Вронского, и ничего ужасного в этом не было, ее даже сны эротические на данную тему посещали. Или...

Или она решила не предупреждать Вронского о том, что приехал муж?! Стравить их? Ведь с Вронским у нее назначено свидание после скачек — "нынче, в час", то есть в час ночи! Тогда действительно все могло быть ужасно и страшно: ни о чем не подозревающий любовник поздно ночью приходит в дом, а там муж... Результат такого потрясения мог быть действительно непредсказуемым.

Кстати, эта ее мысль — стравить мужа с любовником, ни о чем последнего не предупреждая, — появится в романе еще раз. Поэтому и в данном случае эта версия кажется мне наиболее вероятной.

И вот Анна начинает всячески мужа обхаживать, демонстрируя ему ну очень большую радость по случаю его приезда — она выходит к нему, она щебечет "с веселым и сияющим лицом", она "говорила весело, быстро". Однако — "с особенным блеском в глазах". Мы еще не раз встретимся с этим особенным блеском в ее глазах — и всегда это будет злой блеск. И сказано это будет Толстым ясно и прямо.

И вот она продолжает щебетать вокруг мужа, активно демонстрируя ему свою радость и удовольствие от его визита, даже просит его остаться на чай, даже интересуется его здоровьем, но... "Но Алексей Александрович теперь не приписывал этому тону ее никакого значения. Он слышал только ее слова и придавал им только тот прямой смысл, который они имели". Он уверен: ее радость показная, ее сердце занято другим, а ее слова лишь дань приличиям, лишь внешнее соблюдение их брака. И он привычно, как и всегда, пошучивает в ответ, но больше даже и не пытается искать в ее словах прежнюю искренность. Но зато она все так же весела и даже весьма убедительно собирается ехать с ним вместе на скачки, правда за ней Бетси собиралась заехать...

"— А, как это мило! — сказала она, подавая руку мужу и улыбкой здороваясь с домашним человеком, Слюдиным. — Ты ночуешь, надеюсь? — было первое слово, которое подсказал ей дух обмана, — а теперь едем вместе. Только жаль, что я обещала Бетси. Она заедет за мной".

Но муж почему-то не хватается за ее предложение поехать с ним, он уверен, что на самом деле она вовсе не хочет с ним ехать, и стало быть, все, что от него сейчас требуется, это тоже просто соблюсти приличия.

Ах Бетси, говорит он, ну раз Бетси, то я поеду один. Да, собственно, я и заехал-то к тебе не для того, чтобы вместе ехать, а чтобы денег тебе дать.

"— Тебе нужно, я думаю.

— Нет, не нужно... да, нужно, — сказала она, не глядя на него и краснея до корней волос. — Да ты, я думаю, заедешь сюда со скачек.

— О да! — отвечал Алексей Александрович".

Тут появляется экипаж Бетси. Анна торопливо прощается, однако напоследок она снова (вот уже в третий раз!) говорит о том, что вечером она ждет мужа у себя — и за язык ее при этом никто не тянет:

"— Я иду, прощайте! — сказала Анна и, поцеловав сына, подошла к Алексею Александровичу и протянула ему руку. — Ты очень мил, что приехал.

Алексей Александрович поцеловал ее руку.

— Ну, так до свиданья. Ты заедешь чай пить, и прекрасно! — сказала она и вышла, сияющая и веселая. Но, как только она перестала видеть его, она почувствовала то место на руке, к которому прикоснулись его губы, и с отвращением вздрогнула".

8. Происшествие на скачках. Признание мужу

На скачки едут все, и Алексей Александрович тоже — нельзя не поехать. Он думает о том, что там будет Вронский, любовник его жены. И его жена, любующаяся своим любовником. Алексей Александрович ни за что бы не поехал туда. Но там будет государь... Стало быть, он обязан.

Анна из беседки видит мужа. Наблюдая за ним, она ведет внутренний монолог, упрекая мужа в ханжестве, в фальшивых чувствах и горячо уверяя себя, что его душа состоит лишь из одного честолюбия.

"Она еще издалека почувствовала приближение мужа и невольно следила за ним в тех волнах толпы, между которыми он двигался. Она видела, как он подходил к беседке, то снисходительно отвечая на заискивающие поклоны, то дружелюбно, рассеянно здороваясь с равными, то старательно выжидая взгляда сильных мира и снимая свою круглую большую шляпу, нажимавшую кончики его ушей. Она знала все эти приемы, и все они ей были отвратительны. "Одно честолюбие, одно желание успеть — вот все, что есть в его душе, — думала она, — а высокие соображения, любовь к просвещению, религия, все это — только орудия для того, чтобы успеть".

