Виктор едва не подавился гостевым чайком, услышав такое. Посмотрел на толстые мясистые руки Геши, на сосискообразные, поросшие волосами короткие пальцы с обломанными и обкусанными ногтями, подумал:

— Такими лапами в царских застенках ноздри рвать, а не "бумажки подписывать", — и, кажется, сказал это вслух, потому что вызвал приступ хохота у всех рыбаков.

В другое время он бы придержал язык, чтобы не нарываться, но в тот раз, после дневного перехода едва не падая в обморок, не смог проконтролировать себя.

— А моими? — сунулся к нему еще один Гешин близнец — Серега. — Во, смотри!

И перед лицом Рогозина появились две еще более ужасные ладони, больше похожие на уродливые лопаты, чем на человеческие конечности.

Такие клешни Виктор уже видел однажды в Youtube, случайно наткнувшись на короткий фильм о знаменитом рукоборце Цыпленкове.

Видимо, лицо его красноречиво отразило эмоции, потому что вокруг снова заржали и Серега довольно захрюкал.

Особое внимание у соседей вызвал Атас — серьезный и независимый. Они наперебой предлагали Савельеву деньги за собаку, а когда тот отказался, то полушутливо пообещали ему умыкнуть пса, на что Ким Стальевич весело сказал:

— Ну давайте, умыкайте. Заодно посмотрим, кому яйца жить мешают. Да, Атаска? Принесешь мне яйца воришки?

Пес дважды важно гавкнул.

Рогозин уже знал, что это гавканье — ответ на условный знак "Атаска", но на рыбаков этот нехитрый фокус произвел впечатление.

Рогозин думал, что после посещения стоянки соседей и знакомства с ее обитателями у Мони отпадет желание завершать дурацкий спор, но, кажется, возникшие трудности в виде возможной мести еще больше раззадорили похоть коллеги. После первого же визита в соседский лагерь тот каждый вечер перед сном однообразно мечтал вслух о том, как овладеет кокетливой Ларой, в какие позы поставит и как она потом будет молить его о новой встрече. Под это бормотанье и засыпали, только, кажется, Гоча все еще считал дни, оставшиеся до получения мониного карамультука.

У рыбаков распорядок дня выглядел полной противоположностью тому, в котором жил последние дни Рогозин. Кое-как продрав похмельные глаза к полудню, завтракали, готовили снасти и выползали на реку за рыбой. Не все, только самые активные. Остальные загорали на берегу под холодным якутским солнцем. Женщины звенели посудой, что-то готовили, но тоже еле двигались — как сентябрьские жирные мухи.

Всюду вокруг стоянки рыбаков: между деревьями, камнями, вкопанными в землю палками, мужчины натянуты лески, на которых вялили рыбу. Не столько вялилась даже, сколько тухла, потому что погода установилась не очень-то подходящая для вяления — постоянная облачность способствовала ровному загару, но отнюдь не заготовке кондевки, омуля, карася и чира. И ежедневно под сочные ругательства обратно в реку отправлялась порция зловонного мяса, но вылавливали так много, что съесть просто не успевали, а все емкости для засолки кончились в первые три дня.

Петр поначалу радовался обилию добычи, сравнивал с предыдущими годами и не находил аналогов, но уже через неделю и он начал просить своих друзей выходить на промысел пореже — чтобы окончательно не провонять протухшей рыбой. И не приманивать окрестных медведей.

Вскоре он даже начал жаловаться, что рыбы слишком много — она будто обезумела и сама прет на берег.

— Это сюллюкюн рыбу гонит, Улу Тойон ему приказал, — твердил Юрок, раскуривая трубку. — Чтобы люди стали жирные. Когда люди вес наберут, Улу Тойон прикажет сюллюкюн рыбу остановить. Пошлет медведя, рысь и ворона, чтобы привели они к нему этих жирных людей. Тогда он их выпотрошит, жир растопит и зажжет, а души сожрет.

Рогозин слушал его бредни, но не очень-то в них верил, ведь кроме своих слов якут больше ничем не мог подтвердить присутствие в этом месте потусторонних сил — водяных, демонов и прочей нечисти.

