богов.
Братья! Да будет любимец богов Урбагар — энси! — вскричал
старейшина и с самодовольной улыбкой, уверенный в победе,
торжествующе посмотрел на эна. Он был старше эна лет на
двадцать пять и не испытывал перед ним ни благоговения, ни страха.
Жесткий, порицающий взгляд земного владыки на протяжении
всей речи старейшины сверлил его бритый, гладкий затылок.
— Мечтает обеспечить своему роду большинство в совете, чтобы
потом, при разделе новых земель, забирать лучшие участки. Все
мало, мало! Вот они, сыны Наннара! — Эн с отвращением
поморщился: — Наг ты на землю пришел, нагим ты с нее и сойдешь!
Тонкие нюансы высокой политики власть имущих были
невдомек простым умам общинников. Мешда, внимательно
слушавший ораторов, как и большинство его соплеменников, не
мог постичь, почему молодой, здоровый, умный Аннипад, которому
и отец, эн, всегда поможет, не справится теперь с должностью энси. По божественному установлению испокон века энси обязан
быть и военачальником, и главным строителем.
— Что же тут разделять? — недоумевал гончар. Он расценил
слова старейшин, неисчислимые, подобно каплям дождя, обильно
падающим с неба, как необъяснимое заблуждение, ослепление,
навеянное злыми демонами; и, памятуя все то доброе и хорошее,
что сделал для него Аннипад, счел своим святым долгом рассеять
неверие в его возможности. Опередив голосование, Мешда
протиснулся к террасе, поднял правую руку и обратился к эну:
— О владыка, непреложны твои повеления, да будет мне
позволено высказаться по этому поводу?
Эн неприязненно воззрился на гончара: "А этому-то что нужно?
Но как он кстати!" — и, молча указав на террасу, ободряюще кивнул.
Толстяк, вспыльчивый и необузданный, неистово топнул ногой и в
досаде с бешеной яростью дважды ударил ладонью одной руки
по тыльной стороне другой. Большие серповидные серьги из золота
в длинных мочках его ушей подскочили и закачались. Рокот
изумления потряс воздух: такое явное проявление недовольства
на народном собрании считалось весьма предосудительным, и
старейшина сразу же утратил расположение толпы.
Мешда, однако, не взошел на террасу, а встал, как в прежние
времена, на вросший в землю большой валун перед террасой, лежащий здесь еще до основания Города. На камне, — кости матери-Земли, козней демонов можно было не опасаться, а все сказанное приобретало прочность камня.
— Братья! Я — Мешда, гончар, простой ремесленник. Да
ниспошлет мне Мудрейший дар могучего и изобильного
красноречия хоть ненадолго! Бог свидетель, я доволен своей
судьбой! Власть — не мой удел, не мне судить великих. Да простят
меня боги, если я скажу что-либо не так, и да не осудят люди.
Конечно, сын великого дамкара Урбагар — достойнейший человек,
да будет он здоров, богат и славен; но я плохо знаю его. А вот с
энси Аннипадом мне выпал благой жребий прожить в горах бок о
бок многие дни. Всему тому, о чем вам верно и правдиво поведал
мудрый эн, и многому из того, о чем он не сказал, я по воле судьбы
был свидетелем.
Мой сказ о том, как на нас, меня с детьми и энси Аннипада,
почти безоружных, напало четверо воинов из племени хаммури.
Когда я их узрел, смятение овладело душой моей, тело ослабело и
затрепетало, а руки онемели. Но сердце энси Аннипада загорелось
сражением, и он защитил меня от смерти, а детей моих спас от
рабства.
Божьим соизволением, Аннипад — храбрец, не знающий страха,
муж воистину: чело его грозно, гнев тура в очах. Лучший воитель
пресветлого Энки, осиянный его высочайшим блеском, энси, повинуясь верному слову бога, обрушился на хаммури, как могучий небесный бык, и одной мотыгой сокрушил врагов: двоих убил, а двоих обратил в бегство.
Энси Аннипад мастерски владеет любым оружием. Все вы
знаете, как он сведущ, как опытен в ратном искусстве. Аннипад
исполнен мудрости: ум и язык его — превыше лет. В лихую годину,
да избавят нас боги от нее, — гончар сплюнул три раза через левое
плечо и постучал костяшками пальцев по камню, — он, будучи энси,
послужит щитом Городу, оборонит детей наших, и никто не сумеет
этого сделать лучше него, ибо он всех превосходит твердостью
духа.
А как Аннипад понимает, как чувствует душу простого
человека, даже раба! Не каждому дано это! Аннипад всегда готов
прийти на помощь бедствующему, поддержать страждущего.
Когда Мешда, приподнимая то одну, то другую босую ногу с
раскаленного солнцем камня, пританцовывая, рассказывал, не
жалея красок, о курьезном происшествии с ослом, всё собрание дружно хохотало.
— Боги одарили Аннипада добрым сердцем, — сказал гончар в
заключение, — жаждущему он даст воды, заблудшему укажет путь,
нагого оденет. — Закончив, Мешда по обычаю поклонился собранию,
спрыгнул с валуна и смешался с толпой.
