Месть

Он закрыл глаза. Кроме этого, одного, самого главного слова, которое он услышал, все остальное было уже неважно. Он судорожно вздохнул, и спасительная глухая темнота поглотила его...

Когда он пришел в себя, лежа один в пустой комнате, затянутый в бинты, с какими-то приборами на теле и иголками в руках, он никак не мог вспомнить, кто он и как сюда попал. Врач сказал ему, что ему повезло: удар прошел по касательной и был не слишком сильным. Но если бы угол наклона был другим, то все закончилось бы совсем иначе...

Он спокойно проспал много дней и ночей, а потом, через несколько недель, когда ему уже стало лучше, наконец, захотел разобраться во всем этом. Врачи в больнице, какие-то незнакомые люди, которые приходили к нему, — все называли его по имени, рассказывали ему, кто он, где живет, чем занимается. Но все было тщетно: разум его оставался глух к этим попыткам, а память будто погасла, черным непроницаемым пологом укрывая от него всю его жизнь и все, что ему довелось испытать до этого времени. Он так же равнодушно и отстраненно принял и то, что ему говорили о том человеке, с которым он дрался и которого ранил. Но этот рассказ ничего не значил для него, и он подумал, что, наверное, на него напали...

К нему приходили из полиции, но он ничего не смог им сказать, а когда ему предложили выдвинуть обвинение, отказался, не задумываясь о причинах. Он не хотел никого наказывать и ни на кого не держал зла... Он не захотел увидеть того человека, не захотел встречаться с его родными. Почему-то он чувствовал, что это не нужно...

Выйдя из больницы, он некоторое время пытался жить чужой жизнью, — жизнью того, незнакомого ему человека, каким он, наверное, был, но вскоре понял, что не в силах. Он встретился с юристом, оформил документы о продаже своего загородного дома и антикварного магазина, с которым все равно понятия не имел, что делать, перевел все счета в другой банк и через некоторое время уехал из страны...

Почти три года он снова открывал для себя весь этот мир, путешествуя, не останавливаясь нигде надолго. И все это время он жил, будто во сне, и, как уже понял сейчас, не хотел просыпаться. Ему просто нужен был этот сон, — он слишком устал...

И лишь потом, гораздо позже, когда он сидел в небольшом кафе на улице одного старого города, и наслаждался теплым летним днем, мягким запахом листвы и цветов и вкусом крепкого кофе с корицей и сливками, он вдруг случайно услышал чей-то голос, зовущий требовательно:

— Такео, мальчик, а ну-ка иди сюда! Ах ты, негодник!

Мимо него пробежал ясноглазый карапуз, следом, улыбаясь, прошла женщина. А он сидел, не в силах пошевелиться, забыв даже дышать. Мозг его будто вспыхнул, когда он услышал это имя, и в то же мгновенье вся его жизнь, вся его любовь, вся его боль вернулись к нему...

.................

Когда он приехал на место, он не стал никому задавать терзающие его вопросы: самое главное он уже знал, а остальное... Почему-то ему не хотелось больше ничего ни с кем делить — ни свою боль, ни свое счастье, которое, может быть, ждало его там... Он хотел все увидеть своими глазами, во всем убедиться сам, и, если так случится, то пережить крушение своих надежд наедине лишь с самим собой.

Он взял машину и поехал дальше, еще выше в горы, туда, где была такая особенная тишина, а среди пушистых елей стоял небольшой, бревенчатый домик... Он оставил машину на дороге и пошел пешком, через лес, чтобы немного подышать воздухом и успокоиться.

Было раннее утро, деревья обступали его со всех сторон, снег искрился на солнце, длинные голубые тени тянулись к его ногам. Он шел по тропинке, убрав руки в карманы, и солнце искрилось на его волосах.

Когда до конца пути оставалось совсем немного, он вдруг услышал впереди себя, в лесу голос, зовущий кого-то. Поддавшись внезапному порыву, человек вдруг сошел с тропинки, и пошел к нему, прямо по сугробам. Какая-то неподвластная ему сила гнала его вперед, заставляя его забыть об осторожности, о боли, обо всем на свете, кроме этого голоса. Через некоторое время он уже мог расслышать слова.

— Сидни, постой! — взывал кто-то. — Как ты так можешь? Ну, постой же, прошу!

От этих последних слов, от интонации, с какой они были произнесены, горло человека перехватило. Он остановился, оперся рукой о ствол дерева, опустил голову, снова прижал руку к животу, сердце его заныло.

