"Загадочная душа и сумрачный гений"

В частях и подразделениях вовсю шло брожение — многие мужики-сослуживцы, решившие для себя немедля воспользоваться невиданной царевой милостью, сбивались в ватаги, вернее 'переселенческие артели'. Ведь миром, оно, и дома сподручнее ставить, и стражу вести, а если еще и почитать присланные специально из столицы умные книжки, то получается, что и поля обрабатывать. Да и жить рядом с соседом-товарищем, с которым ты делил и армейскую кашу, и японскую пулю или осколок, которого ты знаешь и в которого веришь, — 'этот не выдаст', разве не правильно? Так что налицо было зарождение новой формы сельской общины, связанной не общей собственностью, а общим интересом. Житейским и экономическим.

Весь этот процесс поручалось организовать и координировать генерал-лейтенанту Флугу и его оперативному штабу. И дабы обеспечить выполнение монаршей воли по заселению дальневосточных рубежей России достойным и надежным русским людом, Гриппенберг призвал всех армейских и флотских офицеров активно включиться в работу по разъяснению рядовому и унтер-офицерскому составу положений царского Указа, выпущенного по данному поводу.

После чего, еще раз поздравив всех с победой, командующий армией уступил место у микрофонов командующему флотом.

* * *

Степан Осипович еще выглядел неважно после ранения. И, похоже, что и чувствовал себя не ахти, поэтому на всякий случай его слегка страховали штабные флаг-офицеры Дукельский и Щеглов, вставшие рядом и чуть позади него. Отдышавшись после подъема на трибуну, Макаров окинул взглядом притихшее людское море внизу и негромко, но вполне отчетливо, произнес:

— Спасибо... спасибо, мои дорогие!.. Дело сделанное — славно. Царствие Небесное и память вечная всем братьям нашим — русским воинам во брани почившим. Слава и почет живым! А деяния ваши ратные и доблесть — потомкам в пример!

Может, скажет кто, что, мол, невелика честь и слава для нас, азиатов побить? Пусть он этими словами и подавится! Или уже не помнит матушка-Россия иго монгольское да крымчаков набеги? Азиат в бою стоек и неистов. В достижении цели своей упорен, находчив и хитер. Так что противостоял нам противник достойный. Нам ли теперь об этом не знать, и этого не помнить?

А то, что за спинами у японцев стояли и всячески помогали им англичане да американцы — про то особый сказ. С холодной головой и без лишнего азарта на то смотрите. Но сам факт этого бесспорен, и победу вашу лишь возвеличивает...

Много добрых слов хочу сказать всем вам. Морякам, гвардейцам, армейским героям нашим и славным казакам. Но, простите, дорогие мои, не сегодня, — эскулапы столичные пять минут только дали. Вон, уже ручками машут, боятся, что простужусь. Я пока их пленник, — рассмеялся Макаров, — И их иго медицинское стоически терпеть обязан.

Но, дайте только срок, мои дорогие: вот силенок поднаберусь, и мы с вами флот наш российский поставим так, что англичане и американцы от досады усохнут! Прочие же все — завидовать будут. Да и про армию не забудем, не сомневайтесь. И впредь учтите, — мы, моряки и армейцы, одному царю и одному народу служим. И Бог над нами один. Так что и в мирное время гоните прочь все ведомственные усобицы, в единстве — сила наша!

А сейчас вам самое важное, то, что на сегодня осталось, Всеволод Федорович и Михаил Александрович скажут. Спасибо! С Победой, чудо-богатыри! Ура!

Пока Степан Осипович при помощи своих флаг-офицеров спускался с трибуны и не спеша шел к карете, раскатистое 'Ура!' подобно волнам бурного прибоя катилось над набережной и рейдом. Флот боготворил своего командующего.