Остановимся на этом. Можете ли вы, честно заглянув себе в душу, с полной уверенностью сказать, что при встрече с сильными мира вы никогда старательно не выжидали от них благосклонного или хотя бы заинтересованного взгляда в свою сторону? Выжидали. И еще как. И можете ли вы на основании этого согласиться с тем, что вы плохой человек, что высокие соображения отныне вам чужды, а любовь к просвещению и ваши религиозные убеждения всего лишь средство, чтобы произвести нужное впечатление на нужных людей? Да никогда в жизни вы с этим не согласитесь! Но тогда почему же вы так бездумно соглашались с теми критиками, которые делали именно такой вывод в отношении Алексея Александровича, причем вывод, основанный исключительно на предвзятом мнении Анны, озабоченной лишь тем, какой бы еще предлог ей выдумать, чтобы оправдать вдруг вспыхнувшую ненависть к мужу, который ничего плохого ей не сделал, а старался всегда ее понимать и жалеть? Почему вы не заметили точной расстановки акцентов Толстого? А ведь они есть.

Вот они: Алексей Александрович и сам является для кого-то сильным мира — и ему заискивающе кланяются. Но вот он сам встречается с вышестоящими чиновниками — и никакого заискивания! Он лишь, как нюансирует Толстой, старательно выжидает их взгляда в свою сторону. Да, не выпендривается, не держится с ними на равных — но это и невозможно и нельзя, ему бы никто этого и не позволил. Обычный чиновничий ранжир. Нисколько не отменяющий ни доброты, ни порядочности, ни чести, ни совести.

И еще заметим: если бы Анна и вправду так думала о муже, то ей не нужно было бы в оправдание этого мнения постоянно сравнивать с ним себя — постоянно доказывая себе, что она лучше. И что же это за доказательства? Да весьма сомнительные: ""Я дурная женщина, я погибшая женщина, — думала она, — но я не люблю лгать, я не переношу лжи, а его (мужа) пища — это ложь. Он все знает, все видит; что же он чувствует, если может так спокойно говорить?"

Хм... Человек, который не любит лгать, который даже, как утверждает о себе Анна, не переносит лжи, — такой человек и не лжет. Анна же делает это постоянно. Во всем романе нет ни одного появления Анны, которое обошлось бы без ее лжи. И только в последней сцене, решив покончить с собой, она говорит о себе всю ужасную правду. Таким образом, она еще и еще раз приписывает мужу то, что свойственно ей самой.

А вот о том, почему Алексей Александрович медлит, почему он никак не решится изменить ситуацию, мы уже говорили — он боится совершить ошибку, он боится, что его решение роковым образом подтолкнет его жену в еще большую пропасть, и он продолжает страдать и терпеть ее выходки, не зная, как поступить. Все это есть в романе, все это многословно описано Толстым, поэтому достаточно лишь сопоставить эти слова Анны с описанием внутренних раздумий и сомнений Алексея Александровича, как тут же станет ясно, что Анна просто оговаривает мужа — в очередной раз. И это уже не удивительно.

Удивительно другое. С презрением отказывая мужу в уважении, она готова немедленно реабилитировать его в собственных глазах, но при одном условии: если он убьет Вронского! Ее любимого, между прочим. Еще раз прочитаем этот отрывок:

"Я дурная женщина, я погибшая женщина, — думала она, — но я не люблю лгать, я не переношу лжи, а его (мужа) пища — это ложь. Он все знает, все видит; что же он чувствует, если может так спокойно говорить? Убей он меня, убей он Вронского, я бы уважала его. Но нет, ему нужны только ложь и приличие", — говорила себе Анна, не думая о том, чего именно она хотела от мужа, каким бы она хотела его видеть".

Потрясающе, с какой легкостью она рассуждает о смерти Вронского — и всего-то в обмен на уважение к ненужному ей человеку. Но до чего хороша мысль! Вронский мертв (и бог с ним, найдем другого), убийца-муж в тюрьме, а она свободна. Да уж не этого ли она добивается в глубине души, бесконечно провоцируя мужа?..

А теперь обратим внимание еще на один важный момент. Но предварительно соберем все пункты в единое целое. Итак, муж давно не спит с ней. В эту ночь у нее назначено интимное свидание с Вронским. Муж заезжает к ней на дачу (перед сыном и перед слугами они все еще зачем-то делают вид, что все хорошо). Первая мысль Анны: ах, неужели приехал ночевать и как, мол, некстати... После чего она не только не пытается дать мужу понять, что его предполагаемая ночевка здесь некстати, как она утверждает, но еще и трижды горячо уговаривает его остаться ночевать. Он уезжает. На прощание она протягивает ему руку, он целует ей руку, и она испытывает отвращение к его поцелую.

