Игра Предателя

Глава девятая.

Его верность нельзя было купить ни за какие деньги, но ее можно было удивительно дешево взять напрокат. Инквизитор Аллендайн, в качестве эпитафии к казни свободного торговца Парниса Вермонда по обвинению в перевозке запрещенных ксено-артефактов Юрген, столь же расторопный, как и всегда, сумел разместить мои личные вещи в том самом номере, который я занимал и в прошлый раз, когда мне довелось проводить время при штабе лорда-генерала. Когда совещание наконец закончилось, я немедленно направился туда, чтобы порадовать себя горячей ванной, хорошим ужином и широкой мягкой кроватью — именно в таком порядке. Единственное, чего, пожалуй, не хватало, была женская компания, что приятно довершило бы картину, так что, засыпая, я поймал себя на мысли о том, где же сейчас Эмберли и чем она занята[49]. Эта мысль, вообще-то, должна была сделать мои сны довольно приятными... Но, увидев в гололитическом изображении ту проклятую комнатку, которую обнаружил в обжитом еретиками куполе, я разбередил в себе глубинные, отнюдь не радостные воспоминания, так что дрема моя была далека от расслабленной и восстанавливающей силы. Как я упоминал ранее, у меня случались иногда кошмары, порожденные моим предыдущим столкновением с гнездом культистов Слаанеш. Обычно они были смутными, лишенными четкого содержания, и я лишь чувствовал, как мое ощущение себя, своей личности вновь и вновь ускользает под психическим ударом колдуньи Эмели. Она появлялась в виде нематериального призрака, толкающего меня на путь вечного проклятия, до тех пор пока я с дрожью не просыпался, весь завернутый в пропитанные потом смятые простыни. В этот же раз, впрочем, сны были яркими и четкими. Образы, возникшие в них, не исчезли из сознания по пробуждении, так что я мог достаточно детально припомнить их. Они начались в покоях Эмели, куда она заманила меня с помощью своих колдовских чар; сознание мое было затуманено негой чувственной роскоши, которая полностью разоружила моих спутников[50]. В манере, свойственной всем снам, комната была в деталях точно такой, как я и припоминал. В то время я их и не заметил, а теперь они выделялись очень ярко, и вся перспектива при этом была удивительным образом искажена — казалось, будто помещение не имеет физических границ. Эмели лежала, откинувшись на кровати, лишь наполовину прикрытая зеленым шелковым платьем, столь подходившим к цвету ее глаз. Она притягательно улыбалась мне, призывая подойти ближе, — так, как делала и тогда, в реальности. Но в отличие от той, реальной, в ее груди был отчетливо виден зияющий кратер раны от выстрела из лазерного пистолета. Тем выстрелом я навылет пробил ее тело и сбросил чары, которые она наложила на мое сознание, — единственным, отчаянным и прямолинейным методом, который смог использовать. — Ты же мертва, — говорил я ей. Я осознавал, как это иногда бывает, что сплю, но по какой-то причине не был способен отбросить все происходящее и вернуться в реальность. Ее улыбка от этих слов становилась еще шире. — Я возвращаюсь, — отвечала она, как будто это была самая обыденная вещь в Галактике. И я снова чувствовал, как меня влечет к ней, а внутри моего существа перемешиваются желание и отвращение, так что я переставал различать их. — И я попробую твою душу на вкус, как обещала... — Не думаю, — откликался я, протягивая руку за лазерным пистолетом, который в реальной жизни носил в кобуре на поясе, но я обнаруживал лишь то, что кобура куда-то исчезла, равно как и вся моя одежда. Эмели смеялась, знакомый зачаровывающий трепет в этом звуке вновь тянул меня к ней, и она раскрывала объятия, дабы заключить меня в них. Я старался отшатнуться, внутри вспыхивала паника, а ее лицо начинало меняться, перетекать, становиться чем-то, на что я не решался даже посмотреть, но не в силах был и отвернуться. Представшее передо мной было одновременно красивее и ужаснее всего, к восприятию чего приспособлен человеческий мозг... — Вы в порядке, сэр? Я проснулся рывком, с бешено колотящимся