* * *

И все-таки, первым, кого собравшиеся не только провожали громовым 'Ура', но им и встречали, был Руднев. Выйдя к микрофонам, он, казалось, поначалу никак не мог собраться с мыслями, или просто сознательно наслаждался мгновениями своего триумфа. Молча, с достоинством, пережидая устроенную ему овацию.

Но на самом деле в душе у Петровича в этот момент бушевала настоящая буря: сколько всего нужно было пройти, испытать, претерпеть ради вот этого одного момента! Ради заслуженного им вполне права обращаться к элите наших флота и армии, причем обращаться, зная, что каждое твое слово будут буквально ловить. Что все, что ты скажешь сейчас, — поймут. И поймут правильно...

Он пристально всматривался в лица людей внизу перед собой. В знакомые и в неизвестные, а в голове билась сумасшедшая мысль: 'Господи! А ведь если бы не мы... если бы не Вадим с его папашей и их олигархом с погонялом Анатом, благодаря чьей фантастической жадности весь этот не менее фантастический пападос и произошел, то каждый третий из стоящих перед ним офицеров был бы обречен не пережить этой войны!

Кто-то из них должен был погибнуть вместе с Макаровым на взорвавшемся 'Петропавловске'. Кого-то нашли бы осколок, пуля или штык во время четырех штурмов Порт-Артура. Кому-то предстояло взойти на страшную Цусимскую Голгофу эскадры Рожественского. Кто-то лег бы в безвестные могилы на склонах маньчжурских сопок. Чьи-то кости грызли бы одичалые псы в гаоляне вдоль мандаринской дороги...

Но здесь и сейчас этого уже не будет! Здесь и сейчас, карты судьбы легли совсем по-другому. И история России уже идет по новому, неизведанному пути. А каким он будет для нее — во многом теперь зависит и от них. От них от всех. Ныне — живущих...

Петрович говорил долго. Первые фразы он выдавливал из себя с трудом. После Гриппенберга и Макарова, сумевших завести аудиторию почти до точки кипения, спускать людей на грешную землю для работы над ошибками и уяснения будущих трудовых планов было тяжко. Тяжко, но надо...

Однако, вскоре он с облегчением убедился, что общество внемлет ему с вниманием ничуть не меньшим, чем до этого обоим командующим, а, возможно, и с большим: слишком животрепещущих он тем касался.

Почувствовав общий настрой, и случайно поймав на себе восторженный взгляд каперанга Рейна, Петрович продолжил свою речь, хоть и обращаясь ко всем собравшимся, но конкретно — как будто только к нему. Напряжение куда-то ушло, и мысль полилась свободно и широко:

— Я понимаю, что в такой день хочется говорить только о содеянном. О тех славных делах, в которых мы участвовали. Поминать добрым словом и полным бокалом наших дорогих товарищей, не доживших до победы. Все так. Но именно память о тех, чьи жизни были положены на алтарь победы, заставляет меня думать сегодня об упущениях, о допущенных нами ошибках, которые могли или стоить нам ее, или отдалить, увеличив многократно число погибших русских воинов — друзей и соратников наших.

К сожалению, мирным этот век вряд ли будет. Эту горькую истину мы с вами усвоили на собственном опыте. И, значит, не должно впредь допустить такого, чтобы Россия встречала войну, не будучи к ней готовой. Многие говорят сейчас, пишут в газетах, что, мол, Япония просто не выдержала долгой войны. По-видимому, это так и есть. Ну, а мы? Мы выдержали бы ее еще хоть полгода?

Может быть, не все из вас знают, но четверть выпущенных нами при Токио снарядов были снарядами черноморских кораблей. И на сегодняшний день наш флот имеет менее трети от довоенных запасов двенадцатидюймовых снарядов. Четверть, если не треть, прошедших войну корабельных артиллерийских стволов нуждается в ремонте, ещё четверть подлежит списанию из-за негодности к дальнейшей службе. Почти все истребители, миноносцы и половина остальных судов сегодня нуждаются в крупном заводском ремонте, все прочие в течение двух-трех лет.

