— Ну , ничего, потом поймете... Скоро...
И я скоро понял. Но перед этим мне пришлось попотеть. Четыре часа в день нас (меня, Косму, восточника, с которым мы так и не познакомились, а инструктор ко всем обращался 'иди сюда' и никак иначе, и двух лейтенантов) вместе со взводом морской пехоты гоняли по полосе препятствий. Сидорцов, надо отдать ему должное во всех испытаниях был с нами. Мы бегали кросс. Нас обкатывали танком, — типа после этого мы не должны бояться динозавров. Мы сожгли несколько ящиков патронов на стрельбище, паля из кургузых, с толстыми стволами, спецавтоматов 'Полынь', разработанных специально против динозавров (усиленной пробивной способности, снаряженных разрывными пулями, усиленной скорострельности), по движущимся мишеням. Мы бросали гранаты, стреляли из гранатометов, и пулеметов. Под конец третьего дня, Косма, полуживая, сидела под деревом, обняв колени и пытаясь лизнуть свезенный локоть, и вполголоса ругалась , забавно проклиная Сидорцова:
— Нет, но мне-то... Для чего мне все эти страдания? Господи, разве меня туда для того тащат, чтобы я там с динозаврами сражалась? Я же эспер, эспер... — Она смешно стала биться головой о собственное колено. — Что себе думает, этот чертов Сидорцов, подумаешь, черный капитан, а если я способности потеряю от этой беготни? И для чего вообще вся эта экспедиция? Ведь должен же быть какой-то смысл во всем этом?
— Не потеряете способности , Косма Юрьевна, — меланхолично отозвался Сидорцов, появляясь из-за дерева. Он, разумеется не был бы самим собой, если бы не оказался в нужное время в нужном месте. — А что до цели, то чем Вам не цель, — просто побыть там сутки, посмотреть, постараться увидеть как можно больше. Ведь когда люди впервые шли в космос никто не ставил целью сращзу построить там дом, посадить дерево и вырастить сына... Гагарин всего три витка вокруг земли сделал. Вы-то должны знать...
Косме не понравился такой намек на ее имя. Она сделал попытку надуться, но ей видимо не хватало опыта, потому, что она тут же снова заулыбалась.
Сидорцов с сомнением посмотрел на нас, склонив голову, как ирландский сеттер, покатал мысль в мозгу, и решился:
— Ладно, ребята, пора Вам кое с кем познакомиться. Отстрелялись? Ну, пойдемте!
Я некстати подумал, что сейчас я снова увижу 'циркуль' и по душе протянуло сквознячком... И ведь угадал...
Глава 7. Лаборатория профессора Саговникова.
Белая, ослепительно белая лаборатория, и люди в белых халатах современного кроя. Скорее уж это были комбезы. Уже через тридцать секунд я начал чувстовать себя источником заразы. Капитан-лейтенант привел нас в отдельное помещение, где нас встретил подтянутый старик, волосы которого были такими же снежными, как и его халат. Ну, встретил, это конечно эвфемизм, какое-то время он стоял и просто смотрел на нас исподлобья, опустив руки. По сжатым кулакам и по тому, как вздымалась его грудь, можно было понять, что старик волнуется. Но рад он нас видеть или наш вид причиняет ему страдания, понять было невозможно. Я принужден был тоже просто стоять и наблюдать этого человека: первое, что пришло мне в голову, так это сходство старика с какой-то гималайской горой, знаете, Джомолунгма, там, или Канченджонга, какой-нибудь восьмитысячник, как говорят альпинисты. Не в плане монументальности, нет, именно, в плане высоты, чистоты, белизны и заостренности черт лица. Благородная седина старика в данном случае изображала снег на вершинах Гималаев (мне не приходилось там бывать и Гималаи я воспринимал через картины Рериха и телевидение ). Наконец, ситуация разрешилась: старик с глубоким вздохом шагнул ко мне и порывисто заключил меня в объятия. Ноги его, видимо, от волнения, подогнулись и он буквально повис на мне, обдавая меня сухим, лихорадочным жаром своего тела.
