Апрель. Книга 1. Третья редакция

Адарион замолчал, а я вдруг сообразил, что была же у нас, ещё малышей, когда мы кучей возились у песчаных круч, такая присказка: "Тор заберёт!" Ею пугали, если кто-то увлекался рытьём слишком уж длинной норы. Норы мы обожали, а взрослые ужасно боялись, что нас засыплет. Мы, замирая от страха, ползли глубже и глубже, в темноту, представляя этого жуткого, чёрного Тора в сердцевине холма: у него обязательно длинные, кривые, волосатые руки, много-много, он рассовал их в разные стороны и ждёт... когда неосторожный ребёнок залезет поглубже, чтобы схватить, утащить в чёрную-чёрную "подземлю"...

— Там нечем дышать...

— Что? — переспросил Аллирион.

— Нечем дышать под землёю. Стишок такой был. "Глубоко залезешь в нору, Попадёшься в лапы Тору..."

Так странно, да. Так бояться этой тьмы — и всё равно ползти, вовсе не потому, что сзади пыхтит твой приятель — не будет он смеяться, если повернёшь назад. Он боится ещё сильнее. Если вскрикнуть — он, судорожно дёргая руками и ногами, рванётся назад и потом не спросит, что же там было, почему ты кричал.

Но тьма тянула...

Говорили, будто одного мальчика всё-таки засыпало насовсем. Мы верили. Одна девчонка, ужасно храбрая и выдумщица просто невозможная, рассказывала о нём всякие истории... Как он сидит в холме...

— Тогородор разбудил подземный Огонь? И наша земля погибла?

— Говорят, он сгорел в один миг. Глаза у него сияли ослепительно, и никто не понял, была ли то страшнейшая боль или величайшее счастье...

Потом скалы стали наливаться алым, и жидкое железо полилось из трещин земли. Наши Мастера успели замкнуть Круг, но было ясно, что Золотые не удержат Огонь долго. Люди кинулись к кораблям. Вениаар, тогдашний глава Совета, обратился к Адэви, (*народ Водяных) но и они сказали, что, если попытаться остановить Подземный Огонь водой — может случиться не только конец этой земли, но и вообще конец мира. Водяные сделают всё, чтобы отвести Океан как можно дальше от берегов, когда Огонь вырвется на свободу.

Надежды не осталось. Все, кто успел, ушли на корабли. Если бы не Водяные, мало кто бы спасся, но они сумели удержать Океан. Наступила ночь, а люди всё ещё были близко от гибнущей земли. Детей всех отправили на воздушные корабли, взрослым места там почти не нашлось. Воздушные отошли на безопасное расстояние, чтобы дожидаться остальных.

Земля была чёрной и алой. Вся пронизанная красными трещинками, усеянная искрами. В любой миг она могла рассыпаться... но этого не случилось. Стояла странная тишина. Время от времени Океан всё-таки касался раскалённого камня, и тогда от берегов доносился тревожный свист.

Потом уже узнали, что высшие Золотые погибли быстро. Их учеников собирались отправить на корабли со всеми, но некоторые остались. Двоих позже унесли Ветряные, которые были с ними до конца. Они же и рассказали, что нашу землю спасли ученики. Вернее, кто-то из тех, кто не вернулся.

— Что они сделали?

— Считается, что кто-то из них сумел открыть свой разум Огню и соединиться с ним. Как всё было на самом деле, узнать невозможно. Но восхождение Червей остановилось, и земля стала понемногу остывать. Это длилось больше недели. От материка осталось несколько островов, но и они ещё некоторое время то поднимались, то опускались. Золотые — те, что не вставали в Круг, -вернулись на острова первыми и определили, что Огонь ушёл, осталось только несколько Колодцев, клубящихся Силой. Маги собрались на Совет. Надо было решать, искать ли нам новую землю или попытаться выжить здесь...

— И они остались...

