— Естественно.
— Вот и замечательно. Дуй туда и хватай. Да, чуть не забыл. Черкани на всякий случай, что за парнем закреплен КАМАЗ-самосвал, государственный номер — Кирилл, семьсот пятьдесят семь, Тимофей, Оксана. Теперь уже все.
— Спасибо тебе, майор, — поблагодарил я от всей души.
— Дерзай, дракон, — сказал в ответ Воронцов. — И не забудь Зерна подкатить.
— Передам через Крепыша. Лады?
— Годится.
Сказал и отключился.
Вообще-то, до этого звонка вампира я планировал посетить квартиру покойной Эльвиры Николаевны Фроловой, теперь же решил все силы кинуть на розыск ранее не судимого гражданина Игошина. Так рассудил: квартира заведующей отделом поэзии "Сибирских зорь" никуда от меня не денется, всегда осмотреть сумею, а водителя КАМАЗа поймать не так-то просто, строительный сезон в разгаре, самосвалы нарасхват. Короче говоря, начал с наиболее трудной, как мне казалось, задачи. Однако, вопреки моим ожиданиям, долго искать Валерия Павловича не пришлось. Оказался человеком с тонкой душевной организацией, сразу после несчастного случая ушел в глухой запой, и в рейс с тех пор ни разу не выходил. Бравая толстуха, командующая вертушкой на проходной "Автодорспецстроя", чрезвычайно высоко оценила мой дежурный комплимент и в благодарность наябедничала, что парень уже четвертый день безвылазно торчит в девятом боксе и жрет горькую. Как она образно выразилась, в три горла.
Надышавшись изрядно выхлопами отработанной солярки, но разыскав-таки этот девятый, самый дальний от проходной бокс, я обнаружил, что Игошин все еще там. Правда, он уже не пил, а спал. Умаялся, страдалец. Примостился на сваленной в углу бэушной резине, подложил под голову кусок драного поролона, каким автомобильные сиденья набивают, и — спокойной ночи, малыши.
Пристроив зад на безнадежно лысую шину, я бесцеремонно толкнул Игошина в плечо.
Никакой реакции не последовало.
Тогда я проорал:
— Рота, подъем!
Гулкое эхо прошлось от стены к стене, с железобетонной балки сорвалась и заметалась под крышей стайка голубей, в приоткрытые ворота бокса заглянул мужик с маской сварщика на голове, а Игошину хоть бы хны. Простонал, не открывая глаз: — Отвали, — и перевернулся на другой бок.
— Хватит хрючить! — крикнул я ему прямо в ухо. На этом не успокоился, схватил за шкирку и потянул. — Вставай давай. Судьбу проспишь.
Шоферюга с торсом циркового силача несколько секунд сидел неподвижно, потом провел — будто липкую паутину стер — огромной пятерней по опухшей, небритой физиономии, взлохматил свалявшиеся кудри и, не поворачивая головы, скосился на меня:
— Ты кто такой?
— Егор Тугарин, — дотронулся я двумя пальцами до полы воображаемой шляпы.
— Чего тебе?
— Поговорить.
Игошин молча сунул лапу в щель между шинами, выудил початую бутылку, протянул мне.
Я сделал добрый глоток, занюхал дрянное пойло собственным кулаком, и, вернув бутылку, сказал:
— Понимаю, что сыплю соль на рану, но не расскажешь, как оно все тогда вышло?
— Ты кто такой? — пошел Игошин на второй круг. Точно аварийный самолет, которому перед посадкой требуется спалить все топливо в баках.
— Егор Тугарин, — являя чудеса выдержки, еще раз представился я. И повторил, для верности набавив громкость: — Егор Тугарин я.
— Нет, ты кто такой?
Мать моя Змея, подумал я, а паренька, похоже, мощно переклинило. Пораскинул мозгами и на этот раз ответил иначе:
— Вообще-то, я страховой агент.
И угадал.
Игошин удовлетворенно кивнул, будто именно такого ответа и ждал от меня, развернулся в мою сторону всем корпусом и поднял заторможенный взгляд.
— Чего тебе, агент?
И я еще раз сообщил:
— Хочу узнать, как оно все тогда приключилось. Не для себя, по работе.
