Амбиции гайдзина. Часть 1

Так часто поступаю я.

— Молчишь? Ну молчи. Это ведь не земли, верно? И не власть, тут её тебе не получить. Тогда что-то личное. — эта самодовольная усмешка, которую я не раз замечал в отражении. Чуть сжатые зубы, зажмуренные глаза, отражающие мыслительный процесс. Он крутит интересную задачку в голове, анализирует данные, ищет решение.

Его глаза вспыхнули почти внезапной вспышкой понимания.

— Погоди, варвар. Только не говори мне что это из-за этой шлюшки Кацуи. Ты что, влюбился в неё? — он взорвался истеричным смехом, больше похожем на всхлип. — Да ладно. В эту еблистую сучку? Так сказал бы прямо, что мне, жалко!?

Я подхожу все ближе. Мне интересно, как низко он может пасть. Как низко я могу пасть. Никаких сил уже не осталось — выжженная багровыми небесами пустыня.

— Да как у тебя вообще на неё встал? Да ты девку грязнее не найдёшь даже в киотском борделе .

Нас разделяет метр. Ему некуда отступать, и он это понимает. И так же хорошо понимает, что ему не выжить. Он не глуп, и никогда не был — и сейчас это играет за него.

Я не отдам его Набуне — это ясно нам обоим. Я могу сделать с ним все, что угодно — и это тоже ясно. Он хочет разозлить меня настолько, чтобы я сорвался и подарил ему быструю смерть.

Как жаль, что я не сейчас не способен на такие эмоции.

Он доверительно наклонился, дружелюбно улыбаясь.

— А знаешь, она так забавно рыдала, когда я отдал её своим асигару. Ну, ты понимаешь, днями в дозоре, ни отдыха, ни развлечений... Нужно же было дать ребятам сбросить пар. Даже звала мертвого папочку. — он не успел договорить. Зрение сжалось до одной фигуры.

Через плечо вверх, по диагонали. Еще раз. Пах. Одним движением отрубить ноги.

Захлебывающийся крик, перерастающий в вой.

Множественные раны, сильнейшее кровотечение, болевой шок.

И последний штрих.

Грунт уже разрублен — остался после закончившегося минуту назад боя. Захлебывающееся криком тело, от которого остался только бьющийся в агонии торс и голова, падает на дно, залитое чужой кровью.

Движение ножа — и груда земли засыпает получившуюся выемку, забиваясь в раны и в глотку.

Ты не заслужил даже отдельной могилы.

Силы схлынули. Зрение постепенно гасло. Тело наливалось болью.

Сил вернутся в лагерь нет.

Что ж, видимо, Набуне придется самой тащить меня для казни.

С этой мыслью я рухнул на землю. Сил подняться уже не было.

* * *

Пришёл в себя я гораздо позже. По внутреннему ощущению — прошли годы.

Адреналин спал, и остались только смутные воспоминания и багровая пленка перед глазами.

А ещё болели глаза. Нет, не болели. Они горели, жгли, будто в них насыпали перца.

Инстинктивно дёрнувшись, я понял, что не могу шевельнутся. Руки были прикованы к изголовью скамьи, на которой я лежал. Более того, даже пальцы были связаны так, чтобы ими нельзя было даже пошевелить.

Нужно ли говорить, что на глазах лежала плотно примыкающая к ним деревяшка?

Набуна, изучив мои способности, явно подстраховалась.

Не знаю, что меня ждёт. Скорее всего казнь — за нарушение приказа, убийство дайме и просто за национальность. Не то чтобы этого пугало, я знал, на что шёл, но от осмысления произошедшего хотелось взывать.

От осознания всей глупости и пафосной бессмысленности того, на что я потратил состояние аффекта. Такое и бывает то один раз в жизни.

В моем случае — уже второй раз за две.

Обрушить холм? Слишком просто.

Как последний рембо, с пафосом и самопожертвованием идти напролом.

Господи, какой стыд.

И ведь глаза, пусть и на миг, стали гораздо сильнее. Они, черт возьми, пробили планку и вышли на уровень Реги.