в груди сердцем, и увидел Юргена. Он стоял рядом с выключателем верхнего света, в руках держал лазерное ружье. — Вы кричали, — продолжал он. — Просто сон, — сказал я, шатко добрался до графина с амасеком и опрокинул в себя полный стакан гораздо более поспешно, чем того заслуживало доброе содержимое. И, тут же налив следующий, выпил его уже с большей расстановкой. — О той ведьме со Слокенберга. — А, — лишь коротко кивнул мой помощник. Несомненно, и его собственные воспоминания пробудились при моих словах. — Нехорошее было дельце там. И оно могло бы обернуться еще много хуже, если бы не его примечательная способность, о которой, впрочем, мы оба в то время не догадывались. Юрген пожал плечами: — И все же сны... Они никому толком не вредят, так ведь, сэр? — Конечно же нет. Впрочем, спать мне уже все равно не хотелось, и я стал одеваться. — Можете найти мне немного рекафа? — Сию минуту, сэр. — Он закинул лазерное ружье за плечо и повернулся, дабы покинуть комнату, едва сдерживая при этом зевок. Я наконец догадался, что разбудил его. Юрген занял для себя диван в гостиной, используемой мной в качестве кабинета: она была частью номера и находилась через ванную от спальни. Да уж, ничего себе кошмар, если он услышал меня с такого расстояния!.. — И себе тоже налейте, — добавил я. — По вам видно, что вам без этого не обойтись. — Конечно, сэр. — Он снова кивнул. — Будете принимать завтрак? Я, конечно, не был вполне уверен в том, остался ли у меня аппетит. Меня все еще подташнивало от кошмара и амасека, который, кажется, пришелся не вполне к месту, но, поскольку он ударил еще и в голову, мне пришлось-таки кивнуть. — Что-нибудь легкое, — произнес я, уверенный, что он знает мои вкусы в достаточной мере, так что я могу довериться его выбору даже лучше, чем собственному, особенно в такой момент. — И сами себе возьмите что захочется. Он покинул комнату, сопровождаемый своим неподражаемым ароматом, и я сразу же поймал себя на том, что ищу повод позвать его назад. 'Но это же просто смешно, — жестко сказал себе я. — Ты имперский комиссар, а не испуганный подросток'. Я накрепко перетянул кушак, глубоко надвинул фуражку и постарался отмести чувство слишком уж глубокого облегчения, подвязывая пояс с оружием. Впрочем, когда я прошел в гостиную, брезгливо переступив через целый выводок наполовину пустых тарелок, скопившихся около спального места Юргена, я понял, что размышляю о том, было ли пережитое мной всего лишь сном? Мог ли какой-то психический осадок культистского ритуала заползти мне в голову там, в открытой нами комнате? Подобная мысль настолько выбивала из колеи, что я захотел было позвонить Мейдену по воксу и спросить, есть ли такая вероятность. Затем здравый смысл восстановил свои права. Начнем с того, что со мной все это время был Юрген, и я знал доподлинно, что ничего подобного не могло произойти в его присутствии. К тому же, подняв вопрос о такой возможности, я бы любезно пригласил молодого псайкера покопаться в моих мозгах. Он уж не упустит такого случая, залезет туда, прежде чем я успею сказать: 'Император, благослови'. А одной мысли об этом, не сомневайтесь, было достаточно, чтобы мгновенно выбить меня из состояния отупения. Во-первых, я хранил немало дискредитирующих меня тайн, в которые четко намеревался никого не посвящать. Во-вторых, мой мозг был под завязку набит чувствительной к разглашению информацией об Инквизиции, ее ресурсах и связях. Эти сведения, стань известными кому-либо еще, могли бы десять раз подписать мне смертный приговор[51]. Как оказалось, подобных мыслей вполне хватило для того, чтобы парочка дурных снов резво нырнула в положенное им место на задворках сознания. Когда Юрген вернулся, толкая перед собой тележку, тяжело нагруженную съестным (потому как принял мое предписание взять все, что ему понравится, буквально, как понимал все и всегда), я уже сидел за столом, просматривая бумаги. Это может показаться странным, учитывая происходившие события, которые мы обсуждали лишь несколько