На протяжении всей речи гончара перед Аннипадом зримо стоял
милый его сердцу образ Пэаби. Он помнил каждый день,
проведенный рядом с девушкой, и за каждый был неимоверно
благодарен судьбе.
— Ну что же, братья, голос горшечника — это голос народа, а голос народа — это голос божий! И да будет Аннипад энси на
следующий срок! — воскликнул эн, чутко уловив настроение толпы.
"Да будет так!" — загремело ему в ответ народное собрание, и
лес рук взметнулся в небо. Аннипад глубоким, земным поклоном
поблагодарил общинников за веру в него и избрание.
— Братья! — продолжил земной пастырь. — Все мы скорбим о
смерти досточтимого главы общины, старейшины рода
кирпичников Дадашига, душа которого в день несудьбы встречена
Намтаром. Это был прекрасный человек. Мертвый, он живым
платил добром за добро. И пусть грехи его домочадцев да будут
забыты, а долги его прощены, ибо даже на смертном одре он,
умирающий, чтобы не остаться должником перед уходом в мир
иной, рассчитался, с кем успел. И хотя заменить Дадашига
невозможно, община кирпичников и горшечников предложила
вместо него в совет старейшин уважаемого Урнамму, избранного
недавно старейшиной рода кирпичников. Тень Дадашига одобрит
этот выбор.
Зажиточному кирпичнику Урнамму, рассудительному и
немногословному, удалось приобрести репутацию благоразумного,
даже мудрого человека: на собраниях родовой общины его всегда
просили разбирать возникавшие споры, и ему, по большей части,
удавалось разрешать их ко всеобщему удовлетворению. Еще
далеко не старый, Урнамму легко взобрался на валун и, глубоко
взволнованный, обратился к собранию:
— Боги, ну что же мне сказать о себе самом? Вы меня знаете,
братья, ибо моя жизнь протекает среди вас. Не так уж я плох, но
можно ли почитать меня добрым, — мне неведомо. Вам решать,
достоин ли я великой чести быть членом совета старейшин Города.
Возвысить и унизить — в руках собрания.
Избранный единогласно, Урнамму поднялся на террасу, где его,
равного среди равных, члены совета старейшин облачили в плащ
и шумерку, а эн вручил посох власти. Урнамму низко поклонился
народу: "Братья-шумеры! Клянусь всевидящим Утом свято
соблюдать законы предков, быть добросердечным и терпеливым,
и да не поразят меня демоны камнем зависти".
На этом официальная часть общего собрания родовых общин Города завершилась. Члены совета покидали террасу по
старшинству: первым спустился эн, затем главная жрица Наннара,
потом главный жрец Инанны, за ним — энси и далее старейшины родов в соответствии с их возрастом. Все разошлись по своим общинам. К окончанию народного собрания из храма Энки на двенадцати повозках подвезли кувшины с пивом, горы лепешек, фиников и фруктов. Однако обычной радости, праздничности, пир, по традиции завершавший собрание, не принес.
После того как Эн с сыном сели в повозку и в сопровождении
воинов отбыли в храм Энки, площадь у ворот Процессий мало-
помалу опустела. Озабоченные общинники расходились, сокрушенно вздыхая, без обычных шуток и гомона. Каждого занимали невеселые думы о том, какая доля бремени ляжет на его род, как отразится строительство храма Энлиля на его личном хозяйстве, и насколько труднее станет жизнь.
Близилась к концу вечерняя стража и эн необычайно волновался,
страшась божьей кары за возможное опоздание к началу второй,
вечерней, жертвенной трапезы владыки Энки. Аннипад непрерывно
понукал онагров, и воины, сопровождавшие их, бежали вслед за
повозкой. Едва эн, торопливо сняв сандалии, вступил во двор храма,
к его ногам бросился главный управитель, схватился за полу плаща эна,
облобызал ее и положил себе на голову. Его тщедушное, плохо обритое тело сотрясалось в плаче, и черная шапочка чудом удерживалась на шарообразной, несоразмерно крупной голове.
— О величайший из тех, кто допущен к созерцанию бо-
жественных таинств, мне неведомо, кто сегодня угоден Мудрейшему из
мудрых в этой трапезе его дома.
Эн с легкой улыбкой, согнавшей сумрак тревоги с его лица,
поднял управителя.
— Успокойся, Гишани! Владыка Энки соизволил высказать мне
свою волю лишь в народном собрании. Всеведущий распорядился
созвать на трапезу Великих богов: Ана, Энлиля, Наннара, Ута, Инанну;
дочь его Нинсихеллу, благодетельницу нашу, и божественного
Зиусудру, предка моего, дабы на совете своем принять решение о
строительстве дома Великой горы.
Эн с надеждой заглянул в водяные часы: в верхнем кувшине еще было немного воды, и он успокоился, отдышался, коротко помолился и, более не задерживаясь, пошел к святилищу.
— Супругу свою, пресветлую владычицу Дамкину, Господин
повелел не беспокоить в ее покоях, — добавил эн и спросил Гишани,
семенящего следом:
— К трапезе у нас все готово?
