Плаванье вроде как упорядочилось. Это вначале весла путались, то стучали, то хлюпали. Старик с кормы визгливо орал, Хабор плетью работал. На других барках еще хуже было, — того и гляди, весла переломают. Сейчас уже привычка пошла, — с утра с якоря снялись, до завтрака руки и спину от весла во всю ломит. Днем не кормили — хозяин любил повторять, что от еды человек тяжелеет. Воды хоть от пуза пей, за бортом ее сколько угодно. Развлечений мало — болтовня тихая, да изредка что-то интересное на лесистом берегу мелькнет. Деревня за четыре дня единственная попалась, да и ту в полной тишине прошли — поход-то тайный. Оленя видели, уток несметно. Пара мелких лесных волков на берегу сидела, на барки удивлялась. Больше ничего — лес, вода, плеск весел. А значит работай, в силу наваливайся на корявую рукоять.
-Я ей говорю — да тут рядом у меня товар, за огородом воз стоит, — тихо рассказывал гребец, рослый детина, с глубоким шрамом на подбородке, сидящий впереди Лита. — Она, дуреха, пошла. Прямо передо мной тыквами этак вертит. Ну, я рот ей зажал, в свекольную ботву рылом сунул, да приплющил. Смех — рядом в мастерской муж стучит по деревяшкам, старается денежку сшибить, а я за забором его баруху пошворю. Она уж и не барахтается, присмирела.
-Да что ты все про баб, — пробормотал рыхлый гребец, сидящий через проход — бывший пекарь, попавший на цепь за долги. — К демонам их толстозадых. Тут бы пожрать, да поспать.
-Бабы слаще жратвы, — убежденно возразил Шрам. — Эх, много я их попортил. Небось, помнят меня. Меня разве забудешь? Эй, Бешенный, ты вот сколько девок подпортил?
Бешенный, невысокий парень, лишь поморщился. Светлые, непомерно отросшие волосы все время падали ему на лицо, мешали смотреть. Словно воронье гнездо на башке. Чучело чучелом. Но нравом лют, и на боль ему наплевать, — хотя Хабор мимо не пройдет, чтобы плетью не вытянуть. Только Лит, привыкший учитывать каждое движение топором, приметил, что Бешенного хозяин лупит неловко. Не потому что жалеет, а потому что близко шагнуть остерегается. Цепь, она хоть и короткая, но кое-какую свободу дает. А Бешенный — бешенный и есть. Кинется, собственную башку не пожалеет.
-Чего молчишь? — продолжал подначивать Шрам. — Ты ж молодой, белесый, небось, девицы так и липли?
Бешенный лишь сплюнул за борт. Пара передних зубов у него была выбита, оттого и плевался ловко.
-Что, недотрога, не по той породе промышляешь? — продолжал нарываться Шрам.
Бешенный не ответил, продолжал ворочать весло, только под драной меховой безрукавкой напрягались мускулы.
Он прав — все равно дотянуться до обидчика трудно. Разок уже сцепились, обоим древками копий изрядно досталось, ну и Хабор потом плетью приласкал. Если сейчас весла бросят — вдвойне отгребут. Охранники, и с носа и с кормы уже посматривают. Да и куда им еще смотреть, на "Второй" только и развлечение — гребцы-комедианты по скамьям прикованные.
Цепь. Вот проклятая штука. Звенья с палец толщиной, — не такая уж и хитрая выдумка. А, поди, справься. Лит напряг ногу, — голенище сапога здорово протерлось, — скоро железо голую щиколотку будет резать. Преет ступня, пальцы, небось, уже в плесени. Сгниет нога, раньше, чем сам сдохнешь. Обрезать бы голенище, да тогда сапог испортишь.
Мысль о побеге сидела в голове прочно. Даже не о побеге — о цепи этой проклятой, да о брусе, к которому она крепится. Железо, понятно, не перекусить. Но ведь дерево же. Лит урывками, тщательно выбирая моменты, изучил брус. Лиственница — хороший материал, долговечный. Нашли гады, куда пристроить. Борта набрали из сосны простой, а здесь... Свой брус Лит уже знал на ощупь, — все жилки и сучки. Чувствовал дерево бывший углежог, и точно знал — не поддастся брус. Хоть зубами грызи, хоть дергай изо всей силы — скорее ногу оторвешь. Ножом справиться можно, но для такой работы время нужно. А тут все на головах друг у друга сидят, мигом заметят. Вот сдохли бы они все скопом.