часов назад, но они ведь совершенно не влияли на поток подобных документов. Солдаты всегда оставались солдатами, в конце концов, и если враг не проявлял такой любезности и не занимал их, то они сами находили себе развлечения по душе. Теперь, когда завтрак прибыл, я понял, что зверски голоден, и сумел нанести запасу дольчеягодных вафель, которые Юрген предусмотрительно для меня выбрал, достаточно серьезный урон. Что касается моего помощника, то наблюдать за его трапезой было занятием не для слабонервных, так что со своей порцией я возвратился к столу, где мог не обращать внимания на все аспекты этого процесса, за исключением долетавших звуков. И если на раздавшийся вызов по воксу я ответил самостоятельно, едва отзвучал первый сигнал. — Каин, — коротко представился я, стараясь не замечать придушенных хрипов — это Юрген пытался сдержать возмущение подобным нарушением протокола. Он полагал собственную задачу отфильтровывать мои входящие сообщения — самим Императором данной привилегией. Таким образом он отводил от меня основную их часть, используя свои, кажется, неисчерпаемые терпение и настойчивость; за что обычно я и был ему всем сердцем благодарен. — Комиссар, — произнес Хеквин удивленным тоном, — я полагал, что вы будете еще спать. — Но вам ведь тоже отчего-то не спится? — произнес я, размышляя, почему он звонит мне в такой ранний час. Ничем хорошим, как я подозревал, это не могло быть вызвано. — 'Империум не спит никогда'[52], — процитировал он с ноткой недоброго веселья в голосе. — И произошло кое-что, что может быть вам интересно. Если бы я в тот момент представлял, к чему приведет эта безобидная с виду фраза, я бы воспользовался любым пришедшим в голову предлогом, чтобы повесить трубку и бежать обратно — в относительную безопасность Ледяного Пика, наплевав на холод и прочие неудобства. Но я подумал, что любое дело, способное меня отвлечь, поможет мне восстановить душевное равновесие, так что просто откинулся в кресле и приготовился слушать. — Звучит занимательно, — произнес я. — Что у вас там произошло? — Провели немного детективной работы, вполне по старинке, — ответил Хеквин. — Или, по крайней мере, понаблюдали, как этим занимаются преторы на местах. Они сцапали одного из посредников в той контрабандистской операции, которую вы раскрыли. — Впечатляет, — произнес я, в кои-то веки говоря то, что думаю. Голос Хеквина прозвучал с тихим самодовольством: — He то чтобы это было слишком сложно. Как вы и посоветовали, мы пристальнее взглянули на тех, кто имеет доступ к составам железной дороги, курсирующим в Ледяной Пик и обратно. И фраг меня раздери, если мы не обнаружили грузового диспетчера, который умудрялся потратить на девочек и тайные развлечения в три раза больше денег, чем зарабатывал за год. — И как имя этого образца добродетели? — спросил я. — Химеон Слаблард. Мы его упекли в камеру предварительного задержания. Сейчас он там — и, вероятно, размышляет о всех тех ужасных вещах, что происходят с гражданами, которые отказываются сотрудничать с представителями власти в интересах всего общества. Это было разумно. Если Слаблард просто завербованная пешка, то он, вероятно, готов будет выложить нам всю подноготную при первой возможности. В этом случае заставить его вначале попотеть только поможет делу. Если же, с другой стороны, он является участником культа, расколоть его будет так же сложно, как и остальных. И значит, промедление в час или два, которые он проведет в одиночке перед началом допроса, не сыграет особой роли. — Я подумал, что вы можете захотеть поприсутствовать, — сказал Хеквин. — Когда он сообразит, что связался и с Гвардией тоже, он сломается как тростинка. — Стоит попробовать, — произнес я. Рискнув бросить взгляд на Юргена, я решил, что он может закончить еду, прежде чем мы отправимся. В конце концов Слаблард вроде никуда в ближайшее время отлучиться не собирался. — Будем у вас в течение часа, — пообещал я и отбился. В действительности путь у нас занял немного больше времени. Улицы