— Сашка, обедать! — Она тоже была не в себе.
Этот злосчастный день я хорошо помню. Было так: не доев тарелку борща, дед сильно закашлялся, откинулся к беленой стене
и медленно сполз со стула. Так и лежал, неловко поджав по себя ноги, большой и беспомощный. Я со своего места видел только бабушкины глаза. Они наполнялись слезами.
— Степан! — закричала она, — Степан!!!
Через пару минут, дед тяжело заворочался на полу, хрипло спросил "что?" и хохотнул, натянуто и натужно.
В этом коротком смешке, я тогда еще прочитал потрясение человека, который сорвался в бездну. Мне тоже не раз доводилось, как выражаются в послеоперационных палатах, "уйти". Как же мерзко я себя чувствовал после каждого такого полета! Метался по горячей кровати, не находя себе места и умолял деловито хлопотавших врачей: "Уйдите, не мешайте мне умереть!"
Дед в этом плане был крутым мужиком. Он не только поднялся и уселся на стул, но заставил себя доесть все, что осталось в его тарелке, и только потом завалился в кровать. Бог ты мой! Как же он любил мою бабушку! Как же она потом жила без него?!
Если мерить рамками прошлого, жить ему остается чуть больше пяти лет. В этом огромном теле уже начинаются необратимые изменения, которые пока не видны. В отличие от меня, дед так и не смог справиться с раком, а ведь бабушка Катя живет по-прежнему рядом. Нет, надо ломать эту вероятность, отвлечь стариков от тяжелых дум и начинать прямо сейчас.
— Дедушка, — сказал я самым просительным тоном, — можно мне рубль из копилки взять?
Он отложил в сторону ложку:
— Зачем?
— Девчонку одну в кино пригласил, завтра в одиннадцать...
И я рассказал про бабку Филониху, про ее закидоны с одеждой по причине неартистической внешности, про то, что случилось сегодня в классе.
По мере повествования, настроение у моих стариков несколько приподнялось.
— От сучка! — смеясь, возмутилась бабушка, — как же она крутит матерью и отцом! Спасибо б сказала за то, что родили на свет. Вожжами надо ее учить, а не в кино приглашать!
— Хорошее дело, — одобрил дед, — рубль я тебе и сам дам, только про уроки не забывай. Что ты там за чертовину смастерил?
— Вечером покажу.
Этот обед закончился без эксцессов. Дед, кряхтя, полез на кровать:
— Ты бы мне, Елена Акимовна, банки поставила. Продуло сегодня ночью, ноет в боку...
Я мысленно перекрестился и, убрав агрегат в сарай, направился к Пимовне.
Справа от деревянной калитки, грел свой бетонный бок круглый колодец. Я встал на железную крышку и заглянул во двор.
Вертлявая собачонка выпрыгнула из будки и залилась лаем. Бабушка Катя в то время еще работала продавщицей в мясном отделе, но сегодня она была дома и, сидя на низком крылечке, кормила цыплят подсушенной пшенною кашей.
— Пуль-пуль-пуль! Пули-пули-пули! — повторяла она.
Так в наших краях подзывают кур. Литературное "цып-цып-цып" не прижилось.
Мне почему-то казалось, что ей не составит труда увидеть во мне "новопреставленного", во временном своем воплощении, ан нет. Пимовна скользнула по мне не узнающим взглядом, вытерла руки о фартук и беззлобно прикрикнула на собачонку:
— В будку пошел, зараза!
— День добрый, бабушка Катя! — поздоровался я, дождавшись ее у калитки.
— Что тебе, Сашка? — устало спросила она, — давай, говори, выварка на огне, вот-вот закипит...
Пришлось начинать без предисловий:
— Мне нужен рецепт лечения рака.
Брови у бабушки Кати удивленно приподнялись:
— Это еще зачем?
— Дедушка у меня заболел, или вот-вот заболеет.
— Типун на язык! — с чувством сказала Пимовна, — Смотри, накаркаешь! Приснилось тебе, али как?
— Нет, — говорю, — не приснилось. Просто вижу, когда беру в руки "Земляничное" мыло. Так будет пахнуть дедушка, когда он умрет. Я приеду за час до похорон и его не узнаю. Гроб будет стоять в большой комнате у окна...