Между тем тот, другой, продолжал кричать, умоляя:

— Сидни, милый! Вернись же. Пожалуйста! Все будет хорошо, обещаю!

Человек отвернулся, прислонился спиной к дереву, поднял вверх сведенное судорогой лицо. Так и есть, он ошибся... Да и как он мог быть таким наивным? Как мог подумать, что жизнь замрет для всех, так же, как она замерла для него?

Он резко выдохнул, отодвинулся, собираясь с силами, чтобы идти обратно, и тут вдруг увидел справа от себя, чуть дальше, огромного лохматого пса, который подпрыгивал, зарывался мордой в снег, фыркал, мотая безухой головой, еще по-щенячьи радуясь свежему морозному утру. Увидев человека, стоящего за деревом, пес на секунду замер, а потом кинулся к нему, взметая снег вокруг себя. Человек не двигался, ошарашено, но вместе с тем радостно глядя на него, и пес замер прямо перед ним, сел.

Голос его хозяина раздался совсем рядом:

— Сидни, мерзкое животное! Вернись сейчас же, слышишь?! Ты должен выполнять мои команды! Ко мне, Сидни!.. А, черт!!!

Послышался какой-то шум, треск веток, сдавленные ругательства. Человек вышел из-за своего укрытия и медленно подошел к юноше, который сначала копошился в снегу, а потом вдруг почему-то замер, глядя вверх.

— Тебе помочь, малыш? — спросил Юки.

Такео барахтался в снегу, безуспешно пытаясь выбраться из сугроба, все время опираясь не туда и увязая все глубже. Этот красивый лес, который он так любил, казалось, никак не хотел принимать его... Да еще этот ужасный пес, не успевая еще выйти из дома, будто нарочно, кидался прочь от него, каждый раз убегая все дальше и дальше. Такео, как мог, ругал его, пытался даже выводить его на поводке, но несносная собака ложилась на пороге дома и категорически отказывалась куда-либо идти, глядя на него полными страдания глазами. И он, не в силах побороть свою слабость, отпускал его. Тот, конечно, сразу же забывая обо всем, уносился в самую чащу.

Поэтому для Такео, буквально каждая прогулка заканчивалась ушибами, новыми ссадинами и синяками. Он никак, просто патологически никак, не мог научиться справляться со всем этим.

И всегда, когда он в очередной раз падал, он вспоминал, как когда-то давно, ему помогал выбираться из снежного плена его любимый, его Юки... Вот и сейчас память услужливо подбросила ему эти воспоминания. Ему даже показалось, что он будто ощутил его чуть горьковатый запах... И ему вдруг стало плохо, так тоскливо, сердце сжалось. Он оставил попытки встать, и, чувствуя, что сейчас разрыдается, поднял голову, пытаясь глубоко вздохнуть. И в этот момент услышал позади себя тихий голос:

— Тебе помочь, малыш?

Он резко повернулся...

И Юки увидел, как снег искрящимся звездным дождем взлетает с волос Такео, как распахиваются его глаза, и в тот же миг начинают светиться таким непередаваемым светом, будто в них разом хлынули все счастье, вся любовь, вся нежность, которые так давно, так старательно были спрятаны в самой глубине его сердца.

Они бросились друг другу, рыдая, как дети.

— Такео... мой малыш ... мой мальчик... Я так люблю тебя!

— Юки... милый... ты жив... любовь моя... Боже, ты жив!

Когда они, наконец, смогли оторваться друг от друга, Юки взял в ладони лицо Такео, заглянул ему в глаза и произнес насмешливо:

— А ты ничуть не изменился: все такой же неловкий. Видимо, прав я был тогда — ты безнадежен, мой мальчик!

Тот кивал головой, не в силах вымолвить ни слова, по щекам его текли слезы.

А Юки все говорил и говорил:

— Ты не любишь вечеринки, не умеешь варить кофе, который я так люблю, не умеешь кататься на лыжах, ты постоянно падаешь. А теперь еще выясняется, что ты, оказывается, абсолютно не умеешь воспитывать собак. Что же ты тогда умеешь, малыш?

И Такео ответил, прижимаясь к нему:

— Любить тебя, Юки Асанте, и умирать вместе с тобой.

Юки обнял его и так же, как раньше, начал нежно покачивать его в своих объятиях.

А в это время большой лохматый пес, вдоволь навалявшись в снегу, бегал вокруг них, скуля и повизгивая от своего неуемного щенячьего счастья.

1