От любви до ненависти...

"Наша берёт!" Кровь прихлынула к лицу царя. Губы его беззвучно шевелились. Можно было только догадываться о чём. Наверняка он просил у Бога сохранить жизнь своему любимцу и победы. Разве выстоишь на месте. И Пётр, не утерпев, полез на стены. Со всех сторон неслось: "Царь! Царь!" Солдаты устремились вперёд. Фельдмаршал умолял. Но Петра не протаранишь. С каменным лицом слушая убедительную речь фельдмаршала, он не хотел мешать его добрым намерениям. Пусть, мол, старик выскажется, решать всё равно буду я. Кэт, готовая за ним в огонь и в воду, закусив губу, не сводила с него глаз. Она знала, что он всегда и всюду в первую очередь думает о других и лишь потом о себе и поэтому Кэт решила быть рядом. Он не брал, она, стараясь быть ненавязчивой и избежать объяснений, прыгнула в другую лодку. И у стены оказалась рядом с ним. Солдаты чертыхались: "Неужели без пацанёнка не обойдёмся? А она, не слушая никого, лезла вверх, стараясь не отстать от Питера и не смотреть вниз, чтоб не закружилась голова. Вряд ли кому бы пришло в голову заподозрить в ней сейчас девчонку. Они взлетели почти враз по разным лестницам уже на зубчатую стену. Выше на шпагах бился Меньшиков. Кипела рукопашная схватка. На улицах пришлось тоже не сладко: пальба из окон. Рвались гранаты, свистели ядра. Кругом, насколько было видно, лежали убитые в разноцветной справе, ружья и ручные мортирцы, раздутые от непомерной стрельбы, поблёскивали окровавленные шпаги, ещё дымились в руках убитых пистоли. Жуть! Грудь у светлейшего ходила ходуном от запарки. Заметив Петра, он онемел. Возмущённому ему не хватало слов. Задыхаясь от негодования и перекрикивая грохот боя, он, помогая себе руками, орал: "Вот чёрт!" — Мин херц, ты сдурел...

Усы Пётра зашевелились, побагровев, буркнул:

— Рот закрой, пулю поймаешь.

Меншиков, почувствовав злость в насмешке и мрачную угрозу голосом, так и сделал. Но, кликнув штурмовиков, велел взять царя в кольцо. Пётр не споря махнул рукой. Пусть так! Кэт шла шаг в шаг за ним. Всем сердцем она желала признаться во всёх своих грехах. "А что, возьму вот сейчас и скажу". Но не смогла. Думать одно, а сделать — другое. Это будет всему конец. Напоровшись взглядом в неё, он выругался: "Чёрт бы её побрал, лезет в самое пекло!" Естественно, постарался приблизиться и прикрыть собой. Кэт же не спускала с него глаз. Крутя головой, она заметила, что пока он менял патроны в мушкетах, а штурмовики занятые боем просмотрели, в него прицеливаются. В этот несчастный момент, метнувшись в его сторону, девушка, со всех силёнок, толкнув царя, закрыла его собой. Пока царь поднялся, пока понял всё... Пётр, ругаясь и топая от злости ботфортом, прокричал Меншикову, чтоб брал город. А сам, впервые изменив себе и, подхватив шатающееся тело побледневшей Кэт на руки, поспешил вниз. В голове промелькнуло: "Торопыга! Всунулась всё же". Он нёсся сейчас против течения. Этим самым он озадачил не только всех вокруг, но и себя самого не меньше. Меншиков, конечно, очень удивился тому, что государь нянчится с мальцом, но развивать и увлекаться этой мыслью было недосуг. Жар боя тащил за собой. Но прокричать прокричал:— "Ни черта не понял. Ты куда?" Могучий Пётр обернулся:— "Что поделать, мой друг, у меня есть более важные дела, требующие моего присутствия, а ты давай дерзай!" Меншиков в недоумении пожал плечами, не поняв остроумие царя. Пара рослых солдат бросилась Петру помогать, вторая пара по приказу Светлейшего перекрыла доступ к нему. Ещё двое помогали уходить. Сбежали с лестниц. Перенесли на лодку. Во весь опор, налегая на вёсла, гнали в лагерь. Кэт, качаясь на его руках, стонала. Больно. А ещё она страшно боялась получить нагоняй за своё недостойное поведение. Теперь ей оставалось только исповедоваться перед ним. Ох, как это страшно! Лучше умереть, а они уж пусть разбираются с её враньём... Перед ней плавало его расстроенное лицо и большие чёрные глаза, немного удивлённые, озабоченные и добрые. Прижимая к груди, на длинных как журавль ногах, понёсся в шатёр Меншикова, но на ходу раздумал и свернул к ближнему, им был шатёр Шереметьева. На бегу отдавая приказы, чтоб прислали из лазарета лейб— медика, принесли горячей воды, торопился к цели. Влетел, огляделся и, выгнав всех, уложил девушку на ложе. Все кто пытался сунуть нос к нему, нарывался на ругань. Ругаться Пётр умел. Кэт, стараясь не упасть в обморок, пыталась из последних сил не позволить ему раздеть себя. Испуганно бормоча, что-то невнятное, уставилась умоляюще на него. Слабеющая, она чувствовала себя неловко. Причин было достаточно. Хотя бы первые две, что рвали голову — потому что женщина и потому что врала царю и всем вокруг. Хотя по одному взгляду на его физиономию сейчас было понятно о его давнем познании о ней. Так и есть! Он, убирая её ладошку, предупредил:

— Прошу прощения, но я всё знаю. В курсе вашей кутерьмы. Не надо со мной играть. Тебе сейчас будет нужна поддержка, плечо в которое можно поплакать и на которое можно опереться. Обещаю, что сделаю всё возможное. Я прошу, окажи мне честь быть им.— От перекривлённых напряжением губ, казалось, что насмешка не сходила с уст, но взгляд его был очень серьёзен. Он выждал и удостоверившись, что его понимают, продолжил:— Ну так как твоё имя?

Наконец он закончил эту бессвязную речь. Её ладонь безжизненно лежала в его руке. Она слушала Петра в удручающем молчании. Душевное равновесие в один миг было нарушено. Чувство вины и стыда душили её, она не могла говорить. Боль от ранения ей казалась меньшим наказанием за переодевание, какого она достойна и если она умрёт, это будет расплатой. К физической боли прибавилась ещё и душевная. Знал! Всё знал! Девушка вздрогнула и ещё сильнее побледнела. Правда его голос давал надежду, он не источал вынужденную вежливость, скорее искренность и желание помочь. Она была в нерешительности и склонялась к мысли принять её. Она с трудом раскрыла запечённые жаром губки: — "Если вы действительно так думаете, государь, то по— моему мнению поступаете как нельзя лучше... Решение за вами. Я принимаю вашу помощь и благодарю за всё". С тем же в голове вспыхнуло пламенем: "Значит, не ошиблась и ничего не может быть более очевидным, чем факт, что он давно в курсе происходящего. Интересно, на сколько — давно? И почему никогда не напомнил и если знал кто я, то почему держал возле себя?" Вопросы, вопросы... на которые мог дать ответы лишь один человек — это он. А он предлагает заботу и помощь. Сердце заплюхало в сладкой сыте. А вдруг жизнь берёт на себя все заботы по осуществлению её надежд. А что если такое возможно. Она внимательно, хоть и с сомнением, взглянула ему в глаза и затем, откинувшись на подушки, слабым голосом по привычке произнесла своё имя:

— Карштен,— но, заметив, как он поморщился, поколебавшись, сказала правду,— Кэт. Я умру?

— Что за ерунда...— выбухнул гневом и растерянностью он. Эта неординарная женщина путала его всё время, повязывая при этом по рукам и ногам. Он всё время занимается рядом с ней не свойственными ему вещами, то уговаривает или утешает, то сопли вытирает... Переборщил с эмоциями из него всё же вырвалось: — Боже милостивый, как же я раньше не мог догадаться?...

"Значит, не так давно произошло моё разоблачение..." О, Кэт так боялась, что может произойти что-нибудь в этом роде и она будет с позором разоблачена. В преддверии трёпки дрожала, как в лихорадке. Но реальность оказалась иной. После её потока слёз и его заверений— не сержусь и не накажу, он даже попробовал это создание утешать. За минутой тихого размышления, она обрела надежду: "Похоже, всё обойдётся и Пётр не собирается меня прилюдно пороть". С осторожностью и надеждой она спросила:

— Могу ли я довериться вам?