— А ну-ка пошли в хату!
Бабушка Катя схватила меня за руку и потащила во двор. По пути она сняла с огня закипевшую выварку, ошпарила руку брызгами кипятка и коротко матюгнулась.
В стандартной саманной хате ничего, по большому счету, не изменилось со времени моего последнего посещения. Не было холодильника (тогда ни у кого не было холодильников), да не стояла в углу, за легкой перегородкой, походная койка Василия Ивановича Шевелева — героя артиллериста, с которым, лет через пять, Пимовна будет сожительствовать.
— Садись, Сашка, к столу, — строго сказала она и откинула полотенце с широкого блюда, — ешь пирожки. Сейчас я тебе молока стаканчик налью...
— Мне бы рецепт...
— Ешь!
Молоко было с легкой кислинкой, а пирожки... я сразу узнал их фирменный вкус. У каждой хозяйки свои заморочки и маленькие секреты. Даже Прасковья Акимовна, родная сестра моей бабушки, была в кулинарном плане ее антиподом. В домашней готовке, она налегала на сдобную выпечку и супы, картошка и мясо подавались на стол в жареном виде, а "хворост" всегда получался сухим и ломким. Казалось бы, одна школа, но разные направления.
Елена Акимовна часами корпела над кастрюлей с борщом. Картошка толченка была, хоть на хлеб намазывай, сама по себе вкусная. Помнится, она добавляла в небольшую кастрюльку три яичных желтка, стакан молока и добрый кусок масла...
— И давно ты стал видеть... такое? — спросила бабушка Катя.
— Ровно пять дней назад, — честно признался я.
— "Отче наш" ты, конечно, не знаешь...
— Почему это я не знаю? Очень даже хорошо знаю!
— Да ну? — удивилась Пимовна, — может, расскажешь?
Последний вопрос она задала со скрытым сарказмом. Ну кто же поверит, что в нашей стране, где атеизм считался чуть ли ни официальной религией, в голову советского школьника смогут проникнуть слова из Нагорной проповеди?
В общем, я ее скорей напугал, чем удивил. Прочел эту молитву так, как когда-то учила она. С теми же паузами, интонациями и ключевыми словами. Даже катрен о хлебе произнес на ее манер: "надсущный", а не "насущный".
Бабушка Катя сидела, белея лицом, а услышав эти слова, встала, зажгла лампадку и трижды перекрестилась.
— Кто ж тебя этому научил? — сурово спросила она.
Пришлось врать:
— Вы научили. Этой ночью мне снилось, что я приходил к вам за лекарством. А вы мне сказали, что пока я молитву не выучу, дедушке оно не поможет.
— Дала хоть?
— Дали. Литровую банку, накрытую крышкой. А в ней желтая маслянистая жидкость с запахом чеснока.
— Это другое лекарство, — отмахнулась бабушка Катя. — Оно помогает от наведенной порчи, а я тебе сейчас приготовлю что-нибудь посерьезнее. Когда в твоих видениях Степан Александрович помер?
— Через пять лет и четыре месяца. От рака лёгких.
— Значит, точно поможет.
Пимовна хлопотала у печки. Сыпала в банку с калиновой самогонкой какие-то снадобья, добавляла настойки из квадратных бутылок с черным стеклом.
— А про меня... в своих снах... ты ничего больше не видел? — спросила она между делом.
— Оно вам надо, бабушка Катя? — чуть не взмолился я, — какой интерес жить, если знаешь, когда умрешь?
— Та-а-ак! — протянула она и подсела к столу. — Ну-ка давай, рассказывай, а то не будет тебе никакого лекарства!
Я впервые взглянул прямо в ее глаза и произнес, чеканя каждое слово:
— Вы ровно одну неделю не доживете до полных ста лет. Если хотите, всё расскажу в подробностях, кто вас обнаружил, кто в дом заносил, кто глаза закрывал...
— Значит, я не в доме умру?
— Вы, бабушка Катя, приготовитесь гнать самогон в летней кухне. А заодно затеете стирку, чтоб кипяток из выварки со змеевиком, зря не пропал. И, наверное, забудете спички. Пойдете за ними в дом, а по дороге умрете. Будете лежать на спине и удивленно смотреть в небо. Куры столпятся у вашего тела, как цыплята вокруг наседки, но ни одна из них...