Цель всех войн за Грааль на расстоянии удара ножа. Любой сколь-нибудь толковый маг бы пробился в исток всего сущего, став истинным магом.

А все, что смог я — уравнять органику и не органику.

Позор.

Вот после такого мне действительно было бы впору совершить сэппуку, если бы я был самураем.

Впрочем, долго заниматься самоедством мне не дали, и спустя пару часов дверь, судя по звуку, открылась.

— И как ты мне объяснишь произошедшее? — вот черт. И правда, как?

В мои принципы она не поверит, слишком шизофренично они звучат для Средневековья.

Нужно посмотреть с её стороны. Как это выглядит?

Я долго расспрашиваю о её брате, рассказываю о его предательстве, а перед битвой срываюсь и убиваю его вместе со всей охраной. По сути идя на самоубийство, даже если она считает что я не понимаю последствия.

Ну и что могло меня на такое побудить?

История... Если я боялся, что она его пощадит, а он поднимет восстание. И поэтому сам полез убивать, используя глаза.

Нет. После такого она убьет меня прямо на месте, просто из инстинкта самосохранения. "Сегодня он по своей истории лезет убивать моего брата. А завтра что, меня? Историю знает только он, и вполне может соврать для своих целей."

Что ещё могло меня мотивировать... Черт. А больше ничего. Только гуманистические принципы, до появления которых ещё триста лет. Ладно. Попробую объяснить понятно.

— Ода-сама, ваш брат как минимум два года насиловал Кацуи. Я не мог поступить иначе. — от яркого воспоминания даже руки дернулись. Похоже, это ещё долго будет доводить меня до бешенства. Кстати. А какая у неё вообще фамилия?

— Вот как? Только не рассказывай мне о высокой любви. — стоп. Что?

— Да нет конечно, Ода-сама. Просто... — ну вот как описать мои принципы? "Все равны"? Так нет. Не сейчас.

— Ты в одиночку вырезал двадцать трех самураев, не будучи способным толком держаться против меня и десяти секунд. — двадцать три? Я думал, больше.

— Я сорвался. — причём так, что сам удивляюсь, что не умер. В прошлый раз это закончилось вертолетными лопастями в груди.

— Это понятно. Вот только просто так так не срываются. — господи. Ну как это объяснить то?

— Я должен был отомстить за Кацуи. Это непростительно... — если я скажу "по законам моего времени" меня пришьют тут же, так как законов моего мира она не знает.

Может я так же из-за какой то по её мнению мелочи за ней самой приду в берсерк моде.

— Понятно. Можешь не договаривать, если так уж стесняешься. — её голос потерял настороженные нотки. Не совсем, но похоже она нашла понятное ей решение и я больше не рискую лишится головы прямо сейчас.

Погодите. Стесняюсь?

— Послушай, Гайдзин. Первая любовь — безусловно прекрасное чувство. Но за то, что ты наворотил, я должна тебя казнить — ну, я этого ожидал. Не самая плохая смерть. — Тем не менее, так как ты достаточно ценен, я не буду этого делать сейчас. Но если подобное повторится — я сама тебя убью. Уяснил?

С глаз убрали деревяшку, а цепи отстегнули.

— Армии и совету объявлено, что ты действовал по моему личному приказу. Тебя, конечно, никто допрашивать не будет, но держи в голове.

Меня пощадили? Стоп. Погодите. О какой любви она говорит? Что вообще...

Нет. Я ведь ошибаюсь, и она не приняла мой маленький крестовый поход за месть за Кацуи?

Черт. Это ведь... Логично.

Для Набуны внезапно потерявший голову от любви и попершийся на подвиги парень куда привычнее, понятнее и безопаснее и чем руководствующийся "своими", неизвестными ей законами или историей.

Я ей нужен, и она чисто инстинктивно ищет наиболее устраивающее её оправдание.

Фух. Не все так страшно.

Все равно с этой "любовью" мне, как варвару, ничего не светит. Так что максимум — Набуна посмеётся над неудачником-варваром.