Нога продолжала напрягаться, пробуя крепость железа и дерева, надеясь невесть на что. Лит приказал глупой конечности утихомириться. Гребцы снова болтали про баб и жратву. Никчемные разговоры. Лит все уже знал, и про кобыл ненасытных, и про скромниц лживых, и про то, как и тех и других использовать надлежит. Гадкие выдумки. А про развлечения между мужчинами — вообще гнусь невозможная. И всё никак не наговорятся, кобели гниломозглые. Уж лучше бы про жратву болтали.
Со жратвой было так себе. Кормили обильно, но больше кашей просяной или чечевицей пополам с сорной пылью. Кусок лепешки казался лакомством. Готовили здесь же, на барке, — на корме стоял металлический ящик, над ним котел вешали, да тщательно следили, чтобы искры ничего не подожгли. Сначала гребцы дым нюхали и слюни глотали, косясь на кулеш или похлебку, что свободным людям готовят. Потом собственного варева дожидались. Всё на ходу, всё от весел не отрываясь. Остановки делали раз в день, чтобы лорд Рибеке мог ноги размять, а команды успели дров нарубить. Выбирали места открытые, надежные. Леса дикого и молодой лорд, и охрана, побаивались. За свежей дичиной сходить, грибов набрать не решались. Скорее снова на барки, да орать гребцам, чтобы за весла брались. Торопилась экспедиция.
Лит тоскливо глянул за борт, — судя по близким деревьям, мимо мыса проходили. Из-за борта видно плохо, а привстанешь — живо по хребту схлопочешь. Эх, прыгнуть бы. Нырнуть, плыть в холодной свободе, пока в глазах не потемнеет. Хоть и не видел раньше Лит таких вод широченных, но реки не боялся. Про нав и прочих речных чудищ, врут. Ни разу никаких дарков с барок не заметили. Разве что те навы щуками огромными, да сомами оборачивались. Рыбы в водах Синелилы хватало. Охранники болтали о рыбной ловле, да всерьез за лесы и крючки браться не торопились.
Из-за борта пахнуло осенним лесом, палой листвой, свободой. Лит вдыхал, убеждал себя — выберется, обязательно выберется. Рядом ведь лес.
Удовольствие испортил Шрам, — оставил весло, поднялся. Спустил добротные, но донельзя грязные штаны, и, гремя цепью, взгромоздился на борт. С носа сказали что-то про ленивых засранцев, но бить не стали. Хоть и свешивает задницу за борт, то один, то другой гребец, а как запретишь? Желудки, что у цепных оборванцев, что у самой охраны, бурлили частенько. А в загаженной барке кому путешествовать охота? Вот если зря слазил, — тогда споймаешь-отгребешь.
Шрам кряхтел, наслаждаясь речным видом, да ветерком.
-Слышь, Бешенючка, ни единой речной девы в округе. Знать, опять тебе не посчастливится. Или ты сам собачьей фигурой согнуться мечтаешь?
Бешенный не ответил, лишь ниже нагнул голову. Зато сзади сказал Конюх:
-Ты, Шрам, сиди, да помалкивай. Тут греби за тебя, да еще на мохнатую задницу любуйся. Роскошь — не сглотнуть.
-Так жди когда Бешеннючка или Малек на борт сядут. Они гладенькие, чистенькие.
Свистнула плеть. Скрипнул зубами ожженный по спине Конюх. Шрам, поспешно натянув штаны, спрыгнул на скамью, но это его не спасло. Плеть метко, самым кончиком, приласкала шею гребца. Шрам охнул, с рвением навалился на весло.
Хабор, помахивая плетью, постоял над согнувшимися гребцами. Глянул на Лита, — дернул щетинистым подбородком, намериваясь, то ли ухмыльнуться, то ли что-то сказать. Прошел дальше, к корме, мимоходом вытянув плетью Бешенного по рукам. Уже с кормы сказал:
-Веселее, господа рванина. К двенадцатому дню пути праздник обещаю. День отдыха лорд Рибеке дарует. Лохмотья простирнете, сами помоетесь. Все по благородному. А то задохнешься от вашей вони. Помоетесь с песочком. Эх, и что для вас, красавцев, не сделаешь. Кто постарательнее, так и с цепи на денек слезет, на берегу поработает. Хороша награда, а?
