Скука прекрасной Бурруджун

И, прекрасная госпожа, вы знаете, кто был этим любовником? Господин Иш-Саронна. Вот уж от кого бы не ожидали подобной непочтительности к умершим!"

Гу-иш-Равата опустила листок, густо покрытый округлым, еще детским почерком Лали-наан-Шадиш, и дамы помолчали, обдумывая услышанное.

— Не об этих ли белых одеждах говорил покойный в последнем письме? — почти шепотом спросила Мона-дар-Ушшада. — Но к чему?..

— Мне кажется, мы стоим прямо перед вратами истины, — сказала Бурруджун. — Только не видим замка, который их запирает. Напишите Лали-наан-Шадиш ответ, пусть узнает побольше об этой особе... Сина-Хатун, надо же, какая ирония, — пробормотала она.

Она помолчала, раздумывая и добавила:

— Ко всему прочему, разыщите вновь слугу Иш-Саронны и расспросите его еще раз. Кажется, он тоже что-то упоминал о любовнице покойного.

Пока дамы доставали письменный прибор, чтобы составлять ответы, Мона-дар-Ушшада с досадой вертела в руках записку от Дар-Рокко — короткую и незамысловатую. Военачальник ответил хоть и быстро, но слишком скупо, всего лишь рассказав, что с Иш-Саронной у него были дела, связанные со снабжением Северного войска. Ну разве бы кто-то другой ограничился этим в письме к даме? Вот принц Аину, что тоже прислал короткую записку, и бумагу подобрал, и чернила, написал несколько строк стихотворений сообразных случаю — а всего лишь хотел спросить, насколько верны ходящие среди людей слухи. Его послание дамы восхищенно перечитывали, передавая друг другу, и право же, оно было достойно того, чтобы сохранить его и порой любоваться, несмотря на то, что тема его была довольно-таки щекотливой.

Что ж, разве можно было ожидать подобной утонченности от военачальника, который почти все свое время проводил с войском... Сердито вздыхая, Мона-дар-Ушшада составляла стихи для ответа принцу — по просьбе Бурруджун, и одновременно размышляла, не стоит ли написать Дар-Рокко насмешливую отповедь о его манерах? Или же просто позлословить с дамами, и пусть над ним смеется весь Серебряный дворец?

О нет, Мона-дар-Ушшада была не злой, но порой ее вспыльчивость застилала разум, подвигая старшую даму на неблаговидные поступки. Видно, поэтому и стихи вышли грубоватыми, но Бурруджун только покачала головой и переписала их, присовокупив несколько слов, уверяя принца в том, что сплетни есть сплетни, и не стоит обращать внимание на то, о чем шепчутся глупцы.

Той же ночью охрана Серебряного дворца была усилена — вокруг дозором встали лучники из лучшего отряда охраны Стальных врат. Принц Аину своеобразным способом выразил свое отношение к сплетникам и злоумышленникам.

И однако же, как это бывает в нашем мире, всегда найдется немало завистников, готовых любое благородное движение истолковать в дурную сторону.

Сладости из южной провинции Са

Подули северные ветры, и по утрам сад стал покрываться инеем. Пожалуй, печальная картина увядших цветов под тонким белым покровом, не лишенная своеобразной красоты, могла бы привлечь дам, но те боялись обморозить лица и руки. Согласитесь, даже под толстым слоем пудры сложно укрыть покрасневший на холоде нос.

А тут привезли с оказией сласти — несколько лаковых ларцов, источающих дразнящий аромат. Один из правителей южных провинций прислал с ежегодными отчетами подарки для прекрасной госпожи, и дамы, предвкушая пиршество, целый день гадали, что за сласти в этот раз будут.

В верхнем изжелта-золотистом ларце, с крышкой, украшенной изображениями птиц, рядами лежали белые многолепестковые цветы эбе, самые поздние цветы осени. Дамы не знали, разочароваться или восхищаться, и вдруг обнаружили, что это вовсе не живые цветки и даже не подсушенные — а тонко вылепленное сахарное тесто.