Наконец убрал с глаз надоевшую деревяшку.

Ничего не изменилось.

Глаза открыты, но перед ними ничего нет.

Взмахнул рукой перед лицом — ничего.

Подергал кожу у глаз, чтобы натянули линзы, обычно за счёт сдвижение по радужке это ещё сильнее улучшало зрение.

Ничего. Ни малейшего проблеска.

Похоже, все.

Глаза своё отработали.

МГВС вспыхнули болью, и привнесло в мир линии и точки, теперь сияющие багровым.

Все имеет свою цену. Я шёл на суицид, но поплатился только зрением.

Один практически не обученный четырнадцатилетний против двадцати трёх опытных бойцов.

Обычно для победы в таких обстоятельствах требуется чудо. Ради неё продают душу.

Отомщенная Кацуи и неизвестное количество крестьян, которым не сломает судьбы Ода Нобуюки против двух минут использования божественных глаз.

Отличная сделка.

Я знал на что шёл, и заплатил за победу куда меньше, чем рассчитывал.

А значит, мне ещё есть, что предложить судьбе в следующий раз.

Интерлюдия 3

Битва прошла практически по плану. "Практически" — потому что часть конницы все-таки успешно форсировала реку, и зашла с фланга. Не то, чтобы это повлияло на итог боя — всех прорвавшихся встретили стеной пик, но все-таки было неприятно, что гаденыш сумел использовать свое главное преимущество.

На самом деле она была даже благодарна гайдзину, избавившему ее от этой головной боли. Теперь в провинции не осталось людей, способных претендовать на власть, а показательная казнь всех взбунтовавшихся старейшин и их наследников погрузит виновные рода в междоусобицу, и они больше не смогут объединится. Угроза горизонтального сговора хоть и не была устранена окончательно, но сильно поблекла.

Конечно, лучше было бы просто вырезать их полностью, и перераспределить земли между наиболее лояльными сторонниками, но для этого нужно время, которого практически не осталось.

Даже без "истории", рассказанной варваром, было понятно, что ослабленную гражданской войной провинцию попытаются захватить. Армия теперь с трудом дотягивала до трех тысяч, даже если поднять раненых, не наскребется и четырех. В его истории это были Имагава, и она тоже склонялась к этому.

Для них сложилась слишком удобная обстановка, чтобы ей не воспользоваться. Крупная, практически не потрепанная армия, ослабленный сосед, даже приемлемый повод в виде защиты Мацудайра... Они могли даже не волноваться о границах — Такэда и Го-Ходзё заняты своими войнами, и нарушать мир им не выгодно.

А значит, скоро ждать вторжения. Если верить варвару, ее альтер-эго победил в битве три тысячи против двадцати пяти, и она, изучив описание сражения, была склонна ему поверить — такие маневры действительно в ее характере.

Но теперь можно попробовать провести бой иначе. А для этого нужен гайцзин, внезапно и очень к месту отрастивший яйца. Нужен сытым, довольным и лояльным, готовым за ради моих интересов пойти на все, что я прикажу. Пока что он работает за еду и от безысходности, но с таким же успехом он может работать на любого другого дайме — слухи о произошедшем уже пошли, а от варваров никто не ждет верности.

Сложись ситуация хоть немного иначе — я бы его, пожалуй, убила. Но эта неожиданная влюбленность пришлась очень к месту. Конечно, отдавать самурая варвару это слишком, но в таких обстоятельствах...

Падать ниже Кацуи уже некуда, предательница-подстилка это клеймо, даже моя протекция тут уже ничего не изменит. Генерала из нее уже не выйдет — ни один самурай не будет подчинятся, а боец она хоть и очень хороший, но пользы от нее в этой роли не больше, чем от простого воина.

В ее верности сомнений нет — она проживет ровно до тех пор, пока живу я сама, после этого ее удавят. Сбежать не сможет, ни один дайме ее не примет с такой репутацией.

