| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
'Кака очередь прошла?' — 'Пятьсот шешнадцать', — отвечали ему. 'У меня, кажись, шессот пята. Как сержанта Глушкова выкликать станут, разбудите, товарышши', — и опять гукая по-конски кадыком иль селезенкой, отпивал из огромадной фляги никому не известного зелья, вешал флягу через плечо на веревочку, поправлял шапку в головах и, укрывшись шинелью, разок или два передернув плечами и спиной, опадал в провальный сон.
Старожилы утверждали, что очередь сержанта давно прошла, но он номер ее твердо не запомнил и вот живет, значит, под скамейкой и с голоду не помирает, потому как есть подозрение: во фляге у него не просто питье, а питательная смесь, пущай и скотская, но он навычен к ней.
Вот сюда, в этот бедлам — окунулся и я. Практически никакой разницы. Такое ощущение, что автор получал документы именно тут. И бак из обрезанной бочки, и сизые клубы горлодеристой махры, и смех, и крики — все такое же. А клубы дыма, вырывающиеся из двух открытых окон, увиденные мной на подходе были такой ядреной концентрации, что слегка напоминали начинающийся пожар. А когда я зашел внутрь, то увидел, что в длинном коридоре можно было вешать топор, несмотря на настежь распахнутые немытые окна. Мама дорогая! Да по сравнению с этим бардаком — наши военкоматы с пьянющими призывниками — образец кротости... Узнал кто тут последний, и свалил от греха. Состроил высокомерную рожу — 'И ходу, отсюда Киса — ходу'. Если спросят, кто да где? Все. Тут, общими словами не отделаешься. Судя по моему — триста девятому номеру, раньше, чем завтра после обеда тут делать нечего. Оказалось, что не я один такой 'умный'. Только вот отчего-то никто не подрывался тут заработать. Не пожелал нажить и продать свою очередь. Никому это просто в голову не приходило. Стояли все... Вот так.
Глава 11.
У нас по-прежнему самые главные и самые умные сидят в разных кабинетах.
Сходил на барахолку. Купил продуктов. Приобрел кусок кожи, ниток и старую кобуру. Решил разнообразить свой досуг. Смена работы — тоже отдых. Надо мне сшить подмышечную кобуру. Уж не знаю, есть тут сейчас такие или нет, но отмазка железобетонная есть — видел такую у эсэсмана. А немцы, как известно большие хитрецы на всякие штуки. Вот черт! Назовешь вот так эсэсмана — 'эсэсманом', и все. Может, нет тут этого слова, тут только эсэсовец. Вот они долбаные мелочи на которые никто не заморачивается. Значит, останусь 'нелюдимом' — хоть какой-то шанс.
Прикинул оставшиеся деньги... при жесточайшей экономии — хватит месяца на два, два с половиной. А потом? Ладно, будем посмотреть. Пока буду просто вживаться. Как там, в 'Щите и мече': 'Значит, надо ждать, вживаться в ту жизнь, которая станет его жизнью, быть только Иоганном Вайсом, практичным и осмотрительным, который предпочитает всему скромную, хорошо оплачиваемую заботу по своей специальности, уподобиться господину Фридриху Кунцу, его бывшему хозяину в Риге, стать владельцем авторемонтной мастерской'. Ну стать 'владельцем автомастерской' мне не светит, но стать хорошим милиционером постараюсь. Получил я наконец-то законную отметку! Всего лишь: встав на учет, расписавшившись, ответив, написав, заполнив, перейдя, написав, отметив, отдав, написав, расписавшись, отметив, написав... Вот СДЕЛАВ ЭТО ВСЁ и прочую бюрократическую лабуду и мутотень, и главное, НЕ РЕХНУВШИСЬ при этом — я стал гражданским человеком. Получив наконец, эту добанную справку для паспортного стола, я направился домой. Завтра с утра пойду на работу в милицию устраиваться.