Он не стал ничего уточнять. Показал мне указательный палец-сардельку, дескать, сейчас, подожди минуточку, влил в себя все то, что оставалось в бутылке, нарыл в карманах потертой шоферской кожанки сигареты, выбил из пачки одну и вставил в рот фильтром наружу. Потом стал шарить по карманам. Коробок нашел, но тот оказался пустым. Я поторопился прийти малому на помощь. Выдернул из его рта сигарету, вставил ее правильно и, проигнорировав огромными буквами выписанный на стене запрет: "В боксе не курить", щелкнул своей боевой, украшенной цитатами из "Dragon rouge" Великого Гримуара, зажигалкой.
После первой затяжки Игошин, глядя куда-то вдаль, произнес философски:
— Жизнь.
— Жизнь, — охотно согласился я.
— Да что ты знаешь-то про жизнь, мурзилка? — держа меня черт знает за кого, хмыкнул Игошин. Отогнал дым от глаз и вновь затянулся.
Первая звезда на борту, поразился я мысленно, а гонору столько, будто бомбу на Хиросиму сбросил. Неужели банальный наезд на пешехода разгадке жизни равносилен? Не верю. Ну, понял, как она хрупка. Ну, убедился, что не автор пьесы, а статист. Не более того. А туда же, елки-палки, — в мыслители.
И почему-то в тот миг всплыло у меня в голове (что к чему? откуда что?) определение Шекспира: "Жизнь — история, полная галиматьи, не имеющая смысла, и к тому же рассказанная дебилом". Однако делиться этим мощным откровением с беднягой я не стал, а произнес в рамках роли:
— Про жизнь, Валера, одно знаю: бывает застрахованная, а бывает — нет.
— Во, голова два уха, я ему про одно, а он мне про другое, — кисло ухмыльнулся Игошин и разочаровано махнул рукой. Да так мощно махнул, что сигарета вырвалась из пальцев и отлетела к убитой аккумуляторной батарее. Стояла там такая невдалеке.
Поднимать бычок Игошин не стал, полез в карман за пачкой, и на этот раз — о, чудо! — сигарету вставил правильно. Я вновь подсунул ему зажигалку и, поскольку вся эта возня стала уже мне надоедать, спросил без мадригальных блесток:
— Правда, что девка сама под колеса бросилась? Или врут?
Он дернулся, как от удара плетью, но быстро взял себя в руки. Потянулся к огню, прикурил, после чего, презрев правило "о мертвых либо хорошо, либо никак", разразился витиеватым ругательством, которое закончил словами:
— Наркоманка хренова.
— Наркоманка? — удивился я. — С чего ты это взял?
— Люди сказали. Все, слава яйцам, видели, все слышали. Говорят, обкуренная была в умат. Как есть обкуренная. Стоит, главное, такая никакая, бормочет, забалдела я, мол, забалдела, офигеть, как забалдела. А потом как кинется, сучка.
После этих слов Игошин вытянул руки.
— Видишь, как дрожат. Сколько дней прошло, а до сих пор дрожат. Нервы, мать их, ни к черту. Как, скажи, тут за баранку садиться?
— Может, нервы, а может, — я указал на пустую бутылку, — от бухла паршивого трясет. — И уже вставая, посоветовал: — Притормози с этим делом, глядишь и отпустит. Не в праве настаивать, но ты попробуй.
Игошин обиженно замотал головой.
— Чудак человек, я ему про одно, а он мне про другое. — И несколько раз ударил себя кулаком в грудь. — Душа, душа болит.
— Не повод, — заметил я. — Ни в чем не виноват, так какого кирять по-черному?
— Ага, не виноват, — понуро протянул он, — Не виноват-то, не виноват, а только... Когда бы я за куревом возле "Баргузина" не остановился, может, и не сбил бы дуру.
На эту чушь я ему ответил так:
— Если бы ты, Валера, за куревом тогда не остановился, то на тракте с маршруткой — лоб в лоб. И девять трупов как с куста.
— С чего ты взял?
— А ты с чего?
— Ну...
Пока он соображал, а соображалось ему по известной причине очень и очень туго, я успел сказать:
— Между "могло бы не случиться" и "могло бы случиться что-то похуже" стоит знак равенства. И тут, Валера, не угадаешь. Ибо, как мне тут одна шибко умная дама сказала, а ей в свою очередь Александр Сергеевич Пушкин, человеческая жизнь устроена таким образом, что от судеб защиты нет. А на "нет" и суда нет.