По хорошему, ее надо использовать прямо сейчас и с максимальной пользой, потому что иначе может вскоре сломаться. Брат постарался достаточно, чтобы после своей смерти лишить ее смысла жизни.

Можно было бы просто приказать ей лечь под варвара, но ни к чему хорошему это не приведет — от отчаяния сама полезет на меч. А от мертвой пользы нет, только если как удобрение использовать.

Да и не стоит так просто и легко отдавать ему желаемое. Раз уж так влюблен, пусть отрабатывает. Будь он японцем, за добытую голову Нобуюки однозначно получил бы самурайский титул, но сейчас, пожалуй, рано.

Хотя нет. Самое время.

Вряд ли ему был так уж важен статус, пока оставался архивным сидельцем. Но после такого в нем взыграют амбиции — как минимум молодой жене он должен соответствовать.

Значит, в награду получит минимальный титул и благосклонность Кацуи. Ноги она, наверное, все-таки не раздвинет, но не думаю что он рассчитывает на все и сразу. Парень поумнее Нобуюки.

А когда сделает, что от него требуется — получит и разрешение на женитьбу. На тот момент он будет самураем достаточно, чтобы пресечь большую часть недовольства, а способность уничтожить двадцать бойцов в открытом бою послужит хорошей защитой от нежелательных инцидентов.

И самое главное — он будет понимать, кому обязан всем, что имеет. И чего лишится, если вдруг решит сменить сторону за земли или золото.

Осталась мелочь — убедить Кацуи быть... поблагосклоннее.

— Еситору, позови Кацуи. — слуга, скрытый за перегородкой, поклонился и вышел.

Она сейчас должна быть в своих комнатах — прямо рядом с моими, на случай, если мне понадобится боец сверх охраны. Все-таки не так уж много людей настолько от меня зависит, чтобы я позволила им носить рядом со мной оружие.

Спустя пару минут девушка, откровенно громыхая доспехами, вошла в комнату.

— Садись. — кивок на пол перед собой.

Кацуи не показала удивления внезапным вызовом. Милое личико, голубые глаза, длинные коричневые волосы — все остальное было скрыто броней, даже выдающуюся грудь полностью закрывала железная пластина.

И чем она так привлекла варвара, что он пошел на самоубийство?

— Кацуи... — мне нужно, чтобы ты оказала свои услуги гайцзину. — Ты знаешь, что произошло?

Мне нужен не сошедший с ума от отчаяния самурай, а почувствовавшая надежду девчонка.

— Полагаю, вы говорите о вашем брате? — надо же. Прошел всего день, а уже "ваш брат", а не "Нобуюки-сама". Хотя все равно дергается при его упоминании.

— Да. Скажи, ты знаешь, что с ним произошло? — разумеется знает. Иначе бы не было этого отблеска улыбки.

— Он погиб. — а сколько злорадства в голосе. Конечно, меньше, чем хотелось бы, девочке не дали отомстить своими руками, но уже что-то похоже.

— Не просто погиб. Его вместе с охраной расчленили на кучки и похоронили заживо. — на самом деле по словам врача он умер почти сразу, но не буду ломать ей удовольствие.

— По вашему приказу. — нет-нет, мне не нужна твоя благодарность. Хватит с тебя и отсутствие альтернатив.

— На самом деле нет. Это была личная инициатива. — да, морщись, тебя опередили. — Видишь ли, один юноша буквально потерял от любви голову. А узнав, что делали обьектом его любви, решил отомстить. И так получилось, что все-таки смог. — никакой реакции кроме легкой злобы. Какая же ты непонятливая.

— И ради кого же ваш ручной варвар отправился в лагерь командующего? — и ни следа зависти.

Мелкий гаденыш умудряется портить мне жизнь даже из могилы.

— Ради тебя. — и теперь ты ему очень, очень обязана. Конечно, я этого не скажу. Разумеется, ты сама это поймешь.

Но выражение шока на этом каменном личике того стоило.

— Меня попросили передать тебе подарок. — я кивнула на стоящий на столе небольшой футляр. Порадуем девочку, так сказать, вещественно. — Можешь взять.