— Наконец-то, — взволнованно шептал он мне на ухо, — Господи, дожил, дожил...
Мы с Сидорцовым подхватили старика под руки (он, не смотря на рост, оказался легеньким) и усадили в глубокое кресло у стола, заставленного... хотел сказать лабораторной посудой, но скользнув по нему глазом, крепко задумался — чем, черт возьми, заставлен этот стол. Предметы не вызывали никаких ассоциаций. Впрочем, долго размышлять над ними мне не дали.
— Вот, извольте радоваться, — иронически-озабоченно сказал Сидорцов, — профессор Саговников Дмитрий Сергеевич...
Я удивленно пожал сухую профессорскую ладошку. Косма с интересом взглянула на него. Погрузившись в кресло, Саговников, успокоился , но глаза его все еще поблескивали.
— Я столько лет мечтал об этой встрече, — взгляд профессора метался между мной и Космой, — Вы — мой идеал, идеальные операторы моего процесса...
— Какого процесса? Дмитрий Сергеевич, нельзя ли поподробнее?
Он гостеприимно усадил нас с Космой в глубокие кресла. Симпатичная тихая лаборанточка принесла нам кофе.
— Курить можно? — спросил я.
— Отчего же нет? — спросил в ответ Саговников. — это математическая лабратория. По преимуществу...
— Но у Вас тут все такое белое, — сказал я, обводя рукой стерильные пространства лаборатории, и достал сигареты. Мы задымили. Саговников заговорил, а я смотрел на него. Вид его был приятен, на него хотелось смотреть. Он бы старый, очень старый, в самой его фамилии был древний, палеонтологический подтекст — растения семейства саговниковых населяли Землю в мезозойскую эру. Выцветшие глаза смотрели ласково , но страстно, он по-детски увлекался своим рассказом, — вставал , не замечая этого , и говорил, говорил, расхаживая мимо нас с дымящейся сигаретой. Потерявшись в этих клубах дыма и бездонных речах Саговникова, мы не сразу заметили , что Сидорцов исчез.
— Собственно, опыт проникновения в чуждые локации пространства-времени у нас есть. Беда в том, что опыт этот печальный. И такое проникновение не принесло нам счастья. Мы были биты. Но отрицательный результат — тоже результат.
— Что значит — биты? — спросил я.
— Так может не следует повторять ошибку? — одновременно со мной спросила Косма.
— Ну, насчет, того, что не следует, позволю себе с Вами не согласиться. Как бы нас не били, мы получали взамен знания, и эти знания ценнее всего. Помните , как в поэме 'Полтава' — и за учителей своих заздравный кубок подымает'! А насчет того, как именно мы были биты — это, знаете ли, вопрос допуска... да-с! Вот позволит мне товарищ капитан-лейтенант... — Он поискал глазами Сидорцова, и не найдя, искренне огорчился: — Испарился... Вот всегда он так... Словом, физическая возможность пройти в параллельные миры у нас была, а политической возможности не было. И хватит об этом, — категорично сказал он, явно наступая на горло собственной песне. — Сейчас счастливый случай открыл перед нами дорогу в другие времена...
— Счастливый случай? — повторила Косма с сомнением.
Старик живо повернулся к ней,
— Что именно Вы изволите ставить под сомнение , сударыня?
Косма улыбнулась вредной улыбкой:
— Все. Счастливый ли этот случай? И случай ли это?
Саговников развел руками:
— Но это не научные категории! Я имею в виду, что вас привела ко мне случайность, а не продуманная волевая последовательность действий.
-Вот-вот! — Также упрямо сказала Косма, — А я думаю, не было ли это чужой последовательностью действий? Волевой?
— Вы имеете в виду что-то конкретное? — насторожился старик.
Косма покачала головой.
— Ничего определенного, так, предчувствия...
Профессор мгновенно расслабился.
— А... Ну, предчувствия не по моей части. Для этого у нас Тимофеич. Давайте-ка сосредоточимся на моих объектах. Здесь нужна предельная концентрация и определенная тренировка.