Этими словами и завершил разговор. Отряхнул джинсы, махнул впавшему в ступор Игошину — давай, парень, бывай, и пошел на выход. Все, что хотел от него услышать, услышал. На психотерапию же не было ни времени, ни желания. Подумал: взрослый мальчик, справится сам. Тем более что тропинку через болото я ему вроде как указал.
Едва отъехал от проходной, позвонила Лера.
— Шеф, вас ждать или можно линять? — спросила она.
— Ждать, — приказал я. — Уже еду.
— Но, шеф, начало седьмого.
— Нам с тобой, подруга моя, нельзя расслабляться. Никак нельзя. Мы с тобой должны торопиться делать добрые дела.
— А куда, шеф, торопиться-то? — задала Лера резонный вопрос.
— Куда? — Я многозначительно хмыкнул. — Раньше я тоже думал что некуда, теперь думаю по-другому. — Притормозил на красный сигнал светофора и объяснил: — Видишь ли, Лера, я тут недавно услышал, что не вся первичная энергия при Большом взрыве перешла в материю. Часть не перешла.
— И что с того?
— А то, что оставшаяся энергия в любой момент может перейти в материю. Бабах, и второй Большой взрыв расфигачит нашу уютную Вселенную. Кому мы с тобой после этого поможем?
— Прекратите издеваться, шеф, — хрюкнув, потребовала Лера и, прежде чем отключиться, приказала: — Зарулите по дороге в какой-нибудь магазин, плюшек купите, новый чайник опробуем. И еще молока возьмите, у нас тут кошка.
— Какая еще кошка? — опешив, спросил я, но ответа не услышал. Моя верная помощница уже отключилась.
Не желая выглядеть занудой, перезванивать я ей не стал и, как только загорелся зеленый, сразу покатил к супермаркету. До него было двести метров, тридцать секунд езды и десять минут на то, чтобы куда-нибудь припарковаться.
С покупками я управился быстро, гораздо дольше простоял у кассы. Впереди стоящие затарились так основательно, будто ожидали наступления ядерной зимы. Я же в корзину, помимо заказанных Лерой плюшек и молока (которое, кстати, неприятно удивило новой ценой), кинул только тортик, буханку хлеба и палку колбасы. Торт — для сладкоежки Леры, хлеб и колбасу — для себя любимого.
На выходе из супермаркета случилась катастрофа: столкнулся с кефирно-валидольного вида старушенцией. Шла впереди, внезапно наклонилась шнурок на кроссовке завязать, и тут я, не выдержав дистанцию, коленом ей в корму. Чуть не распласталась. Прихватив ее за немаркого цвета плащик, я горячо-искренне извинился и кинулся поднимать апельсины, которые посыпались из ее пакета с портретом Чебурашки в берете команданте Че. А когда протянул ей эти три омерзительно-оранжевых шара, тут-то и заметил, что у моей охающей-ахающей бабуленции на одной руке шесть пальцев, а на другой — четыре. Заметил и сам охнул-ахнул:
— Черная провидица!
— Тихо, тихо, тихо, — прошипела старуха и вцепилась жуткими ногтями в мое запястье с такой силой, что аж у самой костяшки побелели. После чего стала вертеть головой — услышал кто мой возглас или нет. Убедившись, что никто на нас внимания не обращает, натянула козырек бейсболки на глаза и сказала с укоризной: — Чего, дракон, кричишь как резанный?
— Пардон, мадам, — смутился я.
— Провидиц никогда не видел?
— Видел и много раз, просто давным-давно не встречал.
— Иди, куда шел, — проворчала карга. И отпустив мою руку, сказала вдогон: — Как говорится, лаша тумбай тебе, дракон, и ветер в крылья.
Но только я сделал шаг, она слизнула, воровато озираясь, с ногтей капли черной крови и приказала:
— Стой, где стоишь.
Я замер.
Она постояла несколько секунд с закрытыми глазами (при этом веки ее дрожали, а глазные яблоки бились под ними, как бабочки в сачке), а когда глаза открыла, посмотрела на меня лукаво и поманила пальцем.
Когда я наклонился, она прошелестела мне в ухо:
— Берегись, дракон, каблук уже сломан. — Хихикнула гадко и добавила еще: — Потеряешь каблучок, найдешь значок. Большая ошибка. Однако спасет.