И тут внимание! Это отвращение она испытывает не сразу — как только его губы прикоснулись к его руке, что было бы в принципе естественной и неконтролируемой реакцией при соприкосновении с ненавистным объектом. Отвращение она испытывает только после того, как муж скрылся из виду! то есть спустя вполне определенное время — "как только она перестала видеть его, она почувствовала то место на руке, к которому прикоснулись его губы, и с отвращением вздрогнула". Таким образом, совершенно ясно, что истинно физиологического отвращения к мужу к ней нет и в помине. Что она искусственно вызывает в себе это отвращение, сознательно нагнетая в себе желанную ненависть к мужу.

А теперь еще раз внимание! После всего этого она едет с Бетси на скачки. Там будет Вронский. И, казалось бы, она вся в мыслях о нем. Муж где-то там еще едет, а когда приедет и придет к ней в беседку, она будет откровенно и неприлично игнорировать его и вести себя с ним так, как будто его вообще не существует. Но это не так! Вот она сидит в беседке, вокруг нее люди, она мило беседует с ними, настроение у всех и сама атмосфера приподнятая, праздничная, кто-то делает ставки, постоянно мелькает имя Вронского... муж вот-вот должен приехать, и Анна... а она вся настроена на мужа! Она очень его ждет! Настолько, что даже еще издалека, еще не увидев его, уже почувствовала его приближение, а потом не отрываясь следила за ним: "Она еще издалека почувствовала приближение мужа и невольно следила за ним в тех волнах толпы, между которыми он двигался". Вот как он был ей важен на этих скачках. И что же дальше? А дальше пойдут те самые неконтролируемые кривлянья с намеренной демонстрацией игнора.

Муж проходит к ней в беседку. Ситуация несколько напрягается (благодаря Анне, понятное дело), но все пока еще более-менее ничего. Анна замечает, что Алексей Александрович как-то чрезмерно оживлен и словоохотлив. И она тут же с готовностью списывает это на его равнодушие. Однако все совсем не так — Алексею Александровичу нестерпимо больно и этими своими бесконечными разговорами сейчас он просто пытается заглушить свою боль. Имя Вронского постоянно повторяют вокруг. А жена откровенно не сводит с Вронского глаз. И вот он должен стоять рядом и все это видеть. Ну и что ему делать в такой ситуации? Но Анна не хочет понимать своего мужа. Да и не может, пожалуй. Она слишком лжива для того, чтобы понимать прямо противоположную ей натуру:

"Она не понимала и того, что эта нынешняя особенная словоохотливость Алексея Александровича, так раздражавшая ее, была только выражением его внутренней тревоги и беспокойства. Как убившийся ребенок, прыгая, приводит в движенье свои мускулы, чтобы заглушить боль, так для Алексея Александровича было необходимо умственное движение чтобы заглушить те мысли о жене, которые в ее присутствии и в присутствии Вронского и при постоянном повторении его имени требовали к себе внимания".

Наконец объявляют заезд Вронского. И Анна превращается в сплошное демонстративное внимание — она бледнеет, судорожно сжимает веер и буквально боится дышать. В общем, все ее поведение настоятельно говорит мужу о ее огромной любви к Вронскому. Что это? Не может сдержать эмоций? Извините, не верю. А как же тогда ей удалось не только сдержать чувство отвращения к поцелую мужа, но и испытать это отвращение тогда, когда муж уж точно бы этого не заметил? А ведь отвращение — это сильнейшая эмоция! И почему сейчас, когда муж стоит рядом, она не может сдержать чувств, предоставляя мужу любоваться на них? Ну хотя бы из жалости к мужу? Ну хотя бы из сострадания к нему?

Однако Анна совершенно не обращает на Алексея Александровича внимания. А он рядом, он все это видит, и ему опять больно. Она почувствовала его взгляд... "Она оглянулась на мгновение, вопросительно посмотрела на него и, слегка нахмурившись, опять отвернулась. "Ах, мне все равно", — как будто сказала она ему и уже более ни разу не взглядывала на него".

Вдруг Вронский упал. Анна громко ахнула — и вслед за тем "в лице Анны произошла перемена, которая была уже положительно неприлична. Она совершенно потерялась. Она стала биться как пойманная птица: то хотела встать и идти куда-то, то обращалась к Бетси". Но Бетси не слышит ее, и тогда муж (который с великим напряжением держит себя в руках) внешне совершенно спокойно учтиво предлагает ей руку, чтобы ее увести — как она и сама хотела, увести, чтобы не дать наблюдающим за всем этим сплетникам новой пищи для пересудов о ней, уберечь ее от праздно любопытствующих взглядов. Ибо он судит по себе, вот почему ему кажется, что ее чувства к Вронскому искренни и вряд ли бы она хотела выставлять свои переживания напоказ. И он спешит ей на помощь. Но... но Анна вдруг делает вид, что не слышит предложения мужа! И ее прилюдная истерика продолжается. Тогда муж, думая, что она и вправду не услышала его, предлагает ей руку во второй раз, но она "с отвращением отстранилась от него и, не взглянув ему в лицо, отвечала: — Нет, нет, оставьте меня, я останусь".