— Да, и не спрашивай, почему. У них почти ничего не осталось: поля, леса, города сгорели, земля почти всюду была перекалена и не могла родить. Горы спекшейся золы — вот она была какая, наша земля. И снова нас спасали Водяные. Года три, пока почвы кое-как не ожили, мы большую часть времени проводили на кораблях. Хлеб делали из водорослей, дети вместе с русалками собирали моллюсков на тех островах, которые пощадила лава. Ивон, один из Водяных, преподнёс роскошный и жуткий подарок, о нём не принято говорить, и даже в закрытых архивах упоминается так, что понять могут лишь посвящённые. Ивон не признался нам в своём деянии; лишь много позже, когда голод перестал висеть над нами изнуряющим проклятием, об этом как-то узнали. По воле Ивона киты, огромные рыбы-звери, приплывали умирать к нашим берегам... Нам не приходилось на них охотиться: это были старые существа, возможно, разумные, и едва кит понимал, что жизненный срок для него истекает — он устремлялся к нашим Островам и выбрасывался на берег...

Когда земля снова стала плодородной, киты приплывали всё реже и реже. И в память об этом нашим рыбакам запрещено охотиться на китов.

* * *

...Я потом не раз вспоминал тот разговор, и чем больше проходило времени, тем проще было считать его сном.

Ниньо несколько раз заводил речь о том, что ему нужно принять лебеа, иначе очень скоро он перестанет летать, и у нас на всех останется один-единственный Ветряной. Троготт говорил с ним наедине, о чём точно — не знаю, однако Ниньо потом всё-таки рассказал мне, что Троготт не хочет давать лебеа ещё кому-нибудь, потому что стэнции и так мало, а если оба Ветряных ослепнут, толку с них будет всё равно, что с диких ветерков...

Ниньо не принимал всё это очень уж близко к сердцу, потому что летать самому по себе, без доски, у него так и так получалось пока плохо. Его вполне устраивали полёты на тэнки, а это он мог делать ещё долго, если, конечно, в его организме что-нибудь не переключится, и тоненький Ниньо не примется расти с удвоенной силой. Но даже если такое случится — у нас были спрятаны ещё корабли, уцелевшие после Волны. Для меня корабли — утешение никакое, зато Ниньо иногда с восторгом говорил о том, как мы снова поднимем нашу армаду и полетим над бурей, и как это будет чудесно...

...Самое первое утро на новой земле... Я проснулся от солнца, которое, как ни повернись, как ни зажмурься, протиснется в щелочку между веками, точно назойливый малыш беспрестанно тянет и тормошит, чтобы поиграть...

Никого не было рядом. Но я не испугался. На "Сияющем" должны остаться живые люди. Кто-то уложил меня на сухое одеяло, а рядом стояла чашка с водой. Я протянул руку... и замер. За чашкой я увидел ласточку. Неподвижную.

Я закрыл глаза. Это было, или это только видение? Как будто она летела впереди. Я не выпускал её из виду всё время, пока "Сияющий" рвался сквозь бурлящий ад. И потом... Когда клубы туч распахнулись и на горизонте выросли горы.

* * *

В первую зиму мы строили Башни.

В Городе-на-Холме редко строили зимой. Но мы торопились. Если кто-то из наших после Волны потерялся, он увидит, он услышит про наши Башни. Он нас найдёт. Потому что это будут четыре Башни; не такие высокие, не такие дивные, как на Островах, но любой из нас их узнает.

С Башен мы будем смотреть за небом.

Король не знал, что это наши башни. Золотой Роварог под видом мага Севера пришёл к королю и сказал, что хочет построить защитную тетраду от ударов Океана. Король в те дни напоминал медведя, из которого выпили кровь и вынули глаза. Так сказал старый маршал, когда в Скальной Столице собрали большой совет, и люди тихо повторяли его слова. А король сказал — стройте хоть стену до неба, может, это покажет людям, что королевство живёт. Роварог обещал золото всем подрядчикам, вдоволь золота, и на золото же будет подвозиться продовольствие из долин, и люди смогут жить и строить. Роварог только умолчал, что для Золотого золото ничего не стоит, ибо он может открыть жилы земли, и металл будет сочиться огненной сукровицей.