Саговников широко повел рукой в сторону стола на котором была расположена голографическая композиция, состоящая из трех пересекающихся под прямым углом координатных плоскостей, светящихся светло-зеленым, сочным цветом молодой травы, и разноцветных кубиков, похожих на слоеные пирожные или на бутерброды, которые свободно вращались в образованых пересечением плоскостей квадрантах. Мое внимание отвлек от этой картины слабый звук , который издала Косма. Она стояла с испуганным видом, поднеся ко рту маленькую руку.
— Что случилось? — подскочил к ней Саговников.
— А... Нет-нет, ничего... Я просто...
— Что? — Я обеспокоенно заглянул ей в лицо.
— Я... Мне показалось, что я что-то вспомнила... Что-то мне все это напоминает... — Она мучительно стиснула кисти, так что костяшки пальцев побелели. — Но... оно ускользнуло... — Косма виновато улыбнулась, — Простите, Дмитрий Сергеевич, продолжайте пожалуйста...
Саговников похмурился, покашлял, —
— Да, так о чем я?.. Ну да! Перед Вами модель вселенной. Не в том смысле, который обычно связан у людей с видом черного космоса, звезд и спиралевидных галактик, и как правило ограничивается этими представлениями. Нет, друзья, перед Вами, — Саговников все больше воодушевлялся, — картина, схема, внутреннего устройства пространства вообще. Феномен материи в моей теории является вторичным и вписывается в феномен пространства. Поговорим о пространстве. Полагаю, Вам, людям с высшим образованием не нужно объяснять что означает изотропность пространства?
Я покивал головой, стараясь вложить в этот жест: не нужно, но повторите. А мало ли что этот этот самобытный ум вкладывает в понятие изотропности? Так уж лучше пусть объяснит, а то вдруг потом нажмем не ту кнопочку...
Саговников, кажется понял меня правильно.
— Изотропность пространства означает, что свойства пространства не изменяются, какое бы направление мы не исследовали. Забегая вперед, скажу , что это чушь! Но пусть пока побудет так. Ну, ежели, наука считает пространство изотропным, то скажите мне какого же черта, в трехмерных декартовых координатах оси обозначены разными буквами. Вот, изволите радоваться...
— А, вот у кого Сидорцов позаимствовал это выраженьице!.. — подумал я мельком.
...икс, игрек и зет, — победоносно продолжал Саговников, — икс, игрек и зет! Понимаете? — он оглядел нас с Космой, словно ожидал , что мы расхохочемся над подобной глупостью. Разные названия — значит должна быть разная природа направлений. А она одинакова, так думает наука! Давайте же наши координаты обозначим по-другому, примем их обозначения относительно себя, а не абсолютно, как в геометрии. Итак, все три оси мы обозначим вот такой рисочкой.
Саговников фехтовальным движением выхватил из нагрудного кармашка металлический карандашик со светящейся головкой, и нарисовал светящиеся черты у вершин координатных осей.
— Вот так, чудесно. Видите? Они ничем не отличаются друг от друга. Но! Но в математике принято также обозначать положительную и отрицательную часть шкалы. Это , конечно, тоже чепуха. Это как с температурой. Если термометр показывает минус тридцать, это вовсе не значит что за окном есть какая-то отрицательная энергия холода, нет, холод это просто мало тепла. Что же в координатах обозначаетсмя плюсом и минусом? Как видим, абсолютно ничего. Но мы же в жизни, в быту пользуемся понятием противоположного направления? Пользуемся. У нас есть спина, а есть грудь, есть право и лево. Итак, мы ставим в центр координат самих себя и , уславливаемся, что перед, низ и лево мы обозначаем сплошной рисочкой, а назад, верх и право — разорванной, вот так!
И Саговников нарисовал разорванные рисочки. Мне стало казаться , что я что-то понимаю, или вот-вот пойму. Косма взирала на модель с приоткрытым ртом и каким-то детским выражением лица. Совершенно нельзя было сказать , понимает ли она все эти материи.
