Золото мое

Встать бы куда-нибудь еще. Чтобы перестать чувствовать спиной этот исследующий, разбирающий по косточкам взгляд! Что ему надо-то, Господи, взмолился Гийом, чуть двигая лопатками, чтобы стряхнуть собравшиеся на спине капельки пота. Почему он глядит и глядит, как...

И тут Гийом понял — мелькнула быстрая мысль, осознание по сходству — как кто же на него глядит этот парень, Риго, но золотогривый лев, разом затмевая солнечным сиянием лунного, невыразительного епископа, вскочил на кафедру, ухватившись рукой за невысокий барьер; священник, не сразу верно отреагировавший на стремительный львиный прыжок Ришара, слегка шарахнулся, передние рыцари подались вперед. Гийом подался вместе с ними, забывая обо всем и приоткрывая рот, как часто бывало у него при виде Ришара — лицом к лицу.

Король-пуатевинец был прекрасен. Какой же он огромный, и яркий, как солнце. Его чуть неправильное, носатое лицо с крупными, рублеными чертами — оно могло бы и не казаться красивым, не пробегай по Ришаровым чертам то и дело огонь движения, новых мыслей, настроений, страстей. Это легкое постоянное мимическое движение, смена выражений, удивительно живой танец широких бровей и яростных прекрасных глаз — не могло не влечь к себе, не завораживать... Не подавлять. Не внушать безоглядной любви.

Потрясающе светлые глаза Ричарда, еще более яркие из темных теней в подглазных мешках, пробежали взглядом сразу по всем, задержавшись на каждом возбужденно-недоумевающем лице. Гийому показалось, наверное — или серый пронизывающий взгляд короля коснулся и его золотых смятенных глаз, просвечивая голову насквозь?

— Владыка, пока вы не произнесли отпущения, позвольте мне дополнить вашу проповедь. В несколько слов.

Вроде бы Ришар просил — но на самом деле все, от епископа Солсберийского до последнего оруженосца, понимали, что просьба здесь ни при чем. Королю Английскому захотелось сказать пару слов и прервать проповедь; сейчас он так и сделает.

— Конечно, сын мой, говорите, эн Ришар, — вяло отозвался Юбер-Готье, сразу как бы отходя на задний план, делаясь частью гобеленного фона. Но не стоит огорчаться, ваше преосвященство — так происходило с каждым оратором в присутствии Кордельона, даже с французским королем... его сюзереном за Пуату и Гиень.

— Благодарю, — тот отвесил короткий поклон — очень светский, смотревшийся бы естественно где-нибудь в Тулузе или Пуатье, по окончании трубадурского турнира. — Так вот, мессены, да простит мне Господь, я хочу сказать вам слово... Слово короля и командующего половиной христианского войска.

Гийом затаился среди толпы, как мышка. Впрочем, добра, кажется, никто не ждал: на короля, широко расставившего ноги на кафедре, взирали насупленные лица. Суженные глаза, скептически приподнятые брови. Рыцари — народ гордый, считают, что пара шпор и кожаная перевязь равняет их в правах с любым земным владыкой.

Но Ришара так просто не напугаешь, сколько ни молчи с затаенной враждебностью. Ему пришла в голову благочестивая идея, и он собирался провести ее в жизнь — хоть бы и собственными руками.

— Из вас многие меня знают, — проговорил он, встряхивая сверкающей короной волос. — А кто не знает, тот слышал. И не дай Бог никому из вас, мессены, узнать меня в гневе.

Помолчал, озирая молчащую паству свысока, как орел с небес... Как канюк, взирающий из-под облаков на праведных и неправедных.

— И я вас тоже знаю, — добавил не так громко. Странный был у Ришара Львиное Сердце голос — даже если он говорил тихо, все равно слышали все; а если хотел гаркнуть — мог скликать свое войско не хуже трубы или рожка.