В следующем ларце, цвета коры цидии, лежали алые и лиловые ягоды — тоже искусно слепленные сласти, и в этот раз с густой пряной начинкой.

В нижнем ларце, на крышке которого были изображены рыбы, находились самые простые, круглые — и однако же каким-то образом сделанные прозрачными. Будто драгоценные камни. Поистине, даже в таких обыденных вещах люди способны проявлять истинное мастерство.

Бурруджун едва ли радовалась этим невинным забавам. Незадолго до того Шиане-дар-Асана сказала ей, что хотя зять приискал ей надежного слугу для слежки за письмами, все же полностью обезопасить это не могло. Личные гонцы чиновников, каждый из которых мог являться тем самым недоброжелателем, постоянно сновали туда-сюда. А что и куда они носят было ведомо только их хозяевам. Это печалило Бурруджун. Она хотела кое о чем спросить у своей приемной матери, но не решалась доверить вопрос бумаге. Оставалось разве что послать одну из дам с поручением, но это бы привлекло ненужное внимание...

А что еще огорчительнее — правитель Шашатана с недавнего времени перестал отвечать на ее письма, и Бурруджун не знала, что и думать. Виной ли тому большая занятость, снова ли происки недоброжелателя...

Дамы порасспрашивали немного по ее указанию, но ничего нового не узнали — а может, кто-то уже дал распоряжение лишнего не болтать и держать хозяйку Серебряного дворца в неведении.

Впрочем, по делу Иш-Саронны никто им не препятствовал — дамы узнали, что покойный, во-первых, занимался какими-то сверками описей сокровищницы, а во-вторых, последние несколько дней перед смертью находился в ссоре с любовницей. По словам слуги, Иш-Саронна заподозрил ее в неверности, и та разыграла сцену оскорбленной невинности, выставив ревнивца прямо посреди ночи из своего дома, и даже не дав ему целиком одеться. Хорошо, темно было, рассудительно качал головой слуга, а то срамота такая, едва-едва удалось незамеченными пробраться к себе.

Дамы и не подозревали о столь бурной жизни бедного юноши, сначала позлословили, потом опечалились, вспомнив, что его уже больше и нет на этом свете.

Ревность правителя Шашатаны

Словно стремительный горный поток правитель вернулся в Гнездо спящего дракона, но лишь на несколько мгновений он появился в Серебряном дворце — с тем, чтобы бросить перед Бурруджун несколько исписанных листков и произнести: "Я крайне разочарован".

Он удалился, никак не поясняя своих действий, да и это было к лучшему — правитель Шашатана был крайне суров к предателям и обладал жестоким нравом. Зная об этом, он не хотел причинить вреда супруге, а задержись он, чтобы попытаться выяснить что-либо, то непременно впал бы в ярость и всякое самообладание покинуло бы его.

Листки же были перехваченными письмами от принца Аину. Среди них находился один ответ Бурруджун — тот самый, со стихотворением Моны-дар-Ушшада, — и написанная неизвестной рукой кляуза, в которой говорилось о том, что в отсутствие правителя принц Аину соблазнил его супругу и беспрепятственно посещал ее прямо в Серебряном дворце. Наглость и неуважение младшего принца достигли такой степени, что он посмел поставить свою стражу вокруг покоев прекрасной госпожи...

Голос Моны-дар-Ушшада дрожал от гнева, а тонкие пальцы почти ломали бумагу, пока она читала это отвратительное письмо. Бурруджун слушала ее, отвернувшись, и ничем не выдавала своих чувств. Многие же дамы, прозрев будущие беды, которые таило в себе подобное обвинение, уже всхлипывали и громко сетовали на судьбу.

Разумеется, лучников убрали тем же днем. Принц Аину лишился своей должности начальника стражи Стальных врат и был заключен под охрану в одном из павильонов. Правитель Шашатана не имел права причинять единокровному брату вреда, но и оставить без внимания подобное оскорбление не мог. Пока решалась судьба принца, правитель Шашатана почти не приезжал в Гнездо спящего дракона, предпочитая останавливаться в столичном имении.