Потом оказалось, что построить башни так, как это делали на Островах, невозможно. Камень прибрежного королевства слишком тяжёл и хрупок. Мы не могли расширить башни наверху, мы не могли сделать их такими же высокими. И всё-таки они оказались красивы. К середине зимы уже закончили возводить одну. Она стала самой высокой и самой любимой.

А потом вдруг пришёл страх высоты...

Троготт тогда стоял рядом, он увидел, как побелело моё лицо и как стиснулись мои пальцы на тоненьком леере, натянутом по периметру верхней площадки. Он быстро шагнул ко мне и обнял, потянул назад, от края. А я долго не мог разжать пальцы. Я хотел улыбнуться и сказать ему, что это дурацкое наваждение, но губы тоже не разжимались.

На лестнице я перестал видеть. Я часто задышал, и тогда Троготт подхватил меня на руки и чуть не бегом понёс вниз. Там я слышал, как он звякал склянками, и запах стэнции поплыл, обволакивая меня сонными чарами.

Я спал долго-долго. Очнувшись, видел какие-то цветные тени и слышал гудящие, тревожные голоса. И забывался снова.

Я хотел сказать им, что ничего не случилось, просто дурацкая простуда, из тех, которым подвержены все жители этой несчастной земли.

Однажды я проснулся совершенно голым после странного и волнующего видения. И надо мною мелькнуло лицо Троготта, а за ним маячил кто-то чужой... чужая. Потом Троготт отступил, а она надвинулась, и вдруг мне стало горячо и стыдно, и невыносимо хорошо... и голоса загудели снова.

...— Не уверен, что с нею всё получилось...

— Ничего, у нас есть ещё и это... Этого достаточно...

— Холод, Ровар, холод, быстрее!

— Я стараюсь! Никогда не делал это так быстро и так сильно... Смотри, стол, на котором была пробирка, рассыпается от холода.

— Главное, чтобы стекло не рассыпалось.

— Нет. Это хрусталь Арота...

* * *

Немногие в городе знали, кто мы. Обычные горожане считали нас магами, прибывшими из-за гор помогать королю восстанавливать страну и охранять берег от новых разрушений.

Я думаю, Ивенн знала. Догадывалась. Она появилась в нашей башне ближе к весне, и с нею наши комнаты наполнили картины. Странные картины, я раньше и не представлял, что кто-то может так рисовать.

На картинах были невообразимые, неведомые страны. Чудовищные горы под ледяными небесами. Леса, такие дикие, что чудилось — сами деревья и есть единственные жители этих лесов. Пропасти, из которых поднимались одинокие утёсы. Речные долины, полные сияния летней зелени. Странные существа, взгляды которых были исполнены непостижимого разума...

Нельзя и представить, где могли существовать такие страны. Но они были, несомненно, были, потому что просто придумать такое нельзя!

Конечно, я спросил Ивенн, откуда эти картины? С тайным замиранием в душе я ждал, что Ивенн смутится и скажет, что картины рисовала она. И в этом была бы самая удивительная загадка — Ивенн осенью исполнилось только шестнадцать лет...

Но Ивенн призналась, что картины достались ей в наследство от отца. А тот купил их у хозяина каравана, явившегося из-за гор. И, что самое забавное, купил недорого. Люди, рассказывал отец Ивенн, смотрели на картины, удивлённо цокали языками, но не покупали. Картины были слишком необычными и непонятными. А караванщик ставил непременным условием продажу всей коллекции в одни руки.

Ивенн росла среди этих картин, и все её фантазии были связаны с ними. Именно картины и привели её в наш дом.

— Господин Троготт искал служанку, — объяснила Ивенн. — Господин Троготт такой серьёзный! Он не просто расспрашивал девушек, он приходил к каждой в дом и смотрел, как она живёт...