Едваночи были полны граждан, направлявшихся на работу. Они вели себя так, будто над ними сиял ясный день, ничего особенного вокруг не творилось и весь их мир не находился в шаге от того, чтобы быть разоренным флотом мародеров Хаоса. Я полагаю, именно это качество и делает Империум таким, какой он есть, — несгибаемый дух даже самых скромных его жителей. Либо удивительная глупость, что в доброй половине случаев примерно одно и то же[53]. Городские проезды были битком забиты наземными машинами, со скрипом продвигавшимися вперед на такой скорости, что их мог бы обогнать любой достаточно энергичный пешеход. Даже выдающихся водительских способностей Юргена было недостаточно, чтобы маневрировать 'Саламандрой' в узких пространствах между мелкими и легкими гражданскими машинами. Я уже подумывал о том, что нам следовало бы реквизировать воздушную машину, несмотря на неохоту, которую проявлял к полетам мой помощник, когда он внезапно прибавил газу, заставив 'Саламандру' карабкаться по пролету каменных ступеней меж двумя возвышающимися зданиями. — Короткий путь, — произнес он, совершенно не обращая внимания на стадо трутней из Администратума; они разбегались перед нами, изрыгая небезынтересный набор ругательств. Юрген же направил нас прямо через широкую плазу, плотно усеянную статуями родовитых адумбрианских бюрократов. Спустя несколько головокружительных поворотов и столь же поспешного спуска по еще одной лестнице, которая, похоже, вела напрямую через торговый квартал и трамвайный вокзал, он затормозил перед зданием Арбитров на стоянке, предназначенной для машин администрации. Двое офицеров подозрительно покосились в нашу сторону, но беглый взгляд на мою форму и тяжелые орудия, установленные на нашей надежной машине, похоже, склонили их к тому, чтобы не оспаривать правомерность этого здесь и сейчас. — Благодарю вас, Юрген, — произнес я, выбираясь из салона, неожиданно все-таки благодарный выпитому амасеку. — Это было весьма находчиво с вашей стороны. — Не мог допустить того, чтобы вы опоздали, сэр! — браво ответил он. Дальнейшее развитие темы показалось мне излишним. Я оставил его разбираться с преторами, которые, кажется, к тому времени набрались смелости приблизиться, и проследовал внутрь здания. — Комиссар, — в прохладном мраморном холле за тяжелыми деревянными дверьми меня поджидал молодой претор. На секунду я затруднился вспомнить его, но затем зудящее чувство узнавания разрешилось. Это был младший Колбе. Теперь, когда на нем не было шлема, его фамильное сходство с отцом просто бросалось в глаза, хотя он был выше и стройнее. — Рад видеть вас снова. — Рад, что вы уже поправились, — произнес я. Колбе склонил голову, точно так же как это делал отец: — Ваш медик отлично поработал. Я должен выполнять только не требующие усилий задания, но в текущих обстоятельствах... — Он обвел рукой колготню вокруг нас: преторы в форме торопливо сновали во всех направлениях, многие из них вели задержанных, которые, в зависимости от темперамента, либо оглашали холл громкими ругательствами, либо оправдывались, доказывая свою невиновность. Я даже заметил нескольких членов Арбитража, с их черными перчатками. — Кажется, дела идут несколько сумбурно, — произнес я, пока Колбе провожал меня через гулкое пространство холла к группе лифтов под обширным и безвкусным настенным барельефом Императора, бичующего неверных. — Мы задерживаем всех преступников в Едваночи, которые могут иметь какое-то отношение к еретикам, — радостно сообщил мне собеседник. — Да и беспокойства тоже случаются — обычные в случае угрозы для гражданского населения. Мы посторонились, уступая дорогу проповеднику из Ордена Искупителей и его свите. Они, несмотря на частое и полное энтузиазма приложение шоковых дубинок конвоирами, продолжали вопить во все горло об апокалипсисе, который падет на головы всех недостойных и отдельно — городских отрядов по контролю над беспорядками. — Так что арбитратор Хеквин решил, что будет не лишним послать меня вам навстречу, — заключил