К концу первой недели оба соседских лагеря перезнакомились. Не сказать, что стали друзьями, но друг другу не мешали, а при случае оказывали небольшую помощь. Геологи давали попользоваться спутниковым телефоном, а "юристы" ежедневно приносили килограммов шесть свежей рыбы. Соседский чай возвращающимся из дальних переходов и вовсе стал устоявшейся традицией.

И все же напуганные варварской технологией заготовки рыбы впрок, геологи вскоре перестали заглядывать к соседям, опасаясь провонять смрадом протухшей рыбы. Предпочитали обходить приветливых рыбаков стороной, чем обкуривать друг друга дымом.

Почти всегда в паре с Виктором оказывался якут — они оба следили за тем, чтобы не отдаляться друг от друга и не усложнять несчастному иччи работу, когда все начнется. Но ничего не происходило и Рогозин постепенно охладевал к юриковским байкам. Через неделю он уже посмеивался вместе с остальными над страхами якута:

— Что, Юрец, уснул твой Улу Тойон? Забил он на тебя, да?

Якут загадочно улыбался, но прямо ничего не отвечал, однако всем видом своим показывая, что еще не вечер и когда все начнется (в чем он был бесконечно уверен), лучше для глупого питербуржца будет находиться неподалеку.

— Ты, Витька, что хочешь болтай, но далеко от меня не отходи, понимаешь?

Виктор втайне посмеивался над страхами якута, но сильно перечить до поры не отваживался: ночью, когда опускалась темнота, а над лагерем повисала Луна, было и в самом деле нечто жутковатое в окружающих лагерь холмах.

А однажды ночью, в полнолуние, якут разбудил приятеля и отвел к старому жертвеннику.

— Видишь? — спросил он, подведя Рогозина к камню.

— Он светится! — ответил Виктор, невольно делая шаг назад.

Камень, поросший мхом там и сям, как бомж лишайными пятнами, испускал в этих местах ядовито-зеленоватое свечение, завораживающее и отталкивающее одновременно.

— Если ты спросишь у Савельева, — бормотал якут, присев над алтарем и соскребая ножом тонкие стебельки растения в стеклянную банку, — он скажет: ничего особенного — мох днем запас свет, сейчас отдает. Или скажет про протонемы, отражающие лунный свет. Но штука в том, паря, что вот такой мох не растет на открытых местах. Это схистостега перистая, любит тень, сырость, трещины скал, пещеры. И только в местах проявления силы Улу Тойона она вылезает из тени, как будто стремится соединить два мира — наш и мир духов.

Ровный зеленоватый свет, дважды отраженный — Луной и мхом, — гипнотизировал, приковывал внимание, словно обещал, что вот-вот должно было произойти нечто важное. Казалось, что помимо света от мха раздается какой-то почти неразличимый, но настойчивый шепот, шелест, зовущий куда-то. Мох пытался что-то сказать, как ракушка, приложенная к уху, звала вернуть ее в море.

— Если высушить этот мох, выкурить трубку смеси с табаком, то сам Улу Тойон станет говорить с тобой, — продолжал бормотать Юрик, трамбуя мох в склянке. — Если, конечно, ты сильный шаман. Если ты просто Витька из Петербурга, то абасы утащут твой разум навсегда. И Улу Тойон сожрет твою душу — какому бы богу ты не молился. Потому что тот, кто решился на разговор с Улу Тойоном тем самым отверг своего бога и доверился миру Духов. На нем больше нет защиты ни креста, ни полумесяца, ни Могендавида.

— Ты собираешься это курить?

— Я? Нет, — поднимаясь с колен, Юрик замотал головой. — Мне такое не под силу. Отнесу потомку шамана Сырбыкты и выпрошу за это помощь еще одного иччи. Видишь, мох густой, высокий, такой в пещере не растет. Шаман доволен будет, хорошего иччи даст.