Ивенн не собиралась работать служанкой. У неё был свой дом и вот эти картины. Но дом после Волны остался в ужасном состоянии, отец сгинул вместе с тысячами других...

— Я хотела устроиться гувернанткой. Но господам из богатых домов нужны девушки постарше, опытные, а господин Троготт сказал, что работа служанки в доме магов даже интереснее и не особенно трудна. Конечно, он прав! Тут так чудесно, и мои картины в безопасности...

Дом Ивенн надо было ремонтировать, он мог просто развалиться в любой момент. Так Ивенн и её картины попали к нам.

Троготт здорово угадал. Если бы не Ивенн, я бы закис в том сером месяце феврале. Ниньо, наоборот, много летал с кораблями, пропадал на целые недели и наловчился справляться даже с дикими февральскими ураганами. Он появлялся весёлый, взбудораженный, хоть и поглядывал на меня тревожно, но видно было, что все его мысли отданы кораблям. Линдон, картограф, сказал мне, что готовится большое путешествие за Костяной хребет.

— Мы же не знаем, сколько наших зашвырнуло ещё дальше на восток. Возможно, они там так и остались, выжили, но не могут преодолеть горы.

— Когда отправляемся?

— Нимо... Троготт хочет тебя оставить в городе...

— Почему? — шепотом.

— Опасно... Он лучше рискнёт всеми кораблями, чем последним настоящим магом... И он прав, Нимо, не обижайся...

И я понимал, что Троготт прав. Как ни крути. Никто не выбирал его главным, но всё, что он делал, выглядело единственно верным тогда. И я не стал спорить. Только стало совсем грустно.

Работы у Ивенн оказалось немного. Иногда она следила за камином (разумеется, дрова приносил истопник), за светильниками, порою протирала пыль на книгах, или приносила чай Троготту и мне. Ну, и ещё какие-то мелочи. Считалось, что я буду давать ей всякие поручения, но вначале я стеснялся, потому что на Островах никаких служанок у меня не было. А потом мы подружились, и Ивенн стала как будто сестрой. Я вспоминал Инэль, хотя они не были похожи. Инэль — высокая и красивая, но сейчас я понимал, что никогда не знал по-настоящему, о чём она думает и чем живёт. Иногда мне делалось очень грустно, последние месяцы на Острове мы почти не виделись, и я не знал, обижалась ли она на меня или у неё были свои заботы?

Ивенн была ещё почти совсем девчонкой. Повыше меня, круглолицая, с затаившейся смешинкой в глазах. На самом деле мы были ровесниками, но я всё равно ощущал странный промежуток между нами — с одной стороны, она выглядела старше, а с другой — в чём-то старшим чувствовал себя я. Наверное, в сумме это и давало неповторимый оттенок наших отношений, устраивавший нас обоих.

Её очаровала наша библиотека. Там были книги с Островов, но больше тех, которые покупали Троготт и Роварог — первый год после Волны книги мало кого интересовали, их отдавали за бесценок. Мы же платили, не торгуясь — помимо того, что в золоте у наших магов недостатка не было, имелась и другая причина. Роварог считал, что книги сейчас следует спасать без разбору, хорошие они или плохие, не дожидаясь, пока ими растопят печи; да и людей, собиравших библиотеки, стоило "подкормить".

Ивенн могла читать часами, а мне было интересно, что же такое она читает. На Островах я летал много, а читал мало. Теперь книги стали для меня открытием, и проводником в их мир стала Ивенн.

Зима заперла меня в башне. Ездить верхом я не умел, ходить много не привык, особенно по снегу и льду; тяжёлые, тёплые одежды казались ужасными — в них я то упаривался, то мёрз, и быстро простужался. Но самое главное — я просто не знал, что делать на улицах зимнего города. Мальчишки, как сумасшедшие, носились по льду просто так, в башмаках, и катались на коньках. У меня же ноги мгновенно разъезжались в стороны, колени отказывались сгибаться, и единственное, что представлялось мне возможным — как можно осторожнее опуститься на четвереньки и так вернуться домой.