— Да, Владыка, как всегда жертвенной пищи заготовлено
достаточно, святилище окурено дымом терпентина, и жрецы ждут
тебя.
Взбежав по лестнице и пройдя широкий, облицованный цветной
мозаикой вестибюль святилища, по сторонам которого симмет-
рично располагались длинные помещения для молитв, эн с сыном
вошли в средний внутренний дворик, а оттуда — в покои владыки
жизни Энки. Управитель Гишани следовал за ними неотступно.
Внимательный взгляд его зорких глаз ловил каждое движение эна,
дабы предугадать желание господина. Перед каждой дверью он
угодливо забегал вперед и предупредительно ее распахивал.
В огромной прихожей покоев бога, со стенами, заложенными
глазурованными кирпичиками синего, зеленого и желтого цвета и
покрытыми многоцветными фресками с изображениями морских
животных и растений, их ожидали пятеро жрецов из рода Зиусудры,
уже одетых в узкие, темно-синие набедренные повязки. Жрецы из
других родов к непосредственному обслуживанию Энки не
допускались. В комнате для омовений владыка и его сын поспешно
разделись и с помощью Гишани наскоро смыли с разгоряченных
тел скверну, пот и пыль. Жрецы умастили их тела благовонным
маслом, и они, босые, надев набедренные повязки, поспешили в
прихожую, ибо боги ждать не привыкли. Робко отворив двери
просторного центрального зала покоев, где в глубокой нише на
золотом троне, который держали на своих руках богини воды из
его свиты, восседал, поставив ноги на скамеечку, сам хозяин дома.
Эн и энси пали ниц на пороге и с молитвой, во мраке, вползли по
сине-голубому фетру, устилавшему пол, в сокровенные недра
храма и облобызали золотую скамеечку. Затем они окропили пол
водой, внесли и расставили семь и семь зажженных золотых
светильников в форме раковины, и терракотовые курильницы,
пышущие клубами ладана и ароматного сандала.
Стены и потолок огромной квадратной комнаты, обшитые
кедром и расписанные яркими цветами, казались необъятным
букетом, внутри которого обитало божество. Напротив трона у
противоположной стены, на невысоком постаменте, стояло
огромное, роскошно убранное ложе бога, а у дверей — две зеленые
стеатитовые жертвенные вазы на подставках в виде головы козла,
настолько древние, что одна из них раскололась и была стянута
тонкими медными обручами. Часть комнаты при необходимости
отгораживалась задергивающимися полотняными сине-зелеными
занавесями.
Вот эн едва слышно хлопнул в ладоши и пятеро босых жрецов,
боязливо вышагивая и бормоча молитву, не смея взглянуть в яркий,
живой, но неподвижный глаз Энки из драгоценных камней, внесли
одежды Владыки вод, приличествующие по этикету собранию
столь великих богов. Невидимые боги-прислужники и наиболее
приближенные земные слуги Владыки, эн и его первородный сын,
раздели своего господина, омыли и умастили тело бога, облачили
в новые пышные многоцветные одежды и обрызгали благо-
вониями. Жрецы принесли широкий, прямоугольный, отделанный
нефритом стол из ясеня и установили его перед хозяином дома.
Вокруг стола они расставили кресла-троны для приглашенных и,
согбенные, удалились, пятясь к выходу.
Под громкие сладостные звуки восьмиструнных лир начали
появляться гости и, согласно рангу, занимать свои места. Из
гостевых комнат святилища торжественно вынесли на драгоценных
тронах-паланкинах разодетые изваяния богов и рассадили вокруг
стола. Напротив хозяина дома, Владыки судеб богов и людей, в
центре длинной стороны стола, воссел отец великих богов АН,
справа от него — огненноокий Энлиль, слева — могучий небесный
бык, серебристый Наннар, старший сын Энлиля. Справа от Энки,
защитника шумеров, за столом расположились великий судья небес
и земли Ут и госпожа неба, прекрасная Инанна, дети Наннара; а
слева — дочь хозяина дома, покровительница Города Нинсихелла и
божественный Зиусудра, для которого и в собрании богов было
поставлено кресло.
В каждой ритуально изготовленной и освященной статуе бога, кумире, из дерева, камня, глины или металла воплощена часть духа
и плоти живого бога, обитающая на земле. Боги повсюду, они видят,
слышат и говорят, чувствуют и действуют, едят и пьют.
Благочестивый шумер постоянно ощущал близость бога, его
непосредственное присутствие, его участие во всех делах и
помыслах, его одобрение или порицание, нисколько не сомневаясь
в божественном всеведении и наказании за грехи.
Обычно изображения богов ваялись и подновлялись жрецами
в специальной храмовой мастерской, где во время ночных
магических церемоний, проводимых Эном, они наделялись живой
плотью, их глаза, рты, носы и уши отверзались, после чего над
ними заклинатели совершали ритуал омовения уст, придававший
кумирам особую святость, так как только после этого дух божий
входил в свое изображение.
Этого кумира Энки, сидящего на троне в земных покоях,