Мона-дар-Ушшада отговорила госпожу писать правителю оправдательные письма, и более того, выступать в защиту принца. Пока правитель Шашатана не успокоит свой дух, любое слово будет только подтверждать несуществующую вину и укреплять его в подозрениях.

После того, как Бурруджун впала в немилость, дамы потихоньку стали разбегаться. Опять у кого-то появились болеющие родственники в столице, а иногда и подальше, кто-то и вовсе не утруждался извинениями... что ж, разве их можно винить? Каждая из них желала быть приближенной к жизни высшего света, а последнее время в Гнезде спящего дракона происходили только печальные и страшные вещи. Тут же и о прекрасной госпоже снова стали злословить — будто бы она и бесчувственная особа, и тонкости воспитания не хватает, такой ли быть супруге правителя...

Только Мона-дар-Ушшада знала, что в ту ночь после возвращения правителя, Бурруджун — первый раз за все время, — словно обычная женщина плакала, укрывшись с головой ночными одеждами. Мона-дар-Ушшада прилегла поближе к ней, надеясь, что хотя бы так сможет облегчить страдания прекрасной госпожи.

Наутро, несмотря на опухшее и покрасневшее лицо, Бурруджун была еще более решительна, чем обычно.

— Мне ночью пришла в голову идея, — сказала она дамам. — И нам придется немного потрудиться.

Упрямство не добродетель

— Дар-Рокко немногое смог прояснить, — с сожалением сказала прекрасная госпожа. — То ли не хотел нас обременять, то ли сам не вполне разобрался...

Мона-дар-Ушшада кивнула, невольно насупившись. Именно ей пришлось вести переписку с военачальником, и уж что по этому поводу говорили во дворце, ей и думать не хотелось. Растрезвонили об их связи несусветное что-нибудь, это как пить дать. И несмотря на эти трудности, Дар-Рокко — настоящий чурбан, как уже уверяла всех дам Мона-дар-Ушшада — с неохотой делился знаниями, порой присылая совершенно пустяковые записки о том, как прекрасна погода или же о кошках. Последние Мона-дар-Ушшада, мучительно краснея, потихоньку старалась спрятать, никому не показывая.

Поначалу старшая дама уговаривала госпожу бросить все хлопоты по разгадыванию загадки, отказывалась разговаривать о ней и просто дулась. Потом поняла, что прекрасной госпоже иначе не отвлечься от тяжелых дум, да и поправить свое положение ей было сейчас никак не возможно. Весь Серебряный дворец замер в тоскливом ожидании решения правителя Шашатаны. Пусть дамы наперебой уверяли Бурруджун, что тот непременно все поймет и простит, былого расположения духа это госпоже не возвращало.

К тому же она отчего-то считала, что все последние события связаны друг с другом... и может быть, убийца, опасаясь, что они подобрались к нему слишком близко, отвлек от себя внимание.

И потому она с неприличным для женщины упрямством продолжала изыскания, отдавая дамам поручения одно чуднее другого.

Всего-то и удалось им узнать, что Иш-Саронна незадолго до своей смерти обнаружил чье-то мелкое, но постоянное воровство — по затертым следам в описях. Лали-наан-Шадиш пока не отвечала, хотя обещала подробнее расспросить матушку о соседке. Слуга Иш-Саронны все так же, почти ничего не помнил касательно дел господина, зато о любовнице поговорил охотно. Она, видимо, разыгрывая обиду, чтобы подразнить Иш-Саронну после его обвинения в неверности, поначалу не отвечала на письма, потом слала такие, от которых бедняга желтел и становился невыносимо раздражительным.

Еще покойный позабыл у нее какую-то вещь и все просил вернуть, но ветреная красавица только смеялась, читая эти просьбы.

Середина осени

Северный ветер крепчал, и груды опавших листьев заполняли дворы, плыли меж лодок рыбаков, покрывали крыши... Печальное время.