Гребцы молчали. Только когда господин Хабор уселся с охранниками, на веслах зашушукались. Целый день отдыха, неужто вправду? Может и к жратве чего добавят?
-Как же мыться-то? — пробормотал тощий гребец за спиной Лита. — В холод-то такой. Мигом лихоманку схватишь.
-Ведро дадут, потихоньку лей, помоешься, — пробурчал Лит.
-Тебе легко говорить. Небось, на берегу, у костра, погреешься.
Лит стиснул зубы. Кто намекает, а кто прямо говорит. Разве Лит виноват, что они с Бешенным самые молодые на судне? Все ведь в дерьме. Это господин Хабор дразнит. Эх, удавить бы его той плетью.
Лит знал, что убьет хозяина не задумываясь. Мечта такая есть. Взять за горло, вбить зубы в рот, щетиной заросший. Ух, сладкая мечта. Лучше этого только свобода. Значит, сдержись. Терпи.
Терпение здесь, на "Второй", главным оказалось. Дрогнешь, волю себе дашь — пропал. Вчера гребец, что в синей куртке щеголял, не выдержал, рискнул у соседа кусок лепешки выхватить. Сначала палками избили, господин Хабор лишь похохатывал. А ночью на гребца-крысятника соседи навалились. Он после палок и отбиваться-то не мог. Куртку содрали, потроха вовсе отбили. Сейчас не гребет, лишь за весло держится. Господин Хабор его плетью подбадривал, да не особо действовало.
Терпение. Плеть, господина Хабора, охранников да соседей глупых — все перетерпи. Ножичек в голенище томится. Удобный ножичек, плоский, незаметный. И очень даже можно его в брюхо господина Хабора воткнуть. Да, очень просто, — схватить за ногу, дернуть, — он от неожиданности обязательно на колени плюхнется. И под пупок гладкое лезвие...
Вот что потом будет? Терпи.
Под пупок и вверх взрезать. Требуха мигом полезет.
Лит даже зажмурился от предвкушения.
Нет, нельзя. Вот если на берегу... Если с цепи снимут.
Не получится. Лит знал, что на берегу уж точно не получится. Настороже все будут. Охрана, и сам господин Хабор. Он-то слабины не даст. Умный. Присмотрят, руки или в колодки запрут, или свяжут надежно. Нет, другой выход должен найтись.
Гребцы всё шептались, наваливались на весла. Литу тоже пришлось поднапрячься. Ох, тупицы. Праздник у них в уме. Дурачье городское. Побездельничают денек и довольны будут. А если молодых гребцов господин Хабор с собой на берег прихватит, так еще и будет о чем поболтать дурачью.
Лита передернуло. Причудилось что-то неопределенное, но такое отвратительное, что пустой желудок болезненно сократился. Ведь выберет господин Хабор, нарочно выберет. Может, избитым Бешенным и побрезгует...
Лит невольно взглянул на Бешенного. Парень, глядя себе под ноги, наваливался на весло. Спокоен. Как со Шрамом сцепился, так рычал как пес взбесившийся. А сейчас спокоен. Сколько ему лет? Ростом невысок, на взгляд около семнадцати. Может, чуть старше. Лит в таких вещах плохо разбирался. Да и лицо товарища по несчастью плохо видел, — вон какие светлые лохмы рожу заслоняют. Свои волосищи Лит дома хоть и на ощупь, но регулярно ножом подравнивал. А этот... сразу видно — отчаянный. Молчит. Только ногой в мягком истрепанном башмаке чуть заметно притоптывает. Может, напевает про себя что-нибудь? "Девушки из Буффало"? Бешенный, болтали, из-за гор, с заокрайнего севера, где и людей-то не бывает. То-то у него речь такая невнятная, со словами путанными. Может, в том далеке и вправду знают про волшебное Буффало? Эх, на свободу бы, да туда.
Тут Лита осенило. Ха, какие уж танцы у Бешенного. Брус он на крепость пробует. Давно уж, — обруч на его ноге повыше башмака закреплен, видно, что нога уж посинела. Вот дурачок, разве ж брус так поддастся? Парень, конечно, понезаметнее раскачать пытается. Совсем дурачок, даже пальцами, вылезшими из протертого башмака, напрягается, за доску цепляется. Нет, совсем глупый.