Колбе. — Это была хорошая идея, — признал я. Мы наконец скрылись в оазисе тишины возле лифтов, защищенном огромными каменными орлами. Молодой Колбе долбанул по паре рун на одной из управляющих панелей, и двери с лязгом открылись. Медная филигрань на них разошлась в форме двух прежде смыкавшихся между собой орлов, которые отражали, будто зеркало, своих больших каменных собратьев. — Подземный семнадцатый, — произнес Колбе, оглядываясь и вынимая собственную дубинку, когда банда Искупителей с шумом и гамом врезалась на пути к соседним камерам в кучку девиц легкого поведения. — Не могли бы вы меня извинить?.. — Конечно, — заверил я его, благодарный за то, что по меньшей мере ту кашу, что творилась здесь, мне лично разгребать не нужно было. Юный Колбе бросился в свалку со всей радостью, которую, наверное, только мог являть человек. Я, потеряв его из виду, нажал указанный значок. Двери со скрипом затворились, и начался медленный спуск на самый нижний этаж. Путь занял не более тридцати секунд, мучительных благодаря шипящей записи 'Смерти Отступникам'. Исполнял ее, кажется, оркестр глухих крысят, дудящих во флейты исключительно ноздрями. Затем двери с новым дребезгом разошлись и открыли нечем не украшенную прихожую с потертым ковром и арбитратором женского пола в полной броне. Она восседала за конторкой, направив мне в лоб ружье, предназначенное для усмирения обезумевшей толпы. — Комиссар Каин, — представился я так спокойно, как только мог, учитывая, что глядел при этом в дуло пушки, куда мог бы спокойно засунуть большой палец. — Меня ждут. — Комиссар. — Она отложила неказистое орудие и что-то набрала на клавиатуре в своей конторке. Женщина, вероятно, была снаряжена микрокоммуникатором, вмонтированным в шлем; она кивнула чему-то неслышимому для меня и указала рукой на стул в углу. — Садитесь. Старший арбитратор скоро к вам выйдет. Доводилось мне слышать эту фразу и раньше, так что я уж было подумал, что зря не прихватил с собой что-нибудь почитать... Но в этот раз, едва я успел присесть, как тяжелая стальная дверь за охранницей откатилась в сторону и появился Хеквин. — Я рад, что вы все-таки пришли, — приветствовал он меня, протягивая новой аугметической рукой планшет данных. Он, кажется, достаточно привык к ней и мог рассчитывать жесты так же легко, как и с родной, органической. Я принял планшет и быстро, насколько смог, проглядел личное дело Слабларда. Оно мало чем отличалось от военных листков провинностей, которые были мне столь близко знакомы, так что эта задача не отняла много времени. К тому мгновению как я закончил читать, мы прошли около половины столь же пустынного, как и прихожая, коридора. В стенах из некрашеного камнебетона через равные интервалы были врезаны металлические двери с выбитыми номерами, но без иных надписей. Воздух был спертым, отдавал застарелым потом, физиологическими жидкостями и ни с чем не сравнимым привкусом острого страха, который не сможет забыть никто, лично знакомый с внутренностями рабской ямы эльдарских работорговых кораблей. Следующая дверь выглядела ничем не отличимой от остальных, но Хеквин уверенно набрал шестизначный код на цифровом замке, проделав это так быстро, что я не успел разглядеть последовательность. Дверь отворилась, выпустив в коридор запах телесных газов, и я предпочел со всей вежливостью пропустить арбитратора вперед. Я почти не сомневался в том, что у нашего контрабандиста не найдется достаточно ума и храбрости, дабы устроить засаду, огреть по голове первого, кто войдет в дверь, и дать деру. Но и рисковать понапрасну не стоило[54]. Как оказалось, шансов на что-либо подобное у него все равно не было. Он был достаточно плотно прикован к стулу, возвышающемуся посреди комнаты, и не выглядел типажом, способным отгрызть себе руку, дабы сбежать (что, я полагаю, сразу вычеркивало его из тех, кто мог бы составлять часть культа Хаоса). Честно говоря, я ожидал, что задержанный будет выглядеть иначе. Я не очень представлял, как именно, но уж точно он