— Спасибо тебе, Сашка, — перебила меня Пимовна, — сто лет это много, столько мне и не надо. А теперь, честно скажи, откуда ты знаешь, когда у меня день рождения?
— 1 января 1912 года. Так будет написано на кресте...
Глава 6. Первые сдвиги
По дороге домой я обследовал содержимое банки и, даже попробовал на язык. Зелье пахло степным покосом и по цвету напоминало "мужика с топором". Только градус намного солидней. От одной единственной капли, во рту у меня запекло, а в желудке зажглась лампочка. Нет, от такого лекарства ни один мужик не откажется!
— Где взял? — строго спросила бабушка, лишь только я водрузил банку на стол.
— У Пимовны. Я розетку ей починил. Это для дедушки, чтобы бок у него не болел. Столовая ложка из банки плюс стакан молока. Пить натощак. Как он?
— Да все еще спит. Ты уж там не греми железяками, пусть как следует отдохнет.
Я сбегал к почтовому ящику, достал свежую прессу.
Ответным мерам СССР на размещение в ФРГ американских ракет "Ланс" там уделялось всего несколько строк. Суть сводилась к переукомплектованию ракетного арсенала, дислоцированного в
Восточной Европе. Морально устаревшие "СС-4" и "СС-5" будут заменены на более новые.
Ну, это уже что-то. Так их, пиндосов!
На смоле, под погрузкой, стояли четыре машины. Казалось бы, пятница — ан, нет, все что-то в нашем городе строят. Я доставал из колодца утонувшие ведра думал о дне завтрашнем. Угостить бабку Филониху пломбиром по 18 копеек, или жирно ей будет? С одной стороны, моряк, пусть и бывший, должен держать марку, а с другой? Сорок рублей пенсии на троих. Можно, конечно прожить, если без шоковой терапии, но экономить надо. Да и шиковать я привык только на свои.
Перед смертью, говорят, не надышишься. За оставшиеся четыре дня столько надо успеть, что голова кругом! Тем не менее, в эту минуту мне хотелось пришпорить время. Пусть или дед скорее проснется, или очередь за смолой рассосется сама собой.
Чтобы хоть чем-то занять себя и оказаться поближе к центру событий, я решил подпушить картошку на островке. С момента моего появления в прошлом, с неба не упало ни капли дождя, и почва в рядках покрылась плотною коркой. Я выбрал тяпку себе по руке, перекинул сходню через протоку и взялся за дело.
Плескалась река, журчала на перекатах. Радужные крылья стрекоз трепетали в зарослях ивняка. На песчаную отмель зачем-то садились пчелы. Все казалось незыблемым, настоящим. Так было, так есть и так будет всегда.
Тяпка была немного тяжеловатой, но я еще в детстве умел работать с обеих рук, поэтому почти не устал. Мне оставалось пройти всего четыре рядка. Я настолько увлекся, что сразу и не расслышал, как кто-то меня окликает.
— Привет, говорю, Кулибин!
Это были мужики со смолы. Войдя по колено в воду, они смывали пот и потеки грязи метрах в трех от меня.
— И вам не хворать! — поздоровался я, пряча тяпку между рядков.
— Что не заходишь? — спросил дядька Петро. — Плитку делать, еще не передумал?
Нет, кое в чем я все-таки изменился в худшую сторону. Куда-то исчезла сдержанная немногословность солидного человека. Сквозь поры моей души проступил хвастливый пацан. Я выложил в подробностях все о действующей модели электротрамбовки: где взял, что сделал, как подключил. Не упустил даже то, что дедушка спит и поэтому я ее еще не успел испытать.
— Неси, — прервал мои словеса Василий Кузьмич, — покумекаем вместе.
Я пулей понесся к сараю, забыв про еще не окученную картошку.
Бабушка стояла возле колодца, разговаривала с сестрой. Она ловко поймала меня на ходу, заправила рубашку в штаны и строго спросила:
— Ты тяпку мою не видел?