— — — — — — — — — —
Лит принялся обдумывать, как со своим собственным брусом справиться. У каждого бревна, доски, даже палки или сука обломанного свой характер. Здесь обрубишь, там подрежешь, — вот тебе вещь полезная — подпорка, крючок или мешалка для котла. Не угадал — только в огонь годится. Что дерево валить, что ложку вырезать — сначала нужно понять, что само дерево хочет. В одну сторону согнется с готовностью, а в другую лопнет, да щепкой глаз вышибет. В дереве характера побольше, чем в человеке. И глупых деревьев не бывает. Брус под ногами не глупый. Упрямый. Настолько упрямый, что как ни думай, как себя не обманывай — не поддастся. Да, жаль что у человека на цепи сидящего, обычно топора под рукой не оказывается.
Лит бросил напрасно голову ломать. С брусом все ясно. Придется случая ждать. А Бешеный, упрямец, все подергивает ногой. Ох, и болеть она у него должна. Дурачок, что с него взять.
Лит смотрел под ноги парню, и досада брала. Не везет. Вот белобрысый дурак дураком, а если бы Лита на его место приковали, уже бы знал углежог как удрать. Что стоило господину Хабору на место Бешенного его, спокойного Малька сунуть? Лит бы тогда даже и не обиделся на оскорбительную кличку. Может, подсуетиться тогда нужно было? Нет, не скажешь же — 'Я вот на том местечке куда лучше грести буду'. Мигом, неладное заподозрят. Значит, судьба.
Лит глянул еще раз и чуть не застонал. Плохой брус под ногами Бешенного. Такое дерево на ответственное место ставить нельзя. Сук вроде лишь край бруса захватывает, а дает слабость внутрь дерева. И толщина ту болячку лишь прикрывает. Вон они, кружочки сучка, — вытянутые, нездоровые, подошвами уже слегка затертые. Плохое дерево. А если сидишь на нем на цепи, то очень даже хорошее. Ой, не понимает Бешенный, какое счастье у него под ногами. Дергает глупо, раскачивает, да всё не в ту сторону. Так можно на весле сто лет гнить. А ты в другую сторону качни, да не вверх, а вниз. Между обшивкой и брусом слабина имеется. Если ударить сильно, резко, да двумя ногами. Треснет, трещина вот туда побежит, прямо к крюку с кольцом. Он-то, крюк, слабину и прибавит. Вот тогда-то и рвануть его вместе с цепью.
Видно, слишком пристально смотрел Лит. Обернулся Бешенный, взглянул сквозь лохмы. Ожидал насмешки, да встретившись взглядом, удивился.
Какой демон дернул моргнуть и взглядом под ноги указать, Лит и сам не мог бы сказать.
Бешенный резко отвернулся.
Лит мгновенно пожалел о своей несдержанности. Но ничего не произошло. Ну и хорошо.
Бешенный обернулся и глянул вопросительно, уже перед ужином, когда все вытягивали шеи, ловили запах из котла. Лит, застигнутый врасплох, успел лишь шаркнуть сапогом. Бешенный тут же отвернулся, потому что Шрам забурчал, что готово варево, пора разливать.
Это походило на игру. Довольно опасную. Лит хлебал из миски (ложек гребцам не полагалось) и ждал когда Бешенный повернется. Тот пользовался любым громким словом за спиной, чтобы обернуться, бросить короткий взгляд. Лит успевал состроить выразительную гримасу или сделать короткий жест. Приходилось следить за охраной и гребцами, потому и объяснения выходили малопонятными. Да что тут понимать?! Вниз ударил — балка лопнула — рви цепь с кольцом со всей дури. Только момент выбери. Не понимает, дурила. Наверняка, городской. Или из деревни овцеводов-лопухов. Ну и сиди тогда.
* * *
"Вторая" покачивалась на якоре. Еще перекликались часовые с разных барок. Раскачивались грубые светильники — по два на корме, и один на носу. По старинному обычаю место ночевки пытались оградить треугольником костров. Считалось верным средством от дарков. Предрассудок. Лит в него с детства не верил, хотя дед иногда и раскладывал волшебный угол, когда в лесу ночевали. Ох, давно это было.