Дали мне сразу карточки? Да ни хрена! Тут с бумагами то же дерьмо — ещё и хуже чем у нас. Надо занести в домовую книгу, её надо оттащить в домоуправление... Я обрастал бумагами как снежный ком. Да провались оно всё! 'Дали карточки'. Тьфу! Ладно, дадут. О милиции заботятся. Они у меня будут рабочие. Ещё хорошо хоть дали денег в финчасти — 'выходное пособие' — перерасчет по денежному аттестату. Пятимесячный оклад, как провоевавшему четыре года. Три тысячи шестьсот рублей. Надо же... это кстати — очень много, по сравнению с рядовыми. Оклад, как выяснилось, у меня был — семьсот двадцать рублей. Чтоб было понятней — объясню, как самому себе. Рядовому составу, в зависимости от получаемого денежного довольствия, ко дню увольнения — выдавался годовой или полугодовой оклад за каждый год службы в армии в период войны. Сержантам — полугодовой, что при четырехлетней выслуге — как у меня, составляло от ста двадцати до трехсот шестидесяти рублей. Тут в очереди никто ничего не скрывал, а я внимательно слушал. Офицерам в свою очередь, прослужившим год — выплачивали двухмесячный оклад, два — трехмесячный... Ну и мне соответственно — пятимесячный. Вот такие пироги.
Хозяйка вписала меня в домовую книгу и утащила её на регистрацию. А я тем временем дотачал 'сбрую' и примерил. Кобуру я сшил, насколько хватило таланта. Да!!! Я вовсе не Сталин — сын сапожника. На мой продвинутый взгляд, получилось отлично. Кривовато конечно местами, не без этого. Но сумел! Из остатков я теперь 'ваял' ножны под финку. Решил закрепить их в рукаве плаща. Тут народ на такие изыски ещё не озадачивался, но я-то — воспитанник другой эпохи. И поэтому в моем положении никакой шанс лишним не будет. Мне б ещё глушитель — совсем красота будет. А мои опасения оказались не напрасными. Хозяйка, пришедшая из города — принесла свежие новости.
— Представляешь Сергей, у нас новая банда.
— ...???
— Позавчера нашли пять трупов застреленных! И все раздеты до исподнего. Все пятеро урки — клейма ставить негде. Говорят, полночи перестрелка была. Две банды чего-то не поделили. Когда милиционеры прибежали, им пришлось с автоматов стрелять. Те по темноте и сбежать смогли... А милиции — 'белую кошку' оставили. Знак свой. Говорят — московская банда-то. А другие говорят... Я выслушал все мысли хозяйки по этому поводу. И все слухи весьма широко разошедшиеся по городу. Да... не подумал я. Городишко провинциальный и шум вышел преизрядный. Нестыковки в рассказе Амалии сильно позабавили. Уже пятеро покойных. И когда бы во время боя раздевать кого-то стали? Но выводы кое-какие сделать можно.
Выстрелы — то ли не услышали, то ли — милицию вызывать не стали. Мобильников пока не изобрели и хозяева милицию, похоже, вызывать не торопились. Может от греха, а может ещё как. Моих 'крестников' успели обобрать по-полной. Опять же, то ли хозяева, то ли прохожие — 'доброхоты'. Осталась только моя статуэточка. Я ухмыльнулся. Была, значит банда 'Черная кошка' — теперь будет 'Белая кошка'. Очень неплохая импровизация вышла.
Будут ли меня искать бандюки? Будут. Есть тут 'смотрящий'. Есть. А может и нет. Ну да бог с ними — пусть ищут. По статуэтке отследить меня можно? Нет. Даже если меня срисовали на рынке, то из всех примет у них — только одно то, что я в форме. И то сильно навряд ли. Кто — кому будет описывать внешность лоха? Плащ? Тоже сильно сомнительно. Отследили меня скорее всего у 'ювелира' — часики... А мои покупки потом только сопровождали. Часы тетка носила проверять сама. Я сторожил её барахло. Хорошо сложилось.
А вот военных теперь поостерегутся трогать. Будут точно знать, что можно по зубам в ответ получить... И хорошо получить — вплоть до летального. Короче, хрен им на всю морду, 'а не Шарапова!' и контрольный в голову от меня... С моей хозяйкой у меня сложились очень дружеские отношения. Я наколол дров, да так — чуть помог по хозяйству. По весне ведь тут зверский паводок был. Позаливало все в Старом городе к чертовой матери. Амалии повезло, обошлась малой кровью — дом добротный. А вот на соседней улице многие саманные домики подмыло — сейчас там отстраиваются по мере возможности. Беда... Тут вообще с жильем беда. Ладно бараки, ладно саманные эти домики... Это домики. Тут ещё и землянок полно. И не только по окраинам и не только для бомжей. Живут тут в них в вполне себе нормальные люди. СЕМЬЯМИ ЖИВУТ. Потому что просто негде больше жить!!! Вот так вот! Простое такое решение 'жилищной проблемы'. И госпиталей тут оказывается восемь, а не шесть.