Положение в армии даже более опасное, чем на флоте: еще только одно сражение вроде Ляоянского, и чтобы было чем стрелять, придется полностью очистить склады западных округов. Наши заводы сумели за год сделать меньше половины от заказанного количества трехлинейных патронов, и только треть заказанных боеприпасов для полевой артиллерии. Если бы не германские поставки осенью-зимой, смогла бы Маньчжурская армия одержать столь убедительную победу под Ляояном? Подумайте об этом...

Сегодня мы не можем себе позволить роскошь ещё одной войны. Поэтому, прошу вас, молодежь, уймите излишний алармизм. Не нужно высказываться столь вызывающе по отношению к британцам или янки. Да, мы знаем, кто маячил за японскими спинами. Но разве нам сейчас нужны новые военные потрясения? Вести себя сегодня вызывающе и дерзко не стоит. Тем более, что сами они, я не сомневаюсь в этом, скоро начнут искать сближения с Россией. Наша победа серьезно изменила мировые расклады.

Но очевидная разрядка международной напряженности, которая неизбежна, сама одержанная нами победа, не значат вовсе, что службе — конец. Для нас наступает время собирать камни. Мир ждёт от нас послевоенной слабости, мы же должны усилить подготовку новобранцев, увеличить число сверхсрочников, ибо на хорошем унтере держится и армия, и флот. На любом рейде демонстрировать флаг и силу России.

Мы, люди военные, на своей шкуре познавшие, что такое нехватка снарядов или угля, должны не убеждать, а требовать от правительства всемерного наращивания нашей промышленной мощи, без нее война долгая, война 'на прочность', России категорически противопоказана. Сегодня главный фронт — экономический.

Что толку в наших кораблях, если для них не будет хватать угля или негде будет чинить пробоины? Что толку в пушках без снарядов или в пулеметах без патронов для них? Что толку в сотнях тысяч призванных запасных, если их негде и некому обучать, если нет в достатке оружия и экипировки? Если перебои со снабжением хронические и упираются в пропускную способность единственной железной дороги?

Ведь это еще Суворовские аксиомы: 'тяжело в учении — легко в бою', 'солдат должен быть ВСЕГДА сыт, обут и одет'. Нет смысла их доказывать спустя сто с лишним лет. А что было у нас в начале минувшей кампании? Помните?

Война кончена для обывателей. Но не для дипломатов, и не для нас, людей военных. Нам нужно поминутно восстановить всю историю ее, собрать и обработать предложения по улучшению службы. Нужно отремонтировать флот до уровня, позволяющего встретить любой новый вызов, и при этом без сожаления расстаться со всеми кораблями, к следующей войне не пригодными, сколь бы геройские имена они при этом не носили.

Прогресс в военном деле не остановить. Разве вы сами на себе не прочувствовали, что значат лишних два-три узла скорости в сравнении с неприятелем? Поэтому переход на нефтяные котлы и турбинные механизмы вместо паровых машин неизбежен. Как и появление новых, более мощных и дальнобойных орудий, рациональных схем их размещения. Нужно противопоставить подобным орудиям противника новые типы и системы бронирования, а минам и торпедам — подводную защиту. Только приспособить к этому всему броненосцы и крейсера ушедшего века физически невозможно. Так не лучше ли передать славные имена новым кораблям, способным приумножить их ратную славу, чем поддерживать искру жизни в небоеспособных блокшивах и брандвахтах?

В заключении, я хочу сказать еще и о том, что при всей бесспорности наших побед, каждый из нас должен не кривя душой сказать себе: на нашей стороне была и удача.

Скажут — Фортуна всегда на стороне храбрых...

А разве японцы показали себя трусами? Нет. И еще раз нет! Вспомните историю трех атак их брандеров на проход в Порт-Артур или последний бой 'Фудзи'. Я сам видел многочисленные примеры их стойкости и самоотверженного героизма в боях. Но главное — ни один их корабль не спустил флаг, в какой бы безвыходной ситуации не находился.