— Мы сюда пришли творить дело Христово. Если надобно, умереть за Того, кто умер за нас. А не тащиться на поводу у собственных грехов. Победа будет нашей, только если каждый окажется ее достоин. Каждый из пришедших под мои знамена. — Серый пронзительный взгляд скользит по лицам, и многие опускают глаза. — Поэтому кого поймаю за развратом... Особенно если содомита... Так и знайте, мессены — судить вас будет не епископ. То есть он, конечно, тоже, — (легкий поклон, нет, скорее кивок в сторону святого отца) — но покаянием и постом не отделаетесь. Потому что перед тем судить вас буду лично я. Вот этими вот руками.

Ришар поднял над толпой обе руки, словно демонстрируя их в подтверждение зловещих слов: огромные, с опавшими до локтей рукавами длинной котты — так что даже из Гийомова дальнего ряда видны были тугие веревки мышц. Львиные лапы, поросшие редкими золотыми волосками.

Подержав руки над головой, Ришар медленно сжал ладони в кулаки, словно сдавливая грешников, расплющивая в лепешку. Рывком опустил. Собрание мрачно смотрело, не проронив ни звука. Гийом, со ртом, горестной лодочкой искривившимся от страха, страстно жалел, что здесь нет Алендрока. Если бы он слышал... Тогда бы все стало иначе.

Король Ришар в полной тишине тяжело спрыгнул с кафедры — что-то в его одежде звякнуло от сотрясения о землю, может, пряжка на перевязи, может, шпоры; неторопливо разворачиваясь, вожак львиной стаи занял свое место впереди всех, снова благочестиво скрещивая руки на груди. В его волосах неистово горело огненное золото, будто огонь Ришарова гнева и милости выгорал ореолом над его головой.

Гийом перевел дыхание.

Священник торопливо дочитал заключительные строки мессы, благословил воинство Христово. "Ite, missa est", и вот угрюмые рыцари потянулись к своим шатрам — никогда еще на Гийомовой памяти народ не расходился так быстро после богослужения! Обычно у многих находятся срочные дела к священнику, освятить там чего или исповедаться, или разъяснить насчет поста и грядущих праздников — а тут, еще не отзвучали слова отпуска, как все уже зашебаршились, колыхнулись в одном общем движении — прочь. Остались разве что несколько приближенных людей возле короля — мелькнула белая яркая котта эн Робера де Сабле, королевского друга, недавно избранного магистром храмовников... Алый крест на Роберовой одежде напомнил Гийому о Блан-Каваэре, и его слегка замутило.

Он уже взбирался по выгоревшему сероватому склону своего холма, погруженный в тяжкие, мерзкие, удручающие раздумья. Так ушел в себя, что пару раз споткнулся и не сразу услышал, как его окликнули.

Парень, догонявший его, пыхтя, взбирался следом — быстро, почти бегом. Гийом сначала не узнал его против света — за спиной окликнувшего как раз восходило солнце, превращая его в темную фигурку, черного человечка. Но сомнений не было — он окликал Гийома по имени, и не на франкский манер, а по-окситански, так, как было правильно.

— Эй! Гилельм! Погоди-ка!

Юноша подождал, крепко упираясь ногами в натоптанную дорожку — которая, однако, слегка подрагивала под кожаными скользкими подошвами. От Ришаровой обличительной речи он совсем было забыл про Риго и его странный ощупывающий взгляд в спину; и потому теперь не сразу узнал запыхавшегося знакомца, который приближался снизу, улыбаясь на ходу и то и дело отбрасывая на спину потные налипшие волосы.

Он был не аквитанец — нет, чернявый провансалец откуда-то с берегов Дюрансы. Под Акру Риго, а по-нашему — Ригаут, прибыл с имперским отрядом как раз тогда, когда Гийом был в плену; так что встречаться они успели немного раз, все больше мимолетно. Непонятно, что могло бы их связывать — кроме соседства по лагерю... и единого языка. Гийома давно так никто не называл — Гилельм. (На самом деле не так уж давно, со смерти дяди Жофруа, но всего-навсего за год столько всего случилось, что юноша успел отвыкнуть.)

Для длинных ног Риго дорога оказалась вдвое короче, чем для Гийомовой семенящей с горя походки.