— Там она, на островке, — скороговоркой выпалил я пританцовывая от нетерпения.
— Пойди, принеси!
В общем, когда я пришел к сторожке, мужики уже переоделись и готовились принять на грудь. Вареные яйца, сало, черный хлеб и молодой чеснок были разложены по тарелкам. В ведре, с холодной водой, ожидали звездной минуты две бутылки "Портвейна" по рубль семнадцать.
Нет, сейчас так не пьют. Верней, не сейчас, а... ну, в общем, вы поняли. На те же рубль семнадцать можно было нажраться вусмерть. Бутылка хорошего самогона стоила пятьдесят копеек, домашнее вино — максимум, тридцать. Да только статус рабочего человека не позволял мелочиться. Пили "покупное" вино не для того, чтобы покуражиться или пустить пыль кому-то в глаза, а просто из самоуважения. И пойло было другим, и люди.
— А вот и Кулибин, — констатировал дядя Вася, — быстро же ты! Правда, что ли, собрал? Ну-ка, Васильевич, тащи переноску. Сейчас испытаем — будет чего обмыть.
Петро отложил в сторону нож, которым только что очищал от соли шмат сала, вытер его об газету и осмотрел конструкцию.
— Шурупы могут не выдержать, — сказал он с сомнением в голосе и придавил комара. — Это у тебя что, эксцентрик такой? Сорвет, к чертовой матери! Ты бы его эпоксидкой залил, что ли?
Ворча и почесываясь, он проверил соединение и стал выбирать место, которое можно утрамбовать. Вся грузовая площадка была залита смолой, и единственный кусочек сравнительно чистой земли, до которого дотянулась его переноска, был под чумазой, приземистой яблонькой.
Мой аппарат затрещал, и стал деловито постукивать. На поверхности почвы проступила лужица влаги.
— Ни себе хрена! — удивился Культя, — это сколько же надо ручною трамбовкой землю охаживать, чтобы дойти до воды!
— Слабовато! — сказал Петро и стал сматывать провода. — Бут под фундамент эта хреновина ни за что не протопчет, посади ты ее хоть на чугун. Сантиметров пятнадцать песка — это да, в самый раз. Только Кулибин все равно молодец. Ты свой вчерашний чертеж еще не скурил? — он повернулся в мою сторону и весело подмигнул.
— Нет, — пропищал я.
— Вот и отлично. Тащи-ка его скорее сюда.
Я вернулся через пару минут. Протянул тетрадный листок с эскизом и чертежами. Петр Васильевич внимательно его осмотрел, как будто бы раньше не видел, кое-что уточнил:
— Это что за хреновины в месте крепления ручки?
— Сайлентблоки от "Москвича". Ну, втулки такие, резиновые, чтоб не сушило руки.
— А колеса зачем?
— С места на место переезжать.
— Лишнее... колеса здесь не нужны. Они усложняют конструкцию и будут ломаться в первую очередь. Проще плиту с двух сторон закруглить.
— Можно и так, — согласился я.
— Нет, ты видишь, Кузьмич, — вдруг засмеялся Петро, — какой толковый пацан? "Можно и так", говорит!
Что-то, наверное, с этой фразой было у них связано.
Мужики беззлобно захохотали. В другое время, я бы обиделся и ушел. Сейчас же терпеливо ждал, хотя, честно сказать, не знал, куда себя деть. Сам виноват. Нужно было им отвечать с поправкой на возраст.
Вечерело. Шальной ветерок бережно перебирал гроздья зеленой глючины. На деревянном столбе истошно орала горлица: "Че-куш-ку! Че-куш-ку!"
Увидев, что я заскучал, дядя Вася тряхнул меня за плечо:
— Не обижайся, Кулибин. Просто Семен Михайлович, начальник грузового участка, тоже всегда говорит, "можно и так".
— Надумаешь делать плитку, — сказал, отсмеявшись, Петро, — про мыло забудь. Это дело такое: с концентрацией не угадаешь — все прахом пойдет. Немцы, в таких случаях, добавляют в раствор кровь. Специально привозят с бойни. Так что, будет бабка цыпленка рубать, ты не зевай. На наше оцинкованное ведро — четыре-пять капель. И не надо армировать.