Её измученные болью и страхом глазки стрельнули по нему.

Она была удивлена и тронута тем, что он не старался быть сердитым. Но ей показалось, что царь не проявлял желания подтверждать или отрицать это её желание и хранил какое-то время молчание. Оно так и было — молчал, но ответ был написан на его лице: "Сколько хочешь!" Пётр действительно улыбнулся:

— Можешь... Я счастлив быть тебе полезным! Катя значит. В самом деле красивое имя...— Освобождая её от окровавленного тряпья он отвлекая говорил:— Вот и хорошо... Вот и славно... Вот и умница... Призналась и правильно. Сколько можно дурачить...

Она кивнула, с облегчением обнаружив, что он так всё разумно и без слов стремящихся напугать ей объяснил. Дольше быть мальчиком она действительно больше бы не смогла.

На его лице застыла нервная усмешка. От только что пережитого шока, от страха потерять её. Она же, посчитав это насмешкой, поджала губы. Смеётся и разве он один. Кэт привыкла в своей нелёгкой жизни к этому. Дуться нечего, надо говорить. Помедлив, и сдерживая стон от неудачного шевеления рукой, решилась на волнующий её вопрос:

— Это после случая в бане? Не представляю ещё откуда могла пойти такая молва... О, что вы должны обо мне думать!— вызывающе произнесла она.

Их глаза встретились и он сказал мягко:

— Может быть... Я посчитал, что... Идиотская шутка, надо сказать. Одурачила ты всех красиво...— начал, поглаживая собственную шею он. Только что её обвивала её рука. Чувства всколыхнулись, он прорычал:— "Баня?!..." Можно и так сказать, но... насторожившись я следил. Да, да... Некрасиво не то слово, но не сдержался, каюсь. Ты, моя любимая глупышка, должна простить меня. На озере, во время твоего купания, понял всё. Виноват, хлопал зенками, а кто б отвернулся от такого...

Теперь на бледном лице Кэт вспыхнул румянец: "Ужас какой!"

— Ну уж... Там и смотреть-то не на что...— прошептали конфузливо её губки.

Пётр старательно свёл брови и укорил себя. Распустил теля язык. Не надо чтоб сразу почуяла его залежность от неё. А сердце шло своей дорогой, оно непослушное рвалось к этому милому созданию. "Ягодка моя! Как же я намаялся. Теперь всё, теперь ты моя птичка",— чуть не слетело с его губ.— Где ж тот клятый лекарь?"

— Страсть не люблю, когда цену себе набивают.

Но не выдержав, обжёг её горячие губы поцелуем. И тут же отпрянул: "У девочки жар, а я с глупостями лезу!"

Пётр, приподняв обмякшее тело, рывком снял с девушки сапоги. Она вскрикнула от пронзившей боли и ещё более побелела. Её маленькая ручка тисками сжала его запястье. Глаза источали боль, щёки пылали. Замерев в раздумье на миг, он продолжил пытку. Стянув камзол и рубашку, разрезал тряпку стягивающую грудь. Она прикрыла ладошками белые как молоко волнующие бугорки. Пётр отвёл глаза. Опять накатила как тогда у озера странная оторопь. Молчал, как будто проглотил язык. Вскочив, как ошпаренный, порылся в фельдмаршальских вещах, достал белую из тонкого шёлка просторную рубашку с кружевами и накинул на неё. А рану в плече заложил наволочкой. Смахнул текущие по девичьим щекам слезинки. Утешая, прошептал:

— Больно? Потерпи. Хотя нет, терпеть тебе как раз неуместно— поплачь. Женщинам слёзы приносят облегчение. Сейчас лекарь пожалует.

У входа в палатку чем-то осторожно погрохали. Пётр, прикрыв Кэт простынёй, разрешил войти. Расторопный, но немного испуганный служивый, что стоял у шатра на часах, принёс горячую воду и уставился на царя. Тот махнул рукой, мол, пошёл вон. Недовольный солдат, косясь на кровать, поднял брови, но ничем больше не обнаружил своего удивления, повинуясь вышел. Он готов был сворачивать для царя горы, ему указали на дверь... Окунув в миску с водой обшитый кружевами платок фельдмаршала, царь пытался обмыть её.