Они вернулись в палатку, но всю оставшуюся ночь Виктора не отпускало чувство прикосновения к чему-то тайному, ужасному и иррациональному. Он не мог сомкнуть глаз до утра, и весь следующий день расплачивался за эту ночную прогулку тяжелой усталостью. Ноги налились тяжестью уже к полудню, волочились по земле лишь на остатках силы воли, руки повисли безвольными веревками, а тело трясло крупной дрожью, как, впрочем, всегда бывало с ним от недосыпания. Хорошо еще, что в этот день он остался в лагере, а не скакал с аспирантами по сопкам и ручьям.

Работа валилась из рук и Ким Стальевич, в этот день оставшийся в лагере, вскоре обратил внимание на его состояние.

— Юноша, вы заболели? Сходите к Оксане Андреевне — она посмотрит вам давление.

— Нет, все хорошо, — Виктор попытался скрыться с глаз начальства.

И, возможно, ему бы это удалось, тем более, что Борисов отвлек внимание Савельева какой-то срочной бытовой потребностью, но на пути ретирады оказалась поленница, заплетающиеся ноги задели ее краем и через секунду непрочная конструкция обрушилась на землю, пребольно стукнув Рогозина по голени.

Он обеими руками схватился за ушибленное место, заскакал на одной ноге, но недолго — усталость сказалась. Упав не на поленницу, а уже на твердую кучу торчащих во все стороны дров, Виктор получил еще несколько ушибов, заорал что-то матерное.

В следующий миг сильные руки выдернули стенающего беднягу из беды.

— Да что с тобой, Виктор? — участливо заглядывая в глаза, спросил Савельев. — Отравился? Что произошло?

Рядом с геологом стоял пес Атас, склонив голову набок и высунув длинный язык, а за спиной Кима Стальевича

У Рогозина не достало сил запираться, он раскололся сразу, сдав своего подельника:

— На алтарь ночью ходили с Юриком, — сквозь подвывание и мычание успевал говорить Рогозин, — там мох светился. Схистотега какая-то. Луна это отражается. Жутко. Потом всю ночь не спал, ворочался.

— Мох курили?

— Что? Нет! Его еще сушить нужно. Я не курю вообще...

— Знаем мы вас, питерских. Все на грибах сидите, — заржал Борисов. — Псилабыцин, ага?

— Псилоцибин, Олег, — поправил его доктор наук Савельев.

— Я и говорю — псилабыцин, — "согласился" Олег.

— Что с ногой?

— Болит, — проскрипел Рогозин.

— Да вижу, что не цветет. Скинь ботинок и штанину заверни, — приказал Савельев.

Осмотрев ногу, потыкав пальцем в синяк на коленке, распорядился:

— Вроде бы ничего серьезного, но кто знает? Трещина запросто может быть. Завтра никуда не пойдешь. И от работы сегодня я тебя тоже отстраняю. Мне здесь только увечных не хватало. До окончания программы четыре дня. Даже если нужно будет лежать — сильно мне жизнь не осложнишь, мы и без тебя управимся. Однако на полную зарплату сильно не рассчитывай.

Савельев еще о чем-то подумал и добавил:

— Сейчас пойди к Андреевне, пусть она тебе мазь какую на колено намажет. Олег, помоги пациенту. А ты, Атас, пригляди.

Глава 7. Конфликт.

Жаль, что Андреевна не была врачом. Она даже не была фельдшером. И, наверное, опознать перелом смогла бы только по торчащей из кровавой раны кости. Всех ее умений хватило на: ощупать поврежденную ногу, повздыхать горестно, наложить тугую повязку, прочесть молитву (изрядно ее переврав), щедро отсыпать пилюль — витаминов и успокоительного, и, как венец медицинских умений — неловко воткнуть в икру Рогозину шприц с новокаином.

— Все, — заключила повариха, устраивая свой толстый зад на скамью перед аптечкой. — Если не перелом, то дня через два будешь ходить как миленький. А сейчас иди с глаз моих, мне еще суп на вашу орду варить! Съешь в палатке вот этих таблеток: красненьких две и вот эту беленькую и вот эту желтенькую. И поспи, обязательно поспи, сон... он лечит. Вечером посмотрим еще.