..."Лучший немец — мертвый немец!" — это девиз не только нашей разведроты, это девиз вообще всей разведки.
Я стоял в строю на правом фланге, и молчал. Вольно стоял, хотя вдоль него бегал и тряс пистолетом пьяный майор — только что присланный, и только что прибывший на фронт. Какой дурак прислал к нам эту тыловую крысу? Он был из нового пополнения. До этого он отирался где-то в Сибири. А теперь он ходит, трясет тут пистолетом, как будто это и правда может кого-то из нас тут стоящих, испугать. Убили неделю назад Воронова. Вот и прислали 'это'. На замену. Устали мы все — ох, как устали. От постоянного напряжения устали. Наша рота уже две недели подряд ходит в поиск, но взять 'языка' нам никак не удается. Каждый день кто-то погибает. Платим своими жизнями — бесполезно платим. Потому что — нет результата.
Обычные наши фронтовые будни. Мы породнились со смертью. Кто-то — сегодня, кто-то — завтра. Мы не ведем разговоров о том, что '...вот после войны. ...'. У нас нет его, этого — 'После...' Мы живем — здесь и сейчас. Никто не предается таким бредням, как мечты. Смерть незримо всегда рядом — на расстоянии вытянутой руки. Мы одеты не по форме — и никого особо это не волнует. У нас другие задачи на войне. Мы не ходим строем — нам это нужно. Нас хорошо кормят, конечно, не белым хлебом как летчиков. Но сухари мы едим очень редко. Мы глаза и уши командования. Мы смертники. Все стоящие в этом строю. Наши потери больше, чем у штрафников. И мы не можем 'искупить кровью'. Мы другие. Мы здесь по собственной воле... — все. Кто бы, что не говорил. От нас многие уходят. Нельзя сюда — 'по приказу'. Нам здесь не жить... — нам здесь умирать вместе. Главное...? Главное, что не бросят тебя раненного — там. Вытащат. Вынесут по-любому. Сделают тоже, что и ты.
Страшно ли умирать? Да. Но только здесь — по эту сторону. Там... в немецкой траншее, которую мы называли — 'дом родной'. Там — уже нет. Нам страшно здесь. Вернее не страшно, а присутствует страх смерти. Там... Там он уходит. После короткого шага за бруствер, остается только цель и задача. Я смотрел на его рожу и понимал — не наш он. Не будет у нас с ним — 'ни любви, ни дружбы...'. Не слушал я его. О своем думал, о разном. Дурак он... патологический.
Я ведь своими ушами слышал, когда проходил мимо штабной братии, как мне в спину 'шипели': — 'О... — Адамович пошел — со своими бандитами'. Мне тогда даже нравилась и душу грела... и даже где-то льстила — подобная формулировка. У нас ведь даже с особистами были 'нормальные' отношения. Они были нашими соседями по дивизионному тылу и нас 'уважали' и в 'душу не лезли'. С нами просто предпочитали не связываться, зная, что разведрота никому ничего не прощает. Угрожать нам штрафной ротой или расстрелом... — это просто бессмысленно. Смерть для нас была ежедневной спутницей, а других 'рычагов воздействия' на нас — у них не было. Терпеть мы могли недолго, да и прощать не умели. Особисты... они ведь тоже люди — и жить хотят. А то выйдет такой товарищ утром из землянки и сразу на мину наступит... Или его непонятно кто в плен утащит... Всякое ведь на войне случается.
...я стоял на правом фланге и молчал. Стоял в строю и смотрел на красную морду пьяного майора, который налившись дурной кровью, бегал вдоль строя из остатков нашей разведроты и, угрожая пистолетом, орал нам всем в лицо: — 'Трусы!' А потом, наконец, мы пошли спать. А ночью — опять через нейтралку в немецкий тыл пошли. И снова разведпоиск, который у нас назывался просто — 'Выходом на работу'. И мы потеряли сегодня ещё четверых... Ещё четыре хороших парня легли в землю. Но взяли мы немца. ВЗЯЛИ!!!
Свою передовую мы ночью пересекли незаметно и завалились в блиндаж к начальнику.