— Не царское это дело... Я доставляю вам слишком много хлопот...— сказала она сдавленным, вот-вот готовым выбухнуть рыданиями, голосом.

— Ничего подобного... Ерунда,— отмахнулся царь, принимая бутыль с водкой от смотрящего в пол вызванного вновь солдата. Тот разглядел вместо солдата девицу. С трудом понимал причину таких метаморфоз и смущался. Большая доля сомнения разрисовала его лицо. Чтобы это значило...

— Узнают...— простонала она, глотая слёзы.— Что скажет доктор по поводу такого оборота дела?! К тому же весь свет будет поставлен в известность... Каждый без какой либо нужды примется входить во все подробности, коснётся вас... Да и меня сведёт с ума бредовая болтовня. Общество будет... будет очень шокировано, государь? Любая шавка из подворотни облает, мол, просмотрел под носом...

Пётр даже не поморщился.

— Мне нет дела до этого... К тому же ты всё преувеличиваешь. Я прищемлю языки,— отрезал он с горячностью.— Остаток жизни они будут жаловаться на плохую память. Вот так! А ты не должна больше думать об этом.

Всё случившееся переутомило бедняжку. Кэт откинулась на подушки: "Он может! Он Пётр!" Сейчас она даже не представляла, как они с отцом втянулись в эту абсурдную идею с переодеванием.

— Государь, не будете ли вы так любезны, чтобы самому сохранить мой секрет в тайне?— пролепетала она.

Царь вспыхнул: "Это уж право слишком! Прикидываться мне дурачком дальше. Ни за что!"

— Нет, меня не затруднит. Посмотрим,— вредничая за её фокусы, поджал Пётр губы.

Прибежавший со всех ног с ворохом микстур и склянок маленький, тощенький лейб— медик, найдя вместо солдата раненную женщину, вытаращил глаза. С живым любопытством осведомился: — "Откуда?"

Каждая прошедшая минута подвергала царя в ужас. Пётр, подняв того за лацканы мундира высоко над полом, на все силёнки тряханул.

— Я должен объясняться?... Сказ мой таков— она должна жить. Понял, дохтур?

Тот, меняя на лице изумление с испугом, закивал. Вот это он понял.

— Что в моих силах Пётр Алексеевич сделаю, но мы все под Богом ходим,— заикаясь, произнёс он. Пётр грозно приподнял бровь. Доктор заторопился:— Уверяю вас, непременно постараюсь, ваше величество...

Царь посидел, не спуская с девушки глаз, снова встрепенулся.

— Постарайся, а то моё сердце не выдержит.

Пётр прикрыл дёргающуюся щёку. Раздражение моментом прошло. Он любил, когда работают, борются, но не опускают руки. "Пока в теле есть жизнь, человек должен жить". Странно, неправдоподобно, но он забыл про горящий город, про своих и шведов. Жизнь этой девочки было сейчас главным для него.

Доктор молча и сосредоточенно делал своё дело.

— Вот и ладушки,— удовлетворённо кивнул царь. Хотел было пригласить ещё людей на помощь, но задумался и в конце концов пришёл к выводу, что будет мудрее обойтись без присутствия посторонних до поры, до времени. Может, обойдётся. Он же обещал девочке сохранить тайну.

Он сам держал её, когда ей доктор ковырялся в плече. Сам помогал извлечь пулю. Следил, как обрабатывали рану, как бинтовали. Отнеся её на постель самолично, Пётр гладил её милое заплаканное личико и шептал: "Лапушка, радость моя, потерпи, поболит немного и заживёт" И, укрыв одеялом на пуху предмет своих мрий, царь выставил караул. На пост заступил всё тот же глазастый солдат, что таскал ему воду и помогал держать Кэт. Строго настрого наказал никого не пускать. А доктору, чтоб не оказаться на дыбе велел прикусить язык. Тот согласно закивал. Он что дурак болтать. Пётр вернулся к Шереметьеву. Догорала ружейная трескотня. Над крепостью развивался белый флаг. Пётр улыбнулся: "Орешек наш!"