По ночам из храма Падающих теней за рекой доносился сухой и тонкий перестук костяных и серебряных колокольчиков. Ночи становились длиннее, грани истончались. Монахи повесили в почти облетевшем саду при храме гроздья колокольцев, отпугивать темных духов, и вот их-то стук не давал порой дамам спать. Самые суеверные тихонько молились, просыпаясь от этого шума, и на ночь оставляли дымные курения, чтобы ненароком в их сны не пробрались чужие тени.

Вдоль стрех повесили на тонких красных нитках высушенные круглые соцветия эбе, и под ветром они шелестели будто листья или капли дождя. Считалось, что духи осенних болезней обманываются, думают, будто лето еще не прошло и листва на деревьях еще не опала, так что не тревожат людей, не переходят грань. Бурруджун очень нравилось засыпать под шуршание сухих цветов.

Золотые гребни Бурруджун

День был ветреный и унылый. Дамы препирались из-за того, стоит ли развигать перегородки, чтобы полюбоваться садом: одним казалось, что в трепетании ветвей есть что-то прелестное, другим — что все замерзнут, и будут сидеть с красными носами. Что за красота, право.

Прекрасная госпожа просматривала утренние письма, не обращая внимания на перебранку, когда объявили, что господин из Личной канцелярии правителя просит аудиенции.

— Да-да, — рассеянно сказала Бурруджун. — Мона, распорядись, чтобы все подготовили. Потом вернись ко мне, Лали-наан-Шадиш наконец прислала ответ.

Гость, однако, отказался от удобств и угощений, устроился на наружной галерее со стороны сада, но потребовал, чтобы дамы сидели на удалении, разговор будет касаться только прекрасной госпожи.

Дамы суетились, передвигая перегородки и жаровни. Теперь все приходилось делать самим, прислужницы едва-едва исполняли приказы, а порой и не появлялись до вечера.

Бурруджун, дочитывая письмо, вздрогнула.

— А что за господин пришел? — едва слышно спросила она, слыша, как тот нетерпеливо постукивает по деревянному настилу.

Когда ей ответили, госпожа побледнела. Мона-дар-Ушшада бросилась было к ней, но Бурруджун прижала палец к губам.

Под встревоженными взглядами дам Бурруджун, перевернув листок с письмом Лали-наан-Шадиш, наскоро написала на чистой стороне пару строк и знаками, не решаясь говорить, подозвала Ане-мин-Кулум.

— Немедленно, — зашептала госпожа, передавая ей записку, — и очень тихо выскользни через боковой вход, и что есть духу беги, разыщи господина Дар-Рокко. Он должен понять. Сама не возвращайся.

Едва только приготовления были завершены, Бурруджун присела за перегородками у столика с письменным прибором, и дамы чуть поодаль. Ожидающий упрекнул ее в неторопливости и невнимании к гостям, нимало не стыдясь сам показаться грубым.

Он и сел к ним спиной, без всякого почтения. Дамы хорошо могли видеть его абрис — внутри было темно, светильники почти не горели.

— Ну что вы, господин Мин-Раге, — мягко отозвалась Бурруджун. — Такой уважаемый гость как вы... мои бедные дамы не могли нарадоваться, что нас кто-то вспомнил. Увы, последнее время наша жизнь стала совсем пресной и одинокой...

— И всему виной ваше предосудительное поведение, не так ли, — все еще не смягчаясь, сказал тот.

Гу-иш-Равата сердито ахнула: прежде никто не позволял себе подобных грубостей... видно, совсем плохи дела прекрасной госпожи при дворе. Уж не принес ли господин Мин-Раге те самые новости, которых они так опасались?..

Бурруджун немного помолчала, давая понять гостю, что его укол достиг цели, но с достоинством продолжила, неожиданно для дам сменив тему.

— А правда ли, господин Мин-Раге, что гостьи, поселившиеся в Срединном доме — родственницы Наан-Караму, начальника Стальных... — госпожа будто бы осеклась, оговорившись, и сразу поправилась. — Начальника Серебряных врат?