И пока я весь такой заинтригованный пытался понять, что все это означает, растворилась в толпе.
По-прежнему моросил дождь, ветер срывал с деревьев листву, на город наползал вечерний сумрак. Ничего вокруг не изменилось. Абсолютно ничего. Только в тайнике, устроенном под мемориальной доской на фасаде дома N 32 по бывшей Луговой, а ныне Марата, сжалось от внезапной тоски сердце дракона из славного рода Огло.
Сердце дракона Вуанга-Ашгарра-Хонгля.
Мое золотое сердце.
Глава 6
Кошка с шерстью лунного цвета бродила по кабинету с таким видом, будто жила тут всегда. Не гостьей выглядела, нет — хозяйкой.
— Откуда ты взялось, чудовище? — осведомился я, после того как накинул мокрый плащ на вешалку.
Кошка презрительно фыркнула, выписала хвостом восьмерку и ничего не сказала.
Тогда я обратился к Лере, которая в тот момент поливала фикус:
— Откуда?
— Не знаю, — призналась моя работящая помощница. — Набиваю список использованной литературы и тут вдруг мяу-мяу-мяу. Гляжу, сидит на подоконнике. Давайте, шеф, оставим. А? Давайте?
— Кормить сама будешь.
— Легко.
— И выгуливать.
— Кошки, шеф, сами себя выгуливают.
— А как назовем?
— Ну... Не знаю.
— Без имени домашнему животному нельзя, — сказал я со знанием дела. — Никак нельзя.
— Тогда давайте назовем Красопетой, — предложила Лера.
Кошка издала такой звук, будто ее сейчас вырвет, после чего запрыгнула на кресло для клиентов.
— Почему Красопетой? — спросил я.
— Слово нравится, — призналась Лера. — Правда, прикольное?
— Правда, — согласился было я, но тут же впал в сомнения: — Слушай, а это точно кошка? Что если мужик? Котяра?
Лера замахала на меня руками:
— Что такое говорите, шеф. Какой котяра? Смотрите — само изящество. И мордочка милая.
— Милая-то, милая, — сказал я, — но убедиться стоит.
Не успел я сделать и шага, как кошка с завидной прытью, но при этом весьма грациозно, заскочила на стол, с него на шкаф, вжалась в угол и приняла угрожающую позу. Шерсть при этом встала у нее дыбом. Жуткое зрелище. Рисковать здоровьем я не стал.
— Молодец, сестренка, — похвалила Лера кошку за неприступность, да еще при этом одарила ее и аплодисментами
— Да тут, смотрю, зреет феминистский заговор, — хмыкнул я.
Лера подбоченилась.
— А то!
— Уволю-выгоню к чертовой матери.
— Не посмеете.
— Почему это?
— Потому что... Потому что вы добрый человек.
Насчет "человека" Лера как всегда ошибалась, а насчет того, что добрый... Ну, не знаю. Со стороны оно, конечно, видней. Но, если честно, всегда мечтал выглядеть не плюшевым медвежонком, а пареньком с отрицательным обаянием.
— Ладно, — примирительным тоном сказал я и определил пакет с провизией на стол. — Давай, подруга, разбирай. Ну и докладывай, чего нарыла в Сети.
Через десять минут я уже пил чай с монументальным бутербродом, Красопета лакала молоко из одноразовой чашки для запарки лапши, а Лера, с ногами устроившись на кресле для посетителей, пожирала (другое слово было бы враньем) бисквитный торт. Что, однако, не мешало ей рассказывать:
— Сайт у них, шеф, бедненький, на бесплатном хостинге, но архив номеров и основная информация имеется. Все как у людей. Ну и там, значит, так. Журнал зарегистрирован как литературно-художественное периодическое издание в 1994 году. Выходил первое время раз в квартал, после дефолта — раз в полгода сдвоенными номерами. Так и сейчас. Официальный тираж — две тысячи экземпляров. Какой на самом деле — бог весть. Распространяется журнал по большей мере через Роспечать и в основном в пределах области. Издатель — группа частных лиц, главный редактор — наш клиент Холобыстин. Тот еще тип. Как я поняла, гонорары выплачивает узкому кругу авторов, остальные сами ему платят.