— Хотел 'языка'? — спрашиваю я эту суку — начразведки. А он смотрит на меня и ничего не понимает — радуется. Радуется, какой он гнида правильный — сумел нас вдохновить своей речью.
— Держи, — говорю, — он твой!!! — и выстрелил немцу в башку...
Следующая пуля досталась майору...
И никто не выдал. Никто ничего не видел. СМЕРШ целый день 'землю рыл', но ничего понять так и не смог...
А мы — все оставшиеся, сидели в землянке. И нам... нам было — все равно, потому что этой ночью опять 'идти на работу' — за языком. Задачу-то рота так и не выполнила. Завернувшись в трофейную куртку — 'лето — осень', я завалился спать... Хорошая у немцев куртки, утепленные. Их выпускали для десантников и разведчиков, с одной стороны маскировка — 'лето-осень', выворачиваешь на вторую сторону — 'белый окрас'...
Вынырнув из липких объятий сна и открыв глаза, я увидел не бревенчатый накат землянки, а обычный потолок дома... Сон, вернувший меня на войну — все ещё жил во мне. Я жил и чувствовал себя обычным разведчиком. Необъяснимо что-то менялось во мне... Отчего-то я начинал чувствовать себя не как много поживший старик, а как Серёга. Из здесь. Все мы тут в разведке — 'ломом опоясанные'....
Глава 12.
"Разведчики и диверсанты — это единственные люди в армейских рядах, которые всю войну провели, как говорится, лицом к лицу с врагом и со смертью. В буквальном смысле... И любой фильм ужасов покажется вам лирической комедией после честного рассказа войскового разведчика о том, что ему пришлось увидеть и испытать в разведке. Нам ведь очень и очень часто приходилось немцев не из автоматов убивать, а резать ножами и душить руками... Сами вдумайтесь, что стоит за фразой 'я снял часового' или 'мы бесшумно обезвредили охрану...'" (А. Драбкин 'Я ходил за линию фронта'. Откровения войсковых разведчиков, М., 'Яуза' 'Эксмо' 2010 г. с. 101-153).
А я перекрестился и пошел устраиваться в милицию. Оказывается, устроиться — так как я, это очень большая удача. Никогда бы не подумал. Ладно, посмотрим. Утром собрался, побрился и пошел. А опасная бритва при вдумчивом использовании бреет получше всяких разрекламированных трех или пятилезвийных 'ненашенских'. Единственное, что мороки побольше. Но тут как-то никто никуда — особо не торопится. Ритм жизни другой. И бриться можно реже соответственно. Пришел я в ГорОтдел. Предъявил направление на входе, и отправили меня — сначала к начальнику, потом в кадры. И стал я командиром взвода ППС. Пока оформили, пока туда-сюда. На второй день вовсю 'знакомился со спецификой'. Априори подразумевалось, что я пока — 'не в теме'. Замкомвзвода — старшина Фесюк, водил меня по городу и показывал; что, куда, где... А я все больше помалкивал и кивал с многозначительным видом. Делал вид, что очень серьезный молодой человек. Только не очень большого ума. Во взводе двадцать три человека. Некомплект. Но скоро обещали пополнение. Пока будем обходиться тем, что есть.
Попал я как всегда, в период — 'перестройки'...
15 марта вышел указ, и все народные комиссариаты теперь переименовали в министерства. Соответственно Народный комиссариат Внутренних Дел стал знакомым мне МВД, а НКГБ — МГБ. Народ вокруг пока тоже привычно путается в названиях. Да-а... вот и выяснил все что хотел. Только что это дает? 4 мая министром государственной безопасности стал начальник ГУКР 'Смерш' Виктор Семенович Абакумов. Кто это — объяснять никому не надо. А вот какие последствия будут — это вопрос. Слухи ходят самые разнообразные. Вот и сейчас мне с удовольствием сообщили последние: 'Милицию обещали перевести в ведение МГБ. Что-то у меня нездоровые ассоциации с этой аббревиатурой и конторой. Хотя... где они — и где я. Кому какое дело до заштатного Мухосранска. Но опять же говорят — МГБшники зашевелись. Ищут человека в военной форме, возможно действующего военного — положившего трех человек. Может это шпион. Но к чему его привязать, пока не придумали. Мертвецы — урки, и что шпион мог с ними не поделить не очень понятно. Но версий много.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