— Привет, — тяжело дыша и улыбаясь во весь рот, тот протянул ему руку — длиннопалую и смуглую, с ровно остриженными светлыми ногтями, на которых почему-то задержалось Гийомово внимание. Риго был Гийома, по общему ощущению, постарше лет на пять. И повыше на полголовы.

— Привет, — недоуменно отвечал тот, пожимая протянутую ладонь и настороженно глядя; весь его вид, всклокоченный и несчастный, не подавал повода думать, что Гийому нужна компания. Он просто стоял и ждал, что будет дальше.

Ригаут коротко стиснул Гийомову светлую руку — в своей, темной и гладкой, не топорщившейся мозолями, как, например, у Алендрока. Задержал на пару секунд дольше, чем нужно для пожатия. Почему-то снова Гийома одолевало чувство, что тот над ним смеется. Или чего-то выжидает. Он слегка потянул ладонь к себе — из цепкой хватки нового знакомца; ему на миг показалось, что Риго хочет не то поцеловать ему руку (дикая мысль), не то — укусить.

Провансалец легко выпустил его и просто зашагал рядом, так по-свойски, будто они дружили уже много лет. Гийом взглянул искоса, жалея, что не имеет склонности прямо спрашивать — "Чего тебе надо?"

— Мы же с тобой соседи, — непосредственно сказал Риго, снова встряхивая — такая у него, похоже, привычка была — черноволосой головой. — Наш шатер — во-он, видишь, полосатый, черный с желтым? Рыцаря звать Эскот де Белькер. А меня, стало быть, Ригаут.

— И что с того? — не выдержал Гийом, оборачиваясь наконец. Риго смотрел на него прямо и насмешливо, причем не в глаза, а куда-то в середину груди, словно бы двигая взгляд по треугольной траектории: правый висок — грудь — левый висок... И все так же улыбался. Зубы у него были белые и ровные.

— Да ничего. Просто — соседи, надо бы и знакомство свести. Как тебе понравилась нынешня обличительная речь... э-э... нашего Ришара-пуатевинца?

Так назвать короля Гийому бы никогда не пришло в голову. Он даже не сразу понял, о ком шла речь. А когда понял, снова покраснел, так что иерусалимский крестик проступил белым следом, как от птичьей лапки.

— Король Ришар сказал... очень благочестиво.

— Да брось ты, — Риго, просто сияя улыбкой, махнул рукой. Одет он был немногим слишком вольно для мессы — в нижнюю рубашку с широким воротом, открывающим смуглые ключицы, безо всякой верхней одежды — только на ногах в синих шоссах красовались высокие облегающие сапожки. — Да брось ты, скажешь тоже. "Благочестивый король Ришар". Это он после Мессины вдарился в благочестие, вот и злобствует на кого попало... Потому что сам от жары бесится. Аки лев рыкающий.

Гийомовы проклятые уши начинали гореть под шапочкой волос. Он толком не понимал, о чем ему говорит спутник — но смутное ощущение чего-то грязного, неприличного и неправильного не давало ему переспросить, что же такое изрек этот смеющийся рот.

— Ты не знаешь, что ли? — с ненатуральным каким-то изумлением переспросил Ригаут, резко останавливаясь и прищуривая глаза. Гийому бы продолжать путь — но он волей-неволей тоже остановился, беспомощно оглянулся на спутника.

— Ришар сам не прочь позабавиться с мальчиком, — прямо и бесстыдно пояснил тот, упираясь узкой рукой в бок и со странным интересом наблюдая за сменой выражений на Гийомовом лице. Гийом, на глазах которого сейчас происходило что-то вроде святотатства, даже не сразу сообразил, как ему надо реагировать, только приоткрыл рот. — Да это все знают — что наш король Львиное Сердце больше любит мужчин, чем женщин! Бедная его супруга Беранжера. Знаешь, Гилельм, что рассказывают про него и про короля Филиппа-Августа, который сейчас, кстати, совершенно оплешивел? Или про трубадура Жана из Нейи, по прозвищу Блондель? А в Мессине, например...