рисовался мне более внушительным. Перед нами же сидел маленький человечек с редеющими пегими волосами и водянистыми глазами, которые совершенно не желали останавливаться на том, к кому он обращался. В общем и целом он был неприлично похож на испуганного грызуна. — Я желаю видеть своего представителя, — выпалил он сразу, едва мы появились. — Вы не можете вечно держать меня здесь. — Наши желания и наши возможности редко совпадают, — с сожалением заметил Хеквин. Слаблард заерзал: — Я хочу поговорить с начальством. — Я начальство, — произнес Хеквин, проходя в комнату. Глаза Слабларда расширились при виде формы старшего арбитратора и совершенно уж выкатились, когда он разглядел мою. — Я отвечаю за все операции Арбитров на Адумбрии, — объяснил Хеквин. На мгновение он помедлил, давая арестованному возможность осознать сказанное, затем представил меня: — Это комиссар Каин, о котором вы, возможно, также наслышаны. Я пригласил его составить нам компанию из вежливости, поскольку акты предательства подпадают и под военное судебное ведомство во время чрезвычайного положения, подобного нынешнему. — Предательства? — Голос Слабларда поднялся на несколько тонов выше, на рукавах грубой голубой рубахи затемнели пятна пота, будто кто-то открыл внутри нее кран. — Я просто передвинул пару ящиков! — Которые содержали оружие, впоследствии использованное с тем, чтобы атаковать гвардейцев Его Величества, — отрезал я так жестко, как только смог. — И это, насколько я знаю, и есть предательство. Слаблард отчаянно переводил взгляд с меня на Хеквина, пока не решил, что арбитратор все-таки будет менее устрашающей фигурой. — Я не знал, — проныл он. — Откуда мне было знать? — Возможно, нужно было поинтересоваться? — ровно подсказал Хеквин. Маленький человечек на глазах поник: — Вы не знаете этих людей. Они опасны. Вы бы не захотели переходить им дорогу, вы понимаете, о чем я? — Эти люди — еретики, — произнес я. — Поклонники Разрушительных Сил, посланные сюда впереди флота вторжения, чтобы подточить нашу оборону, — Я подался вперед, направив на Слабларда свой лучший, пристальный комиссарский взгляд, который, бывало, и генералов заставлял бледнеть. — Вы хоть представляете, какой вред причинили? — Они говорили мне, что это просто руда для черного рынка! — Слаблард почти плакал. — Вы должны мне поверить, я никогда не стал бы иметь с ними дела, если бы знал, что это еретики!.. — Вам не меня надо бы убеждать, — ответил я. — А самого Императора. Лучше бы вам молиться о том, чтобы ваша душа не оказалась попорчена связью с агентами тьмы и что вы не будете прокляты на веки вечные. Разумеется, мои слова были дешевым вздором, но я постарался изложить его столь же горячо, как это сделал бы сам Бежье, и был почти удовлетворен своими актерскими способностями. — Это, конечно, не нам судить, — подыграл Хеквин, будто бы меня подобные материи действительно заботили. Я начал подозревать, что он, проведя годы за перебиранием бумажек в высших эшелонах власти, наслаждался возможностью оторваться и провести допрос из первых рук. — После того как угроза Хаоса будет нейтрализована, решать, кого запятнали Темные Силы, будет Инквизиция. Этого оказалось, как я и был уверен, достаточно. При упоминании Инквизиции Слаблард разразился истерикой. Она обещала продолжаться так долго, что мне пришлось даже пожертвовать частью содержимого своей фляги, дабы успокоить его в достаточной мере, чтобы он мог говорить. Это, конечно, было бездарной тратой хорошего амасека, даже если предположить, что глотка Слабларда была способна различать такие тонкости (в чем я сомневался). Но в комнате отеля меня ждало много подобного напитка, и я был уверен, что Юрген найдет еще не одну бутылочку, едва мы закончим с этим делом. Я осторожно обошел лужу мочи, растекающуюся по камнебетонному полу, наконец поняв предназначение слива в углу комнаты, и принял ту же расслабленную, но угрожающую позу, с которой опирался на дверь. — Эти люди, — начал спрашивать я, — кто они и где нам их найти?