— Так вот, друзья мои, допустим у нас назрела необходимость обозначить положение точки в этих удивительных координатах, что мы сделаем ? Правильно! Запишем, если точка находится в этом квадранте, то ее координата записывается так:
Саговников начертал своим лазерным карандашем симпатичный бутербродик — состоящий из двух целых черт внизу, и одной разорванной сверху.
— Ничего не напоминает? — спросил он, и не дожидаясь ответа, торжественно возгласил, — Триграммы! Только здесь они объемные, состоят не из линий а из плоскостей. И это правильно!
Косма ошарашенно тряхнула головой, и запоздало переспросила:
— Триграммы?
— Да, триграммы! — воодушевленно продолжал профессор. — Триграммы, которые открыл и передал людям герой китайской мифологии Фу Си, человекозмей, считавшийся первым царем Китая. Этакий Прометей! И, кстати, обратите внимание, у древних майя — тоже человекозмей, Кецалькоатль. И тоже Прометей! Научил майя вести сельское хозяйство. А, каково? Наш пострел везде успел! Так вот, посмотрите, — триграммы, по мнению Фу Си и древних китайцев описывают все возможные жизненные ситуации исходя из того, что их может быть всего восемь. Почему восемь? А почему в таблице Менделеева восемь столбцов? Почему генов всего восемь? Почему в шахматах восемь клеток сторона доски? В октаве — восемь нот? Это закон восьмеричности мироздания. Оставим его! — Саговников сделал сердитый жест, будто и вправду выбрасывал что-то, и уже спокойнее добавил: — На потом. У нас не так много времени! Но если расширить число возможных ситуаций до шестидесяти четырех, так сказать, с уточнением или утончением анализа, тогда у нас получится И цзин — шестьдесят четыре комбинации удвоения восьми триграмм. Китайцы использовали ицзин для гадания, разумея под ним свод , глоссарий возможных жизненных ситуаций. Понятно, что их может быть беконечное количество, но , если учесть , некоторую их архетипичность, то можно любое бесконечное разнообразие свести к некоторой типологии, к ограниченному числу типов и архетипов. Ну так вот! Типы — это гексаграммы, а архетипы — триграммы. К примеру, есть триграммы гора, вода, ветер, гром. Часть событий из тех, что происходят с нами, можно уподобить например, горе — мы идем на подъем, или катимся вниз. Бывают ситуации ветра — когда нас несет, и и мы плывем — это вода, или что-то поражает нас неожиданно, как гром среди ясного неба. Вы меня понимаете? — Вдруг прервался профессор, пристально вглядываясь в нас.
— Да, да, я ,кажется, начинаю понимать!.. — быстро сказал я. Рассказ профессора и вправду начал занимать меня. Косма не ответила, она с выражением мучительного вспоминания на лице терла лоб костяшкой пальца, оставляя на коже красное пятно. Саговников с удивлением посмотрел на нее, — Вам плохо? — спросил он с живейшим участием.
— Нет, нет, — поспешно сказала Косма, — просто мне все это что-то напоминает... Но вот что? Я никак не могу ухватить! Но продолжайте, продолжайте, прошу Вас! Это очень интересно, правда, я пока не понимаю, к чему все клонится!
— Немного потерпите, — с удовольствием сказал профессор, — Так вот! Однажды, оказавшись в весьма сложном жизненном положении, я имел повод задуматься , что же такое представляют собой наши так называемые жизненные ситуации? И в результате непродолжительных размышлений, а на продолжительные у меня тогда банально не хватало времени, я пришел к выводу что ситуация вообще — это текущая конфигурация пространства-времени. Тогда, если верно то, что отдельная триграмма описывает частную конфигрурацию пространства врмени , то все триграммы , в комплексе,описывают пространство-время вообще! И видимо этот замечательный Фу Си, он же Кецалькоатль, пришел в свое время к тому же выводу — поскольку триграммы он дал не просто в списке, а в определенной геометрической форме — в виде плоского восьмиугольника. Вот так!