Гийом не выдержал. Он, правда, не знал, что правильнее сделать — броситься на оскорбителя короля и покатиться, сцепившись с ним, вниз по склону, или дождаться вечера, все обдумать — и горделиво бросить перчатку, или просто рассказать кому-нибудь из королевских людей, какие слухи распускает грязный сплетник Риго из Белькера... Однако ноги его и язык уже решили все за него.

— Замолчи... ты... негодяй! — крикнул он срывающимся голосом, стремительно разворачиваясь и едва не затыкая уши; пожалуй, все-таки более позорно было бы бежать — чем так уйти, очень быстро, но все-таки не бегом, чувствуя, как мозги под волосяным покровом так и кипят от возмущения. Никогда у Гийома не было полезного искусства — холодным и остроумным ответом срезать зарвавшегося собеседника; он обычно или кричал на него, или уходил, а потом, оставшись в одиночестве, с трудом гнал от себя множество более правильных, но запоздалых вариантов. Например, можно было бы сказать так... Или так... Да только что толку, после драки кулаками не машут. Понятно одно — вряд ли Ригауту-провансальцу удастся с ним, Гийомом, вскоре сдружиться. На что тот, кажется, рассчитывал. И только тогда, по аналогии, Гийом вспомнил, кто в его жизни смотрел таким же взглядом, холодно-изучающим: старик катиб на невольничьем рынке в Акре. Перед тем, как взять его руку своей, узловатой, с крашеными кончиками пальцев, и посмотреть на кисть...

А Ригаут не поспешил за ним вдогонку. Он постоял, прищурившись, глядя маленькой и злой удаляющейся фигурке в затылок, блестящий, как золотой безант. Усмехнулся. И так, усмехаясь, принялся небыстро взбираться по склону, тихо насвистывая какую-то жонглерскую мелодию.

Гийом не обманулся в своих ожиданиях — противный Риго снова появился у него на пути тем же самым вечером. Был он из тех парней, которые не отстают, пока не добьются своего, и Гийомов дядюшка, царство ему небесное, определил бы чернявого провансальца словами "скользкая бестия, без масла куда хочешь пролезет". Будь жив Жофруа, он нашел бы и способ отвадить незваного гостя раз и навсегда; но Гийом, к сожалению, на своего дядю походил только цветом волос. И потому, когда, разгибаясь от раздуваемого костра, он обнаружил Риго в двух шагах, как ни в чем ни бывало сидящим на земле, обняв себя за колено — только и смог, что закашляться от дыма. Черноволосый парень словно бы материализовался из воздуха, подобно демону: Гийом мог поклясться головой, что миг назад его тут еще не было.

Риго, на этот раз приодевшийся в суконную зеленую котту, сидел и улыбался еще шире, чем поутру. Гийом яростно смотрел ему в глаза несколько секунд, но не нашелся со словами и снова наклонился к огню. Если на него не обращать внимания, может, он уйдет. Осознав наконец, что он здесь не нужен.

Костер уже весело горел, выкидывая вверх длинные искрящиеся языки пламени. Гийом, сосредоточенно сопя, засыпал в воду крупу, приладил котелок над огнем. В сторону Риго он старательно не смотрел — но чувствовал насмешливый и пристальный взгляд, сопровождавший каждое его движение. В кои-то веки он заскучал по Алендроку — хоть бы тот скорее вернулся.

Продолжая изображать бурную деятельность, юноша принялся за рубку дров. В общем-то, эти дрова и рубить было нечего — сухие ветки кустарника, они легко ломались голыми руками, и делать это можно было бы и по мере надобности. Однако Гийом не отрывался от работы, складывая ломаный хворост в аккуратную кучку: иного способа не разговаривать с тем, с кем разговаривать вовсе не хотелось, он не видел.

Провансалец заговорил первый, придвигаясь чуть ближе к огню — и к Гийому, сосредоточенно сопящему, с пятнышками копоти над верхней губой.

— Может, помочь?

— Зачем это?

На такое крайнее недружелюбие любой человек в своем уме немедля обиделся бы и ушел. А Риго только улыбнулся еще шире, демонстрируя почти целиком два ряда великолепных зубов.