И Рогозин в сопровождении Борисова и собаки поковылял к палатке.

Если бы он в самом деле не вымотался за последние дни, не устал сверх всяких сил и Андреевна верно бы рассчитала дозу успокоительного, то к вечеру, глядишь, Виктор бы проснулся. Но Андреевна что-то напутала, и сон оказался необыкновенно глубоким и продолжительным. Рогозин проспал семнадцать часов и проснулся только к полудню следующего дня. И то — не по своей воле. Он пробудился от криков и выстрелов.

Кто-то что-то неразборчиво орал на разные голоса, дважды стреляли, слышались еще какие-то плохоразличимые звуки. Рогозину стало любопытно.

Он поднялся на ноги — о вчерашней боли напоминала лишь ее слабая тень. Голень практически не болела. Рогозин покачиваясь спросонья, побрел к выходу.

Высунув голову наружу, он увидел небольшую толпу возле кухни, состоявшей по большей части из соседей. Их сытые лица были злы, в руках "рыбаки" сжимали разнообразное оружие — от ружей до дубин. Каждый что-то орал и обстановка выглядела отнюдь не безмятежной. Ветерок донес запах сгоревшего пороха.

Рогозин застыл на месте, не очень-то понимая, что делать дальше. Он уже проснулся окончательно, но все еще не мог трезво соображать. Вперед гнало любопытство, он понимал, что никто по доброй воле сам к нему не придет и не расскажет о происходящем, но инстинкт самосохранения вопил, что лучше бы ему спрятаться, а то и вовсе свалить куда подальше.

Должно быть со стороны это выглядело забавным: человеческая голова, торчащая из палатки, моргающая, открывшая рот, что-то соображающая. Ни дать ни взять — сам профессор Доуэль в зените своей всемирной славы.

— Тихо, паря, — раздалось откуда-то справа.

Рогозин повернул туда голову, но ничего не увидел — видимо, Юрик спрятался за палаткой, откуда его не было видно соседям.

— Осади назад, скройся, — скомандовал якут-невидимка.

Виктор подался в темноту палатки, присел на колени возле ее правой стенки и спросил:

— Что происходит?

— Моня-дурак спор выиграл, — ответил Юрик, но понятнее не стало.

Только спустя полминуты до Рогозина дошло. Он вспомнил о дурацком споре, но все еще не мог понять — почему соседи пришли в полном составе и чего хотят.

— И что?

— А? Ты же спал..., — объяснил себе его неведение якут. — Тогда держись, паря. Моня спор-то выиграл, но муж этой шалавы их засек. И полез в драку. Ну ты ж Моню знаешь — дурнее него во всей Якутии никого не сыскать. Отмудохал Моня обоих — и певца и бабу его неверную. Это под утро было. Вернулся сюда, а здесь Борисов с Кимом уже наряды раздают. Он и записался с Арни и Гочей в дальнюю партию. Свалил, ублюдок. Гандон штопанный.

Якут замолчал, видимо, что-то припоминая. Однако то ли воспоминания оказались слишком глубокими, то ли еще что-то, но без напоминания он свою печальную повесть не продолжил.

— Дальше что было? — поторопил Юрика Рогозин через пять минут.

— Дальше все плохо, паря, было. Рогоносец добрался до своих, поднял там истерику. Помнишь такого у них — Серегу?

— Здоровый такой кабан? С клешнями как у экскаватора?

— Во-во, он самый. Это оказался братец обиженной Отеллы.

— И что?

— И вот они проспались, да пришли разбираться. А нас здесь всего четверо включая тебя. Аспирант Кирюха, Андреевна и я еще. А они все пришли. С оружием. Даже этот оперный очкарик. Грозятся Моню убить нахер. Или поиметь хором и в тюрьму отвезти. Еще не решили, думают. Мони-то нет. Он с Арни и Доцентом по сопкам где-то шляется. Вот они его здесь и ждут. А пока что кухню Андреевне разорили, аспиранту вломили, да мне палец сломали. Больно, сука! Знаешь, думаю, никакие они не юристы, а обычные бандиты.