Вспомните, как в последний час боя у Шантунга до последнего снаряда дрался против пяти наших крейсеров 'Якумо'. Как сражался против шести броненосцев обреченный 'Адзума'. Как кинулись в самоубийственную атаку на мои крейсера их малые миноносцы... Днем! При видимости миллион на миллион. И все погибли, но и 'Корейца' нашего с собой унесли. И как мы уже знаем сегодня, тот роковой разворот Камимуры был вызван вовсе не попыткой бегства покойного японского адмирала, а двенадцатидюймовым снарядом с 'Ретвизана', разбившим управление на 'Конго'.

И поэтому, я должен это ответственно заявить, японцы заслуживают нашего с вами уважения. И как противник, побежденный в честной, тяжелой и кровопролитной борьбе. И как народ, который достоин серьезного и равного к себе отношения. Лично мне не хотелось бы вновь встретиться с ними на поле брани. Что греха таить, японцы имели основания считать свою честь попранной: не желали мы относиться к ним, как к ровне, воспринимать их интересы всерьез. Даст Бог впредь, если будет на то воля Государя, наша дипломатия на Дальнем Востоке станет более гибкой и не допустит до подобного несчастного развития событий. Только на Певческий мост надейся, да сам не плошай. Посему: флот наш и армия — господам дипломатам в помощь!

* * *

Великий князь Михаил пережидал овацию в свой адрес минут пять. И было видно, что при этом изрядно стушевался. Огонь, вода — это уже стало привычным и обыденным. Но с медными трубами, причем не в театрально-партикулярном варианте официальных церемоний, заседаний или парадов, а вот так вот, — во всю ширь, от сердца, от души... с этим он столкнулся впервые. Да сразу так, что до самых потаенных глубин сознания дошло: они тебя любят не за то, что ты чей-то сын, брат или наследник какой-то там короны. А любят за то, что ты — воин, как и они. И победитель, как и они. Что ты видел костлявую в лицо не раз, как и они. И заставил ее уйти восвояси ни с чем не только с твоей дороги. И ты — по праву вожак их стаи, их клана. И по одному твоему слову они...

— ТОВАРИЩИ!

Вокруг стихло. И только отдаленные визгливые голоса чаек с залива, да какой-то железный стук и шипение стравливаемого пара за спиной в порту...

Вот ведь, странная штука! Многие у нас любят порассуждать о культе личности. О ее роли в истории. Но ведь самое главное, фундаментальное в нем, в культе этом самом, — зарождение этой массовой энергетики любви и обожествления своего вождя, — рождается отнюдь не сразу. Не единичным щелчком какого-то таинственного тумблера.

Забавно: есть так много хороших биографий Наполеона, Сталина, Гитлера, Цезаря, Токугавы... но почему там так мало правды о том, когда же именно у них это ВСЕ начиналось? И как? Не по хронологии, а по сердцу. Что творилось в ИХ душах? Как же легко и гладенько все списать на непомерную гордыню или жажду власти. Но ведь это — бесстыдная подмена высшей математики арифметикой. Чересчур просто, слишком пошло и примитивно. Тем более в отношении фигур, личностей, такого калибра и масштаба.

Возможно, все дело во вспыхивающем в ответ чувстве ВЕЛИКОЙ любви к твоим соратникам, отождествляемым трепетной душой с понятием Родина? Кто знает... Никто воистину великих об этом не расспросил. Ясно одно — самим себе такие люди уже не принадлежат...

— Товарищи!

Высокий, но уже не долговязый, как это было с год назад — тренировки по методике Балка это вам не конкур да фехтование, и в плечах он заметно раздался, — Михаил нервно пытался пристроить у микрофонов темно-бордовую коленкоровую папку так, чтобы было и читать удобно, и при этом не пришлось слишком нагибаться. О регулировке установки микрофонов по высоте никто до этого момента не подумал.